Товарищи

— Отец.

Он не мог говорить о своих родителях, если и тоне собеседника не чувствовал искренности.

— Известно, не бабка. Я про специальность спрашиваю.

— Инженер, — сухо ответил Борис.

Мазай презрительно улыбнулся. Он повернулся к Жутаеву и молча, не спеша начал рассматривать его, будто только сейчас впервые увидел.

— Вон ты из каких! — насмешливо сказал он. — А как же попал в ремесленное? Может, ветром загнало? Ваш брат все больше с белыми ручками ходит. Отец небось и на заводе белых перчаток не скидает. Грязно, можно пальчики замарать!

— А ты на заводах бывал?

— Нет, тебя дожидался. Один дороги не найду.

— А видел там инженеров в белых перчатках?

Мазай немного смутился.

— Ведь не видел? Правда?

— Ну, может, твой и не в перчатках… зато войны, пожалуй, и не нюхал, как, скажем, другие люди. На броне он, правда?

— Не знаешь, так и не говори! — горячо возразил Жутаев. — Мой отец в саперной части. И сейчас на передовой. Он строит понтонные мосты.

Мазай удивленно поднял брови, и насмешливая улыбка сошла с его лица.

— Ну, если так, то все в порядке. — Он повесил гитару над своей койкой и снова сел у стола. — А мой папашка — моряк. За море ничего не пожалеет, все отдаст! Он в Черноморском флоте служит, старшина второй статьи. Орденов у него, медалей — счету нет. А сколько раз был ранен! Всего насквозь продырявили, только ему хоть бы что. Моряки — народ закаленный! Герои! Я гоже, если придется служить в армии, — в моряки. Больше никуда. Мы с папашкой и по характеру и портретами — как две капли воды. Тебя как зовут?

— Борис.

— А дразнят?.. Ну, фамилия как?

— Моя фамилия Жутаев.

— Жутай, значит.

— Не Жутай, а Жутаев.

— Подумаешь! Будто не все равно, что в лоб, что по лбу. Ты вот что запомни: уж если попал в мою подгруппу— слыхал: в мою подгруппу! — с первого дня должен работать, как часы. На оборону работаем, детали для фронта формуем. Это тебе, брат, не утюги для домашних хозяек, чтоб пеленки гладить или всякие занавески на окна, а капут Гитлеру формуем! Ясно? Смотри, чтоб позора от тебя не было. Мазаевскую подгруппу все знают. Понятно? Не станешь выполнять план, будешь позорить меня — долго нянчиться не стану, в морской узел завяжу и на мороз выкину. Понятно?

— Нечего меня заранее морозом пугать. Ты все это лучше Бакланову скажи.

— Ты что ж, видно, не любишь замечаний? Критики не любишь? Придется привыкать, никуда не денешься.

— Хвастунов не люблю.

Мазай встал со стула, шагнул к Жутаеву и грозно выпятил грудь:

— Это кто же хвастун?

— А тебе непонятно? Тот, кто хвастает, — спокойно ответил Борис.

— Говори — кто хвастун?

— Может, фамилию назвать?

— Я, что ли, хвастаю?

— Ты.

— Я?!

— А что, скажешь — неправда? Ты сейчас хвастался своей подгруппой… А в цеху сегодня все ребята были? Может, кто в кино пошел? Или это не имеет значения?

— Ты брось!..

— И бросать нечего. А вообще, чего ты ко мне пристал? Я тебя не трогал. Я в дороге всю ночь не спал, намерзся. Ехал в тамбуре, а мороз под сорок. Рад, что до койки добрался. А тут, пожалуйста, нечего человеку делать — разбудил.

Желая показать, что не хочет продолжать разговор, Жутаев снова лег и отвернулся от Мазая. Васька опешил. Он не привык, чтобы с ним отказывались разговаривать или вообще вели себя так независимо. Он даже шагнул было к койке новичка, намереваясь толкнуть его посильнее, заставить подняться, а потом схватить за воротник и так тряхнуть, чтобы с того слетела заносчивость, чтобы тот навсегда понял, кто такой есть Васька Мазан. По его взяло сомнение: если Жутаев держит себя смело, значит, надеется на свои силы. А раз надеется — может, и в самом деле отчаянный. Решив пока не трогать «новенького» и лучше присмотреться к нему, Мазай, больше для порядка да чтобы оставить за собой последнее слово в споре, сказал:

— Подумаешь, разбудили! Нежности какие! Здоров, видать, спать. Ладно, похрапывай, завтра потолкуем.

