По живому следу

Ну, короче, стал я иногда в этой квартире ночевать. Там многие пацаны ночевали, мужики тоже. Я, может, только почаще. Скоро понял, что торчки там собираются, раз видел, как вещи какие-то Сивый и еще один мужик приносили. Да мне-то что! Меня никто не трогал — Голубь не давал. И кормил тоже. И мелочь на сигареты ссыпал. А еще про батю моего рассказывал — какой он, оказывается, вор уважаемый. «Жаль, — говорил, — я не знал, что сынка его встречу. Я бы от него весточку тебе передал. А так — что расскажешь»… Но рассказывал чуть не каждый раз, как я заходил. До сих пор не знаю — правду или нет. Поначалу-то я очень верил. А потом, когда случай вышел, засомневался. Но все равно думаю, что батя у меня не промах. Не зря же ему с первого раза столько впаяли. Может, увидимся с ним еще — сам спрошу. Ну ладно.

Месяца через два, летом уже, принес я Голубю ботинки те самые, что раньше на скамейке на улице спер. Отблагодарить его хотел. Да мне ботинки все равно велики были, я же говорил.

— Откуда? — Голубь спрашивает.

Я ему рассказал. А он посмеялся, осмотрел ботинки и говорит:

— Новые, ничего. И дело давнее. А не зря я говорил, что ты парень толковый. Шкет, а ума хватило ни самому не надевать, ни продать. Ладно, посмотрим, на что еще сгодишься. Но, думаю, не посрамишь батю, верно?

Мне обидно стало, что он так говорит.

— А как же, — отвечаю. — Обижаешь, Голубь.

А через неделю он первый раз помочь попросил. Сказал, что на меня он как на себя надеется, что делать-то почти ничего не нужно и что денег он мне потом даст. И сказал сколько. Я сейчас уже не помню сколько, но тогда я такие деньги вообще в руках не держал. Ладно, думаю, попробую.

Ночью пришли мы с Сивым и Голубем к какому-то дому, Голубь меня подсадил, и я в форточку влез — открыта была, на первом этаже. Ничего в квартире особо не разглядывал — незачем, да и боялся, если честно. Только, как Голубь велел, открыл им окно изнутри, а сам обратно вылез. Голубь еще велел рядом стоять, их дожидаться и поглядывать заодно. На шухере то есть. Мне хоть и страшно было — стоял. Потому что сам Голубь мне тогда в первый раз страшнее всего показался. А еще потому, что здорово это все было. Как в книжке. Я одну такую читал и еще других много про это, но та больше понравилась. Жалко, название не помню.

Те двое быстро справились. Вылезли назад с сумками, окно притворили, и мы пошли. На соседней улице машина стояла, мы в нее залезли, доехали до какого-то дома, там Сивый кому-то сумки отнес, вернулся, отогнали мы машину в другое место и пешком домой вернулись. Ну не домой, понятно, — на ту квартиру, про которую я рассказывал. Спать легли. Сивый предлагал водки выпить, но Голубь не стал и ему не разрешил, цыкнул только. Наутро и правда мне денег отсчитал и велел несколько дней не приходить. И молчать велел, будто я сам не понимаю.

Потом я еще пару раз в Вышнегорске в форточки лазил. Нечасто, но бывало. А потом Голубь новый фокус придумал. «Только, — сказал, — придется тебе с нами в другой город переехать. Лады?» А чего? Мать меня, бывало, уже по месяцу не видела. По хахалю ее я не скучал. Школа? Я и забыл уже, какая она есть-то. Поехали. Я только Голубя спросил: зачем в другой город-то? «Знают, — говорит, — тебя здесь многие. И меня тоже».

Мы во многие города потом приезжали: Голубь, Сивый и я. Другие, бывало, тоже приставали — и мужики, и пацаны, но ненадолго. Про пацанов Голубь сам говорил, что лучше, чем у меня, ни у кого не получается. «Ты, — говорил, — не книжник, ты артист прямо, цены тебе нет».

А по мне, простейший фокус, я быстро научился, даже слова свои наизусть выучил, а все равно многие лохи верили. Ходил по домам, в квартиры звонился. Денег не просил. Из человека за просто так денег не вытянешь, это уж я давно понял, еще от матушки, усвоил. Просил я в тех квартирах поесть. Бывало, впускали и кормили. А я смотрел — богато живут или не очень, что взять можно, какой замок, какие окна. А потом Голубю пересказывал. На квартиры они уже без меня ходили. Но денег давали. Если разобраться — хорошее время было. Я дешевле «Кэмела» и не курил тогда ничего.

