Страница 7 из 64
— Если вы готовы продолжать, то я готов слушать, — сказал он журналисту.
Тот кивнул, поставил чашку на стол, раскрыл рот, но вдруг снова его захлопнул, тупо посмотрел на Турецкого и затем грубо произнес, вне всякой связи с предыдущим рассказом:
— Олигархи, Алексн-др Бр-рисыч, это не мозг нации, а говно нации! — И назидательно поднял палец.
Турецкий удивленно на него посмотрел, затем усмехнулся и заметил:
— Это спорный вопрос. Так что там насчет заявления Берлина?
— Какого заявления?.. А, этого. Ну что тут еще скажешь? — Комаров нахмурил лоб, явно пытаясь сосредоточиться. — Это неосторожное заявление, — продолжил он, тщательно следя за своими словами, — сыграло с Берлиным злую шутку. Слишком многие восприняли его всерьез. Как только у следственных властей появилась ниточка, ведущая от убийцы-мотоциклиста в штаб олигарха Берлина, ему тут же было предъявлено обвинение в убийстве руководителей следственной бригады. Не разобравшись с деталями дела, следователи посчитали Берлина заказчиком этого убийства. И… и…
Комаров запнулся. Взгляд его уткнулся в чашку с кофе. Он взял чашку и залпом допил кофе. Затем достал из кармана бутылочку и, уже совершенно не стесняясь, вылил остатки коньяка себе в рот. Вытер рот рукавом пиджака и икнул. Затем растянул рот в улыбке и неожиданно весело произнес:
— В одном из интервью он заявил, что страна, где держат в тюрьме Храбровицкого, не имеет будущего. Так же как и те, кто его там держит. — Улыбка журналиста стала еще шире. — Не знаю, как насчет первого пророчества, а второе уже сбылось. А как вы считаете, Александр Борисович?
И журналист уставился на пустую чашку странным взглядом, словно с его маленьких, юрких глаз сбили прицел. Его мокрый рот продолжал улыбаться, причем улыбка эта никак не была связана с выражением глаз. И тут Турецкий догадался.
— Ну-ка посмотрите мне в глаза, — приказал Александр Борисович.
Журналист нехотя оторвал взгляд от чашки и посмотрел на Турецкого.
— О господи, Комаров! — негромко воскликнул тот. — Да вы пьяны!
Журналист кивнул и признал:
— В шоколад! Хотя… — Он как-то неопределенно махнул рукой и объяснил: — Просто разморило на жаре.
— Не может быть, чтобы вы напились с пары глотков коньяка. Ну-ка что там у вас? — Турецкий сунул руку в карман пиджака Комарова и извлек оттуда две пустые бутылочки. Нахмурился и недовольно спросил: — Когда это вы успели?
Комаров поднял брови, громко икнул и назидательно произнес:
— Вы опоздали на пятнадцать минут, Александр Брисыч. Должен же я был чем-то занять это время.
Откуда ни возьмись взялась еще одна бутылочка. На этот раз полная. Комаров посмотрел сквозь нее на «важняка» и сказал:
— Послушайте, Турецкий… а давайте напьемся, а? Вот прямо сейчас закажем бутылку виски и раздавим на двоих… Без всякой закуски…
— Я на работе, — сказал Турецкий.
Журналист махнул на «важняка» коньяком.
— Да плюньте вы на нее. Кому от нее польза, от вашей работы?
Александр Борисович затушил окурок в пепельнице и криво ухмыльнулся.
— Н-да, Комаров. Вижу, вы и впрямь надрались вдрабадан. Какого черта вы это сделали?
— Я? — Журналист медленно и печально покачал головой. — Если бы… Я был бы только рад. Понимаете… — Он мучительно поморщился. — Россия совсем отупела. И сдается мне, что я самый умный человек в этой стране.
— И главное, самый трезвый, — иронично добавил Турецкий. — Ладно. Вижу, больше мне от вас ничего не добиться.
— Ну почему же… Я… — И Комаров снова икнул, запоздалым жестом прикрыв рот ладонью.
— Протрезвеете — позвоните, — сказал ему Турецкий, вставая из-за стола. Он легонько хлопнул пьяного журналиста по плечу и добавил: — Всего хорошего!
— И вам… не болеть, — ответствовал журналист и, тут же потеряв интерес к Турецкому, зубами сорвал пробку с коньячной бутылочки.
