Страница 22 из 61
Коулмэн опять сходил в дом и вынес новый косяк и трубочку от рулона туалетной бумаги. Зажег косяк, глубоко затянулся, приставил трубку ко рту и, держа у носа Распутина, выдохнул.
– Задержи дыхание!
Распутин, увы, слушал невнимательно. Он замотал головой и тоненько, по-щенячьи, закашлялся.
– А давай телик посмотрим!
Коулмэн пошел в дом, Распутин за ним. Захватили финальную сцену «Конана».
– Что-то опять кушать хочется. А тебе?
Распутин хвостиком потянулся за Коулмэном на кухню; Коулмэн открыл кладовку.
– Ну, что на тебя смотрит?
Пес дважды пролаял.
– Что, Лэсси любит «Читос»?
Коулмэн вывалил в глубокую миску целый пакет. Открыл два «Будвайзера» и вылил в большой пластиковый стакан.
– Надо лить медленно, под маленьким углом, чтобы не сильно пенилось.
Коулмэн открыл еще банку и налил Распутину.
Распутин пошел вслед за Коулмэном в зал. Коулмэн поставил пиво и «Читос» на пол перед собакой и включил шоу «Ночной Ник».
Четыре утра.
Серж и Шэрон вернулись с ограбления номера в мотеле. В доме, не считая голубого свечения от телевизора, было темно. Серж и Шэрон тихо переругивались.
– …Нечего было бить его пистолетом! – говорил один.
– А что он на меня пялился?! – отвечала другая.
– Ты же делала ему минет!
– Все равно нечего пялиться!
– Похоже, мы так и не придем к консенсусу… – Серж включил свет. – Что задела, блин?
Коулмэн в полной прострации валялся на диване, Распутин – под кофейным столиком. Рядом блестели две лужицы рвоты – собачьей и коулмэновской.
– Какая гадость! – с чувством сказала Шэрон.
– Рота, подъем! – заорал Серж.
– Что? Что случилось? – пробормотал Коулмэн, медленно приходя в себя. Распутин проснулся и стукнулся головой о столик. Шатаясь, выполз, врезался в табурет и упал.
– У собаки красные глаза! – Серж внимательно посмотрел на пол. – Ты кормил его «Читос»?
– Он сам попросил.
– Тогда понятно, почему его рвало. Что тебя рвет, я давно привык. А это что такое?
– Лавовая лампа.
– Сам знаю. Что она делает на полу?
– Чтобы он посмотрел. Целый час на нее таращился.
– А чем вы еще занимались? – спросил Серж.
Коулмэн смутился.
– Ну, выкладывай!
Коулмэн выложил.
– Господи! – воскликнула Шэрон. – Ну ты и извращенец!
Коулмэн обиженно ответил:
– Я перчаткой.
– Но зачем?! – никак не успокаивался Серж. – Как такая мерзость вообще взбрела тебе в голову?
Коулмэн пожал плечами.
– У него сегодня день рождения.
17
В здании «Консолидированного банка», где работал Джон Милтон, по первому этажу тянулись в ряд тридцать восемь офисов со стеклянными дверями. Там сидели тридцать восемь вице-президентов.
Свет горел во всех офисах за исключением последнего, с опущенными жалюзи.
Между двумя планками жалюзи виднелся зазор, будто через него кто-то подглядывал.
Подглядыванием занимался некий Пьер Принсипал. Обычно он шпионил за персональными менеджерами и телефонными операторами, которые работали в середине зала. Сейчас он проводил глазами Амброза Таррингтона-третьего и Команду Э, а потом проследил, как Джон Милтон ставит табличку «Обращайтесь в соседнее окно» и уходит на обед.
На выходе у Джона по спине побежали мурашки. Он замер, обернулся и увидел на другом конце этажа щель в жалюзи. Жалюзи резко закрылись.
В полутемном офисе Пьер отступил от жалюзи, обошел кругом стол и сел. Положил вспотевшие ладони на кожаный ежедневник и замер. Бросил взгляд на тикающие настенные часы. Офис был безупречно чист и отлично обставлен. На стене висел вдохновляющий плакат: гребцы из Йельского университета в каноэ. Под гребцами подпись: «Главное – работать в команде».