Так вот в конце концов мы до Москвы и добрались. Здесь и свихнулось дело. Из-за Сивого все вышло. Голубь, правда, и сам рюмку мимо рта не носил, но даже он все на Сивого покрикивал. Уж очень тот выпить любил. И дурью налево приторговывал — мало все ему, придурку.

Мы в Москве хату сняли, на окраине. По утрам я работать уходил: Голубь или Сивый меня в другой район забрасывали, и я шел по квартирам. А назад к вечеру я чаще сам добирался — Голубь знал, что не подведу. В Москве дела не так хорошо пошли: тут народ стреляный, не всякий в квартиру пустит. И замки кодовые на подъездах. Когда с кем проскочишь, а когда и ждешь чуть не по часу.

Как-то я раньше обычного домой пришел — день неудачный был и проголодался, Голубь мне давно уже на карман не выдавал. И как к двери нашей хазы подошел, слышу — Сивый с Голубем лаются. Да в голос. Пьяные, значит. Так-то Голубь осторожный, от него, бывало, не то что по фене — матерного слова неделями не услышишь. А тут разошелся. Я и не стал сразу входить, слушаю.

Так я понял, что ругает Голубь Сивого за то, что тот на хазу дури притащил, да много, на «вилы» тянет. А тот отпирается, да кричит: «Я и так с тобой заколебался. Ты мне что в Москве обещал? А живем хуже, чем в Вышнегорске жили».

Думал, что до драки у них дойдет, — нет, не дошло. А поругались напрочь. И до того договорились, что разбегаться им надо. Вот тогда Сивый и спросил, что с Колькой Книжником, со мной то есть, делать? «Бросить просто так, — говорит, — нельзя. Знает много». Помолчали. А потом Голубь вроде как вздохнул и Отвечает, да сплюнув вот эдак: «Говна, мол, не жалко. Отец у него мужичара, и из этого никогда вора не будет. Мужик — он мужик и есть». «Так что?» — Сивый спрашивает. «Да что, пора и тебе начинать. Хлопнешь его, потом разбежимся. Так оно вернее будет. Мне хоть спокойнее: если ты, падла, сдашь меня когда, будет что мусорам о тебе рассказать». Тут они снова ругаться стали, выяснять, кто меня мочить будет. Но я того уже слушать не стал. Мне хоть кто — я еще пожить хочу. Спустился аккуратно по лестнице и дал деру.

А куда мне податься? Денег нет. Документов нет. А хоть бы и были. Домой возвращаться? Там-то меня Голубь быстро найдет. Из кровати, гад, вытащит, тепленького. Ну совсем мне страшно стало, давно так не было. Хоть и немало мы в Москве проторчали, а разобраться — город чужой. Знакомых никого.

Первую ночь я опять в подъезде переночевал, как в старые времена. Да и дальше так пошло. Ночевал в подъездах. Пару раз ночи похолоднее были — так на теплотрассе.

И опять по квартирам ходил. Там уж не разглядывал я эти квартиры особо. Лишь бы накормили. Но так не всякий день получалось. Когда и вовсе голодный ходил. А хуже всего то, что табака не было. Совсем смерть без табака. Потом на Казанский прибился, бомбил по рублю. Но местные пацаны не сильно приняли — там охотников и без меня хватает. Побили пару раз. Не сошлись там особенно с одним характерами. Да фиг с ним. Я, бывало, на пару дней в город уходил, а потом обратно возвращался. И не везло все больше. Бывало по три-четыре дня не жравши. Доходил, короче.

И вот там-то, на. Казанском, и подошли ко мне эти двое. Дядьки здоровые и одеты хорошо. Я, помню, еще подумал, что сколько же в этом городе людей, у которых денег до фига, девать некуда. Вон стоят, курят, поплевывают. Кинули бы мне червонец, не разорились бы, гады. А у самого аж урчит в животе, так жрать хочется.

Тут один из них и подошел ближе, улыбается:

— Привет, — говорит, — Книжник.

Я сначала вздрогнул, сразу бежать хотел. Неужели, думаю, нашел меня Голубь? А потом вижу, куда дядька-то смотрит, и понимаю. Татуировку на левой руке правой прикрыл, спрашиваю:

— А вам чего?

— Есть хочешь?

Молчу.

— Да ты не бойся. Если хочешь — поехали, накормим.

— Закурить, — говорю, — дайте.

Дают и закурить. И все улыбаются, улыбаются. Что-то, думаю, не то. Сразу же понял, тогда уже. Но жрать хотелось — сил нет. Да и где мне уже хуже будет?