Мазаю с первого же взгляда Жутаев не поправился. Особенно вызвал неприязнь спокойный и уверенный тон, с которым Жутаев отвечал па грубости.

«Хорошо еще, — подумал Мазай, — что разговор был не при ребятах, а то, чего доброго, решили бы, что я сдрейфил перед ним». Он с деловым видом подошел к своей тумбочке и, хотя ничего там ему не было нужно, начал перекладывать разную мелочь, словно старался что-то найти.

СХВАТКА

Дверь с шумом распахнулась, и в комнату ввалились, подталкивая Бакланова, Сергей и Коля. Оба они были возбуждены и раскраснелись.

— Иди, иди! — приговаривал Сергей. — Васька тебе покажет картину. Подумайте, киношник какой нашелся…

И вдруг Сергей увидел лежавшего на койке новичка. Он оставил Бакланова и подошел к Мазаю:

— Васька, это кто?

— Так себе… один неизвестный, — нехотя ответил Мазай. — А в общем, черт с ним. Интересного мало.

— Из Сергеевки? Да? — спросил Коля.

— Больше неоткуда, — подтвердил Сергей. — Точно я говорю, Васька?

— А откуда же больше? Конечно, из Сергеевки, — сквозь зубы процедил Мазай и прикрикнул на ребят: — А вы почему ноги не отряхнули как следует? Натащили в комнату целые сугробы! Порядка не знаете? А ну-ка, давайте в коридор! Не на улице живем, нечего грязь разводить.

Хотя на ботинках у ребят снега и не было, но они не стали возражать — все трое молча вышли. А когда вернулись, Мазай медленно и плавно, словно танцуя, подошел к Бакланову.

— Бакланчик, — начал он деланно слащавым тоном, — мое почтение. Не стойте, как сирота, проходите, раздевайтесь, пожалуйста. Самоварчик поставим, чайком побалуемся. Весь день вас не видели, не слышали, соскучились. Дождаться не могли, когда снова свидимся.

В радиорепродукторе послышались позывные.

— Тише, — закричал Сергей, — оперативная сводка!

Мазай, Сергей и Коля бросились к висевшей на стене карте, а Бакланов как стоял среди комнаты, так и не двинулся с места. Чтобы лучше слышать, Жутаев немного приподнял голову.

— Я сегодня отмечаю, моя очередь, и ты не лезь! — запротестовал Коля, увидев, что Сергей тащит к карте стул.

— Я не себе — для тебя, — извернулся, хитровато блеснув глазами, Сергей. — На, вставай.

С карандашом в руке Коля забрался на стул.

В репродукторе раздался знакомый мужественный голос диктора. Говорил он величественно и медленно, каждое слово казалось весомым, мощным и заполняло всю комнату:

«Передаем последние известия. От Советского информбюро. Оперативная сводка за 30 марта. Войска Второго Белорусского фронта завершили разгром данцигской группы немцев и 30 марта штурмом овладели городом и крепостью Гданьск (Данциг) — важнейшим портом и первоклассной военно-морской базой на Балтийском море. Над городом поднят национальный флаг Польского государства. В боях за город Гданьск войска фронта взяли в плен 10 тысяч солдат и офицеров. Противник потерял только убитыми более тридцати девяти тысяч солдат и офицеров».

— Ур-ра! — закричал Сергей и захлопал в ладоши. К нему присоединились и Коля и Мазай.

— Вот здорово! Правда? — Коля захлебывался от восторга. — Вот это лупят фрицев! И в хвост и в гриву! Одним словом, дают прикурить! Я думаю, и наши детали там помогают. Верно, Васька?

— Очень даже просто, — важно ответил Мазай и выключил репродуктор, откуда уже хлынула музыка. — Слыхал, Баклан? Чего молчишь? Слыхал или не слыхал?

— Слыхал, не глухой, — нехотя и ни на кого не глядя, ответил Бакланов.

— Значит, слыхал?! — Не отводя от Егора сурового взгляда, Мазай изо всей силы стукнул по столу кулаком. — Через огонь идут! Вот люди! А ты сегодня, вместо того чтобы помогать им, помогать Красной Армии бить фашистов, даже в цех не пошел… Сереженька, запри дверь. Коля, садись ближе к столу. И ты, Сережка, давай сюда. Симулянта, срывщика судить будем.