Для Пьера Принсипала, прекрасного руководителя среднего звена, на вице-президентском Монблане воздух оказался слишком разреженным. Пьер не стремился к вице-президентству, причем совершенно осознанно. Он понимал: это лишняя ступенька в карьере, и делать на ней абсолютно нечего. В буквальном смысле слова. Вице-президент в безвыходной ситуации: если и хочет работать, то не может. А живет в вечном страхе разоблачения.
Высокий, худой и крайне обидчивый, с черной растительностью, обрамлявшей лысину и щеки, Пьер, по общему мнению, напоминал одного пренеприятнейшего персонажа из сериала «Закон в Лос-Анджелесе». Ему долго удавалось оставаться на плаву, не попадая в поле зрения руководства и не превращаясь в одного из мелких начальников, неизбежно увольняемых с каждой переменой наверху.
Пьер пережил уже шесть смен власти и прекрасно ладил со всеми. Такой уж у него был талант – или дар божий. Работники куда компетентнее старались годами, и все безрезультатно. Пьер же добивался успеха не трудом, а одним-единственным необычным свойством: он был человеком-зеркалом. Проведя с новым начальником всего пару минут, Пьер, сам того не осознавая, перенимал его интонации, любимые словечки и жесты. Если боссы ходили по барам и пили сверх меры, Пьер так же закладывал за воротник. Когда они смеялись, он хохотал громче всех, а на площадке для гольфа ругался не менее витиевато. Когда банк возглавил баптист, в груди Пьера воспылало благочестивое пламя. Под началом еврея Пьер неожиданно для себя встал грудью на защиту интересов Иерусалима. Когда управление перешло к группе южан, Пьер засунул за воротник бумажную салфетку и принялся поглощать жареную бамию. Он страшно растолстел, заговорил тягуче, по-южному, и взял себе кличку Персик. Когда на смену южанам пришли ньюйоркцы, Пьер сбросил вес, начал тараторить, ездить на работу на такси и проводить выходные на севере штата. Начальники считали Пьера парнем что надо, хотя почему – сами толком не знали.
И тут случилось непоправимое.
Пока Пьер был в отпуске, один из вице-президентов, продержавшийся на посту довольно долго, прокололся по-крупному. Вняв в минуту слабости гласу разума и справедливости, он отменил в банковских чеках скрытые пошлины и был немедленно уволен.
По возвращении из Вегаса Пьер очутился у самой вершины организационной структуры компании, которая представляла собой не обычную пирамиду, а скорее песочные часы. В нижней половине были люди, выполняющие всю работу и поддерживающие верхнюю половину. Верхняя же включала в себя бесчисленное количество управленцев, функции которых были столь важны и нерелевантны, что существовали лишь в теории. Целью верхней половины часов было сократить все рабочие места в нижней.
Первые три дня на новом посту Пьер провел в темном офисе в совершенно разобранном состоянии. На четвертый день Пьер все так же глотал бы «Ксанакс» и гнул скрепки – если бы в ящике стола не обнаружил стопку листочков для служебных записок. Пьер воровато огляделся и начал писать. Откинулся назад, перечитал. Профессионально, много длинных и умных слов и ровным счетом никакого смысла. Не просто хорошо – идеально. Спасен! Пьер аккуратно поместил записку в девственно пустой ящик для исходящей почты, взял плащ и ушел домой.
На следующее утро Пьер обнаружил, что ящик исходящей почты пуст, а в ящике для входящей – восемь служебных записок, чрезвычайно двусмысленных и многозначительных. Пьер с энтузиазмом написал новую, на этот раз в четырех экземплярах – на белой, синей, желтой и розовой бумаге, – и отправился на обед.
После обеда в ящике для входящей почты было тридцать две записки.
Пьер живо сел за следующую, где указывал, чтобы его внесли в список рассылки всех служебных записок.
На следующее утро ящик переполнили шесть десятков бумажек, не считая его собственной, розовой, которую передали согласно инструкции о внесении во все списки.
Пьер словно заново родился. Он включил свет, открыл жалюзи, вдохнул полной грудью и залюбовался банковским интерьером. Его внимание привлек противоположный конец этажа, где три обвешанных инструментами строителя монтировали розетки. Пьер поспешил в офис и составил новую записку, на этот раз с чертежом и списком материалов. Потом бросил в ящик для исходящей почты.