7
Отец погибшего киллера, Павел Петрович Кизиков, был угрюм, черноволос и кудряв, как цыган. Он сидел перед Турецким на облупленной скамейке сквера, сложив ладони на набалдашнике палки, сам прямой, как палка. Сидел и сверлил «важняка» тяжелым взглядом черных, как ночь, глаз.
— Значит, закрываете дело? — не столько спросил, сколько констатировал Павел Петрович густым басом.
— С какой это стати? — удивился Турецкий.
— Ну как же. Убийцу вы уже нашли… Его и не нужно было искать. Заказчика… или как там он у вас называется… тоже схватили. Чего ж тянуть-то?
— Напрасно вы так, Павел Петрович. Я не закрою дело, прежде чем не разберусь со всеми деталями этого… происшествия.
— Происшествия, значит? — Павел Петрович усмехнулся по-цыгански: недобро и угрюмо. — Вот, значит, как вы его называете?
— Неважно, как мы его называем, — спокойно сказал Турецкий. — Важно найти истинного виновника. Пока у нас нет никаких зацепок, кроме…
— Кроме изуродованного трупа, который остался от моего сына, — докончил за него Кизиков. — Чего уж там церемониться, называйте вещи своими именами. — Он хрипло вздохнул и стиснул пальцы на набалдашнике. — Не по злому умыслу Генка на это решился, товарищ следователь. Видит Бог — не по злому. Обижен он был на жизнь. И обижен сильно. За Чечню, за ноги мои оторванные, за то, что образования толкового получить не смог. Вот, думаю, через эту обиду все и случилось.
— То есть вы считаете, что Геннадий действовал по собственной инициативе?
Кизиков нахмурил черные с проседью брови и блеснул на Турецкого угольно-черным глазом.
— Точно сказать не могу. Он мне… как вы и сами понимаете… об этом не рассказывал. Но думаю, что до мыслей черных дошел собственной головой. Генка не из тех, кто стал бы убивать за деньги. Принципиальный был парень, твердый, как железо.
— А вы не замечали в его поведении ничего странного?
— Чего именно?
— Ну, может, у него появились странные знакомые? Или он стал куда-нибудь уходить по вечерам? Может, упомянул кого-нибудь в разговоре?
Павел Петрович задумался. Думал он долго, тяжело шевеля морщинами на лбу. Затем покачал головой и ответил:
— Да нет, ничего такого. С друзьями я его не знаком. А по вечерам он всегда куда-нибудь уходил. Молодой ведь, чего ему дома-то сидеть. Да и спать я ложусь рано, часов в девять. Нет, ничего странного не замечал. Да и вообще, неразговорчивый он у меня был. Иной раз, пока ужинаем, словом не перекинемся.
— Вы жили вдвоем?
— Да. Вдвоем. С тех пор как Лариса, дочка моя, квартиру полтора года назад сняла, так одни и остались. — На губах Кизикова заиграла добрая улыбка. — Студентка она у меня, — с нежностью в голосе сказал он. — В МГУ учится, на менеджера по связям.
— Вы с ней общаетесь? — спросил Турецкий.
Павел Петрович покачал головой:
— Увы, почти нет. Заходит иногда в гости, но не чаще чем раз в месяц. А то и в два.
— Ас Геннадием она общалась?
— С ним еще реже. Они никогда не дружили, хоть и разница между ними была всего в полтора года. Слишком разные у них были характеры и слишком разные компании. Лариса — девочка веселая и общительная. А Генка… Генка у меня был парнем серьезным. Лишний раз не улыбнется. Это он в меня такой уродился. Жена-то у меня, царство ей небесное, жизнерадостная была.
Александр Борисович слушал старого солдата внимательно, чуть прищурив серые глаза. Когда Кизиков замолчал, он спросил:
— Вы сказали, что Геннадий был принципиальным. А мог он по принципиальным соображениям…
Александр Борисович на мгновение замялся, и Кизиков докончил за него:
— Человека убить?
Турецкий кивнул.
Кизиков метнул в него быстрый взгляд, дернул уголками красного рта и тихо сказал с холодком в голосе:
— А кто не мог бы?
Ответ несколько обескуражил Турецкого. Он внимательно вгляделся в лицо Павла Петровича, словно рассчитывал разглядеть в нем что-то новое, что-то, что он упустил при первом, поверхностном взгляде. Однако смуглое лицо Кизикова было непроницаемо.