Товарищи

Селезнев был взволнован и не мог сосредоточиться. Упрек Колесова и Батурина в том, что он чрезмерно защищает своих ребят и почти не обращает внимания на их недостатки, не давал мастеру покоя. Пробегая глазами список учащихся группы, он подолгу задерживался над каждой фамилией. Список был для пего не просто перечнем фамилий — за каждой из них — он всегда видел лица своих учеников. Селезнев придирчиво присматривался к этим лицам, стараясь увидеть в них то, чего не замечал раньше, но что видели и о чем говорили другие.

Нет, хорошие ребята в его группе! Очень хорошие. Пусть как угодно их охаивают, но от этого хуже они не станут. Правда, много шаловливых. А кто в свое время не шалил? Пройдет детство — шаловливая пора, а с ним и желание пошалить. Всему свое время. Вот с грубостями похуже. Грубят друг другу, а иной раз и преподавателям. Это, конечно, плохо, сюда нужно будет направить все внимание. Грубость изжить — первое дело. Драки случаются. Правда, не часто, но бывают. Тоже тревожный сигнал. Хотя, кто же проживет свои мальчишеские годы, чтобы с кем-нибудь не подраться? Вряд ли найдется такой. А потом, драки мальчишек — особая статья: не успеешь отругать драчунов, а они уже снова закадычные друзья. Позабыли все, будто и не дрались. Вот и суди тут как хочешь. Но, конечно, спорить нечего: лучше, если драк поменьше.

«Писаренко Ольга», — прочитал мастер очередную в списке фамилию. Лицо его сразу подобрело, под усами появилась улыбка.

— Славная девчонка, — прошептал он, одобрительно покачал головой и вздохнул. — Сирота. Радоваться бы родителям, да не вернешь их.

Следующая фамилия — Рудаков Сергей.

— Тоже хороший паренек. Не боится работы. За все хватается с охотой, И по учебе нельзя сказать, чтобы был из последних…

В полуоткрытой двери показалась голова Оли Писаренко.

— Товарищ мастер, можно к вам?

Улыбка сбежала с лица Селезнева, но глаза из-под нависших бровей посмотрели на ученицу ласково:

— Входи, Писаренко, входи!

Оля нерешительно подошла к столу.

— Ну, говори, Оля, я слушаю.

— Товарищ мастер, отпустите меня в город ненадолго. Всего на два часа. Я у Мазая спрашивалась, да он не пустил — на консультацию гонит. По спецтехнологии. А мне и делать нечего на консультации. Вопросов у меня нет, и так все понятно.

— В город, говоришь? — Мастер взял журнал и начал его перелистывать. — Отметки у тебя хорошие. Четверки.

— И пятерки есть, товарищ мастер. По спецтехнологии…

— И пятерки есть… Только маловато.

— А уроки у меня уже почти все выучены. Пустите, товарищ мастер! Я давно у вас не отпрашивалась.

— Пустить, конечно, можно, особенно если уроки уже выучены.

— Я же и говорю — почти все выучены…

— Это хорошо… Ну, а зачем тебе понадобилось в город?

Оля чуть закусила губу и не ответила. Селезнев удивился:

— Что, секрет?

— Нет… В кино.

— В кино? А что смотреть?

— «Партизаны».

— Хорошая картина. С подружками?

— Нет, не с подружками. С одним мальчишкой. Он наш ученик, из токарного. Жабин его фамилия. У него сестра в «Октябре» работает контролером и достала пропуск.

— А-а-а! Ну, иди.

— Спасибо, товарищ мастер! — весело поблагодарила Оля и торопливо шагнула к двери.

— Писаренко!

Оля обернулась. Мастер стоял у стола и строго смотрел на нее поверх очков.

— Сегодня сильный мороз. Смотри не модничай: обязательно шарфом обмотай горло, а то ангину недолго схватить. И уши у шапки опусти. Обязательно!

— Слушаюсь, товарищ мастер, — в тон ему ответила Оля.

— А Жабин зайдет за тобой? Или как вы условились?

— Нет, не зайдет. Прямо у кино встретимся. Он будет там ждать у входа.

Селезнев помолчал.

