Страница 17 из 18
Не хватает сердца и легких.
А танец только вступает в права.
Паузы – как сердечный перебой. Слышны лишь учащающие дыхание удары тамбуринов, постанывающие выкрики:
– Хвала и привет от тружеников земли Кемет великому повелителю нашему, Солнцу поднебесного мира!
– Хвала и привет повелителю и богу нашему от каменотесов, воплощающих в камне его божественный образ!
Что-то кольнуло сердце Месу – чей-то внезапный мимолетный взгляд из глуби экстатического вихревого танца.
Только через несколько мгновений удается Месу, как бы не видя, уловить сверкающий проблеск черных женских глаз одной из танцовщиц, закутанной, как и все остальные, в темную, развевающуюся в танце ткань.
Сомнения нет, несмотря на мимолетность, взгляд этот направлен только на него, жгуче и требовательно устанавливая ось между их глазами, подобную оси глаз мертвецов, связанных с Амоном-Ра, о которой вещал дед, выйдя из мира Озириса.
Но ось эта живая, и связывает она нечто кровное, тайное, близкое и пугающее…
Что с ним происходит?
Он чувствует себя подобно мякоти плода, растекшейся по нёбу или ускользающей в глотку – проход между двумя мирами, а собственная его душа, суть его сути, слабо ощущается косточкой того плода, которую сейчас небеса или эта неизвестно кому принадлежащая всепоглощающая глотка выплюнут в песок, в прах.
– Хвала и приве-ет…
– Хвала и приве-е-ет…
В исчезающую долю времени – среди всего этого рева, вихря, потери всяческих опор, пронзительно устанавливается слуховая ось безмолвия между ним и приблизившейся к нему почти вплотную танцовщицей.
И сквозь стихию всеобщего пения пробивается твердый, как та самая косточка плода, голос, услышанный только им:
– Привет тебе от истинной твоей матери и кормилицы! Я – сестра твоя!
В черноте, вставшей перед глазами, знакомо сверкнул огненный лик, вознесся вихрем из медово-молочной размытости.
Обозначил живое присутствие Месу.
Пылающей головешкой обжег ему язык.
Все это может ощущаться блажью, галлюцинацией перегретого и обессиленного экстазом воображения, но сверкнувший в черноте за-глазья лик подобен огненному клинку, касающемуся того, самого сокровенного, за которым уже нет места сомнению.
И падает пелена, и устанавливается бессильное, но спокойное равнодушие.
И все происходящее вокруг воспринимается как сплошной психоз охваченного истерикой подобострастия массового сознания.
Миг, когда слепой напор вод вот-вот сломит одинокое, борющееся за свою жизнь течение.
Внезапно обострившийся взгляд Месу замечает масковидность.
Глава четвертая Ангел спасающий
1. Соты, хранящие мед и горечь вечности
Врачи, знахари, жрецы из кожи вон лезут, но облегчение не наступает. Месу замыкается в себе, с головой погружается в чтение и письмо. Потому больше всего проводит время с великим знатоком языков и разных видов письма – иероглифического, жреческой скорописи, упрощенного, клинописного – жрецом и учителем Итро, несмотря на жесточайшее сопротивление великого Анена, клятвенного ненавистника Итро: чужак возомнил себя чуть ли не пророком.
С какой-то странной надеждой, тлеющей в уголках глаз, ожидает Месу вечера, чтобы появиться со своим черным ларцом на необъятной крыше дворца, не отказываться ни от одной игры и все партии выигрывать с нескрываемым ожесточением, доказывая окружающим, а по сути самому себе, что тяжкое косноязычие и даже опасность полной немоты вовсе не превратили его в существо с изъяном, которое надо жалеть.
Наоборот – предельно обострили его интуицию и ум.
Он поражает Итро цепкостью своей памяти, с одного раза схватывающей внутренние таинственные пружины языка и письменности, то, что делает их подобными сотам, хранящим в себе мед и горечь вечности.
