Живая бомба

— Черный день… — повторил Роткевич. — Значит, ты и сама признаёшь, что этот день будет для нас черным?

— Я просто не так выразилась. Впрочем… Если ты хочешь остаться с женой — оставайся. Но я так больше не могу. Я не могу больше жить на две семьи. Я схожу с ума!

Роткевич выдержал долгую паузу, собираясь с духом, и наконец сказал то, что давно уже собирался сказать:

— В таком случае нам лучше расстаться.

Ира не повернулась и не посмотрела на него. Она стояла у парапета и смотрела на черную воду Невы. Четкий, бледный профиль ее лица ясно выделялся на фоне вечереющего неба.

— Что ж… — тихо проговорила она, — пусть будет так. Прощай.

Ира повернулась и пошла прочь. Роткевич долго смотрел ей вслед, потом повернулся и пошел в другую сторону.

— … О чем задумались, Владимир Сергеевич? вывел Роткевича из задумчивости голос помощника.

— Да так, ни о чем.

Роткевич посмотрел на реку. Она была такой же темной и стремительной, как и в тот день.

О смерти Иры он узнал из газеты.

«Смерть известной журналистки потрясла питерскую общественность. Коллеги по работе и знакомые отзывались о ней как о веселом и жизнерадостном человеке. «Не знаю, что толкнуло ее на такой отчаянный шаг, — сказал нам по телефону главный редактор телеканала, на котором работала Ирина Богус. — Я встречался с Ирой за день до ее смерти. Она выглядела абсолютно нормально. Глаза были, как всегда, насмешливы. В них не было ни усталости, ни отчаяния. На работе у Иры тоже не было проблем. Она была поглощена новым проектом, в котором принимала самое деятельное участие. Кто бы мог подумать, что она решит свести счеты с жизнью…»

Отложив газету, Роткевич поймал себя на том, что не чувствует ни горя, ни сожаления. Наоборот, на душе у него даже полегчало. Зная вспыльчивый и нервный характер Иры, он ожидал от нее скандала, битья посуды, мучительного выяснения отношений, звонков жене с требованием «отдать ей то, что ей не принадлежит». Внутренне Роткевич готовил себя именно к этому. Но судьба распорядилась иначе.

«Дурочка, — устало думал Роткевич о бывшей любовнице. — Она сделала это, чтобы я почувствовал себя виноватым. Она хотела, чтобы чувство вины преследовало меня всю жизнь. Она и представить не могла, что ее смерть оставит меня равнодушным. Так или иначе, но она взрослый человек и сама сделала свой выбор. И моей вины здесь действительно нет».

— Опять задумались, — окликнул его помощник. — Вижу, вид реки навевает на вас грустные мысли. Или это пиво во всем виновато?

— Никто ни в чем не виноват, — тихо произнес Роткевич. Затем слегка тряхнул головой, словно приходя в себя, посмотрел на помощника и сказал: — Ты прав. Действительно, приятно постоять вот так у парапета с бутылкой пива. Я уже и забыл, как это здорово. Спасибо, что вытащил.

— Вы же сами хотели пройтись. Так что моей заслуги здесь нет.

— Жизнь, — задумчиво сказал Роткевич, — скользкая штука, Антон. Никогда не знаешь, где поскользнешься и разобьешь себе башку. Живешь вот так и совершенно не думаешь, что однажды тебе может упасть на голову кирпич. Или, скажем, не справишься с управлением на скользкой дороге и — кирдык. А есть еще инфаркт, рак и прочие малоприятные штуки.

Михайлов удивленно покосился на шефа:

— Что-то у вас и впрямь настроение сегодня философическое. Явам все о приятном, а вы мне — о грустном.

— Если вдуматься, Антон, грустного в этой жизни гораздо больше, чем приятного.

— Это как посмотреть. Если постоянно думать о кирпиче, который упадет тебе на голову, — тогда конечно. А если просто жить и радоваться тому, что дышишь, — тогда и жизнь в радость.

— И что, часто ты радуешься тому, что дышишь? — с усмешкой спросил Роткевич.

Помощник вздохнул:

— Вообще-то не очень. Пожалуй, пару раз в год. На день рождения жены и на день рождения дочери. В остальное время вертишься как белка в колесе и себя не сознаешь. — Михайлов посмотрел на шефа и улыбнулся: — Эх, Владимир Сергеич, заразили вы меня своим настроением. А ведь так хорошо все начиналось. Вышли из машины, купили пива. Кстати, в этом вот университете я когда-то учился. — Он показал на видневшиеся неподалеку здания Двенадцати коллегий. — Золотое было времечко. Сколько хочешь пива, сколько сможешь девок, и никаких забот, кроме сессий.