— Вот что, Писаренко. Назначать друзьям-товарищам встречи у кино, в саду или где-то на улице — нехорошо. Если кто хочет повидать товарища, а особенно подругу, пусть спросит разрешения, заранее договорится и зайдет к ней домой. Вот как надо. Потом вот еще что… — Селезнев начал быстро перелистывать журнал, словно искал между листами нужные слова. — В общем, Жабина я приметил. Рыженький такой, вертлявый… Что-то мне он не по душе… Одним словом, когда будешь подходить к кино, внимательно присмотрись: если он не ждет, проходи мимо, не останавливайся. И домой. Попятно?

— Понятно, товарищ мастер.

— То-то. Девчонке нехорошо ждать. Особенно если не знаешь как следует человека.

— А почему?

— Все потому! — неожиданно сердитым тоном ответил мастер. — Самой немножко думать надо. И понимать. Не маленькая… Иди, Писаренко.

Немного удивленная, не совсем понимая, за что же осерчал мастер, Оля вышла.

А Селезнев снял очки, резким движением отодвинул журнал и заходил по комнате. Оля, конечно, не могла догадаться, что мастер рассердился не на нее, а на себя.

«По таким вопросам, — рассуждал он сам с собой, — должна бы говорить с девчонкой мать… А матери-то и нет. И отца нет. Значит, это моя обязанность. А у меня, черт возьми, как назло, и слова какие-то горбатые, одно к другому не приставишь».

В дверь постучали:

— Можно войти?

— Входите, входите, — овладевая собой, ответил Селезнев.

Услыхав голос Мазая, он невольно отметил про себя: «Молодец! Ведь не вломился без разрешения, а постучал в дверь, да еще попросил позволения, хоть и пришел по вызову. А разве год назад он был таким? Да ему ничего не стоило подойти к старику и сказать: «А ну-ка, дай прикурить». Даже в классе плевал на пол, толкал на улице прохожих, отнимал у незнакомых мальчишек коньки да забрасывал их через забор. А сколько было драк! И разговаривать без грубостей не умел… Нет, Иван Захарович не знает, каким был Мазай, а то бы не так заговорил».

Мазай развязной походкой подошел к столу:

— Вы вызывали меня, товарищ мастер?

— Вызывал.

— Каждый день кто-нибудь вызывает. Ребята уже смеются надо мной: без тебя, говорят, Мазай, начальство скучает. Я думал, что сегодня без вызова обойдется. Не вышло.

Мазай взял у стены стул, придвинул к столу и сел, удобно привалившись к спинке.

Мастеру не понравилось, что Мазай не ждал приглашения сесть. Он ясно вспомнил, что Мазай каждый раз, входя в кабинет, ведет себя так же. Брови Селезнева недовольно сдвинулись. «Почему же я раньше этого не замечал? Или не обращал внимания?» — подумал он.

— Товарищ мастер, а я догадываюсь, зачем вы меня вызвали. Даю слово, догадываюсь.

— Не думаю, — сдержанно ответил мастер.

— Насчет Бакланова.

— А что с ним?

Мазай чуть прищурил правый глаз и шутливо погрозил пальцем:

— Ох, и хитрый вы, товарищ мастер! А ключ у него отобрали?

— Отобрали.

— Ну вот. Только вы, товарищ мастер, если вызвали меня насчет ключа, то напрасно беспокоитесь. Я как только узнал, в один момент провернул все, что нужно.

Панибратский тон Мазая становился Селезневу все неприятнее и начал раздражать.

«А ведь Мазай всегда разговаривает со мной да и со всеми старшими только так. И признака уважения нет. Наоборот, в его тоне что-то нахальное, наглое — одним словом, неприятное. Но почему же я раньше мог спокойно относиться к этому?» — подумал Селезнев и спросил:

— Что же вы сделали?

— С Баклановым потолковал как следует. Он дал мне честное слово… знаете, товарищ мастер, просто поклялся, что своего ключа у него больше не будет. Никогда. Я и то думаю: зачем ему ключ понадобился? Ни у кого нет, а у него ключ.

Селезнев достал из кармана ключ Бакланова и спросил:

— Скажите, Мазай, кто сделал этот ключ?

— Он сам, Бакланов.

— Значит, он хороший слесарь? А ну, дайте ваш ключ.

Мазай опустил руку в карман и вдруг понял, что этот жест выдал его с поличным: он, как глупая рыбешка на приманку, «клюнул» на неожиданный вопрос.

— А у меня нет, — спохватился он и, словно обжегшись, выхватил руку из кармана.

— Василий Мазай, — спокойно сказал Селезнев, — дайте ваш ключ. Ну? Я жду. Или вам нужно, чтобы мастер дважды повторял свое распоряжение?