Письменные его ответы предвосхищают то, что Итро лишь собирался ему объяснять. «Этак, чего доброго, и я начну заикаться», – потрясен Итро, про себя читая текст Месу: «Рисунок, начертанный с целью передать звук или смысл, тут же с начертанием теряет свою первородность, свое первичное значение. Это уже знак. Он вступает во взаимодействие с другим знаком – и в тот же миг выступает уже как орнамент, рисунок, отвлечение, речь, закрепленная на папирусе, – но не птица, бык, дверь, верблюд, посох».
Итро, обладающий даром ясновидения, пасует перед умением этого молодого человека находить корни слов. Ведь язык в значительной степени некое чудо-чудище, само утвердившее себя и развивающееся по собственным законам. А ведь в начале, скорее всего, порождено было людьми, но так давно, что стало мифом.
Мифы, байки, шепотки.
Однажды, когда обеспокоенная мать Месу пытается через Итро хотя бы чуть укрепить явно ослабевшую связь с сыном, Итро осеняет: шепотки и байки о том, что он, внук повелителя, был найден в лоне вод нильских, доходят до уха Месу. Вот где корень внезапных изменений и скачков в настроении, в какой-то миг приведших к тяжкому косноязычию на грани немоты.
Обычно замкнутый и медленно размышляющий, Итро до безответственности скор на необдуманные решения. С каждым последующим словом жалея, что начал разговор, но уже не в силах остановиться, говорит дочери повелителя миров: он уверен, что может вылечить Месу. Единственное условие: не удивляться самым необузданным поступкам и прихотям сына и, главное, никакой слежки. Охрана – так и быть, но на почтительном расстоянии.
Позднее, взвесив сказанное, Итро остается доволен. Этот сентиментальный убийца младенцев ни за что не согласится на снятие слежки. Да и дочь не решится ему это сказать. Ведь однажды именно ей в присутствии Итро, который, как и все окружающие, воспринимается им не более чем тень, этот ласковый изверг с небесного цвета глазами, в углах которых, несмотря на все капли и мази, к вечеру накапливается гной, сказал, что в поднебесной империи Кемет не было и нет места доносам и слежке.
На этот раз Итро ошибся. Дочь повелителя миров проявляет невиданную доселе настырность. При разговоре присутствует великий Анен, который тут же становится на дыбы. Повелитель миров знает слабость великого Анена выходить из себя даже только при упоминании имени Итро.
Он изучает великого своего жреца все тем же загадочным взглядом Горемахета, которого северные народы, погибая от страха, зовут Сфинксом, взглядом крокодила, готовящегося проглотить ничего не подозревающую жертву, и странная улыбка, то ли обращенная внутрь, к своим мыслям, то ли откровенно презрительная к окружающему миру, блуждает на его таинственно-плоском лице.
2. Итро учится мыслить в движении
Первым делом Итро, после нескольких отказов, скрепя сердце дает согласие Месу: он взберется на столь ненавистную ему колесницу, видя, насколько важно внуку повелителя показать ему, Итро, свое искусство управления этой сатанинской игрушкой, предназначенной главным образом сеять смерть. Морщась, он сам удивляется легкости, с которой нарушил собственный зарок.
Дело еще осложняется тем, что Месу не хочет гонять по накатанным дорожкам. По его прихоти быстро снаряжают кораблик на юг, против течения Нила, до первого порога. Вот где, на скальных высотах, Месу покажет свое искусство, если не сломает шею себе и своему учителю.
Сидит Итро на палубе под зонтом, обвеваемый полдневным жаром. Их только двое на палубе: он да капитан в своей будке, плавно ведущий кораблик против течения. Но каково гребцам, там внизу, которые истинно в поте лица волокут длинными веслами тяжкие, как масло, воды.
Три охранника, по мнению Итро, профессиональные ищейки, дрыхнут по каким-то углам за неимением дела. Месу в своей каюте то ли дремлет, то ли угрюмо смотрит в бревна замершего и в то же время движущегося потолка.
За последние недели Итро уже привык к своенравию этого молодого человека и многое прощает ему за его невероятные способности, которые сами по себе залог будущей нелегкой жизни, уже накатывающей на него, как сворачивающийся в жгуты и змеи вал нильских вод накатывает на кораблик.