— Вся наша жизнь — одна большая сессия, — с грустью заметил Роткевич, которому никак не удавалось избавиться от накативших воспоминаний. — Экзамен следует за экзаменом, и конца-края этому не видно. Давай-ка лучше выпьем.

Они чокнулись открытыми бутылками и сделали по хорошему глотку.

Беседуя, коллеги не обратили внимания на то, как к поребрику, от которого их отделяло не больше десяти метров, припарковалась бежевая «девятка». Некоторое время «девятка» стояла, не заглушая мотора, но из нее никто не выходил. Затем машина потихоньку тронулась. Поравнявшись с Роткевичем и Михайловым, она вновь притормозила. Темное оконное стекло бесшумно поползло вниз. В образовавшийся проем высунулась рука, сжимающая пистолет.

Роткевич обернулся на шум двигателя и рассеянно посмотрел на руку с пистолетом. Внезапно взгляд его прояснился, глаза расширились, и в них показался испуг. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент прозвучали выстрелы.

Пистолет гаркнул ровно четыре раза. Бутылка, с недопитым пивом выпала из разжавшихся пальцев бизнесмена и со звоном разбилась об асфальт.

Номер стремительно рванувшей с места «девятки» был залеплен грязью, однако Михайлов успел разглядеть, что человек, сидевший за рулем, был одет в форменный милицейский китель.

Глава 7

ПИНКЕРТОН ИЗ СЕРПУХОВА

Телефон трещал уже в третий раз, но Поремский, по своему обыкновению, к нему не спешил. Он вешал в шкаф пиджак и, лишь закончив это ответственное дело, подошел к столу и снял трубку.

— Володя, это Меркулов.

— Добрый день, Константин Дмитриевич.

— Добрый, добрый. Ты уже в курсе насчет Бойко?

— Насчет кого?

— Насчет коммерческого директора завода «Ракета»?

— Вообще-то нет. А что случилось?

Он убит два часа назад.

Лицо Поремского вытянулось.

— Убит? — хрипло переспросил он.

— Да. Киллер всадил в него несколько пуль.

Продолжая держать трубку в руке, Поремский сел на стул.

— Где это случилось?

— В Серпухове, — ответил Меркулов. — Сейчас уже поздно, но завтра же с утра отправляйся туда. Возможно, это убийство как-то связано с твоим расследованием. И еще… Ятолько что просматривал сводки происшествий. Примерно через час после убийства Бойко возле подъезда своего дома был застрелен бизнесмен Игорь Каленов. Менеджер «Концерна ПВО «Геракл». В него тоже всадили несколько пуль. Подробностей я пока не знаю. Выясни это, хорошо?

— Слушаюсь.

Меркулов звучно отхлебнул из стакана чай и поинтересовался:

— Как там твой молодняк? Не шалит?

— Да нет, — в тон ему ответил Поремский. — Работаем помаленьку.

— Ну хорошо. Доложишь о поездке завтра. Нужные телефоны возьмешь у моей секретарши, Клавы. То есть — Клавдии Сергеевны. Ну все, отбой.

Меркулов положил трубку. Поремский — тоже. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись в какую-то точку на столе. Затем нахмурился и тихо пробубнил:

— Два убийства за один день. Убиты ведущие менеджеры оборонных предприятий. Что же это такое? Неужели наши заслуженные ученые опять изобрели сверхоружие, а менеджеры не захотели поделиться его секретами с мафией? Да нет, чепуха какая-то. — Порем-ский вздохнул. — Ладно, утро вечера мудреней. Поживем — увидим.

На следующее утро, поручив молодняку (как он называл про себя Никитину и Камелькова) разыскать Голубева и по возможности переговорить с ним на предмет его участия в управлении «Ракетой», Поремский отправился в Серпухов.

Кабинет дежурного следователя Романцева, который выезжал на место убийства Сергея Бойко, был маленьким и неуютным. Стены, выкрашенные в желтый цвет, местами облезли. Мебель являла собой итог многолетних усилий постояльцев кабинета, направленных на то, чтобы расшатать, поцарапать, протереть и проколупать как можно больше.