Страница 32 из 53
Новый Великий Князь имел не более десяти лет от рождения. Подобно отцу и деду в начале их Государствования, он зависел от Совета Боярского, но не мог равняться с ними ни в счастии, ни в душевных способностях. Не быв еще никогда жертвою внутреннего междоусобия, Великое Княжение Московское при Василии Темном долженствовало испытать сие зло и видеть уничижение своего венценосца, им заслуженное. Только Провидение, обстоятельства и верность народная, как бы вопреки худым советникам престола, спасли знаменитость Москвы и Россию.
Сей Князь еще в колыбели именовался Великим по следующему происшествию, коего истину утверждают Летописцы. Мать его не скоро разрешилась от бремени и терпела ужасные муки. Беспокойный отец просил одного Святого Инока Иоанновской Обители молиться о Княгине Софии. «Не тревожься! — ответствовал старец: — Бог дарует тебе сына и наследника всей России». Между тем духовник Великокняжеский, Священник Спасского Кремлевского монастыря, сидел в своей келье и вдруг услышал голос: «Иди и дай имя Великому Князю Василию ». Священник отворил дверь и, не видя никого, удивился; спешил во дворец и сведал, что София действительно в самую ту минуту родила сына. Невидимого вестника, приходившего к Духовнику, сочли Ангелом; младенца назвали Василием, и народ с сего времени видел в нем своего будущего Государя, ожидая от него, как вероятно, чего-нибудь необыкновенного. Надежда осталась без исполнения, но могла быть причиною особенного усердия Москвитян к сему внуку Донского.
Василий Димитриевич преставился ночью: Митрополит Фотий в тот же час послал своего Боярина, Иакинфа Слебятева, в Звенигород к Князю Юрию Димитриевичу с требованием, чтобы он, вместе с меньшими братьями, признал племянника великим Князем. Но Юрий, всегда имев надежду, в противность новому уставу, быть преемником старшего брата, не захотел ехать в Москву, удалился в Галич и, сведав о торжественном восшествии юного Василия на Великокняжеский престол, отправил к нему Посла с угрозами. Ни дядя, ни племянник не думал уступить старейшинства; и хотя заключили перемирие до Петрова дня, однако ж Юрий, не теряя времени, собирал войско в городах своего Удела. Великий Князь предупредил его и вместе с другими дядями выступил к Костроме. Юрий ушел в Новгород Нижний; наконец за реку Суру, откуда Константин Димитриевич, отправленный вслед за ним с полками Великокняжескими, возвратился в Москву без всякой битвы. Юрий требовал нового перемирия на год; а Василий по совету матери, дядей и самого Витовта Литовского, послал к нему в Галич Митрополита Фотия, который, быв встречен за городом всем Княжеским семейством, с изумлением увидел там множество собранного из разных областей народа. Юрий думал похвалиться бесчисленностью своих людей и густыми толпами их усыпал всю гору при въезде в Галич с Московской стороны; но Митрополит, отгадав его мысль, с насмешкою дал ему чувствовать, что крестьяне не воины и сермяги не латы. Начали говорить о мире: Юрий не хотел оного, требуя единственно перемирия, и столь разгневал Фотия, что сей Первосвятитель, не благословив ни Князя, ни города, немедленно уехал. В летописи сказано, что в самый день Митрополитова отбытия сделался мор в Галиче; что Юрий, приведенный тем в ужас, верхом поскакал вслед за Фотием и, догнав его за озером, в селе Пасынкове, слезами и раскаянием убедил возвратиться; что благословение Пастыря, данное народу, прекратило болезнь, и Князь послал в Москву двух Вельмож заключить мир, обещав не искать Великого Княжения, пока Царь Ординский решит, кому принадлежит оное.
Смутное начало Василиева княжения предвещало бедствия Государственные России, еще опустошаемой тою язвою, которую мы описали в истории отца его и которая с Троицына дни возобновилась [1426 г.] в Москве, завезенная туда из Ливонии через Псков, Новгород и Тверь, где в один год скончались Князь Иоанн Михайлович, сын Иоаннов Александр и внук Юрий Александрович, княжив месяц. Брат Юриев, Борис, сел на Тверском престоле, отдав племяннику, Иоанну Юрьевичу, город Зубцов и взяв под стражу дядю своего, Василия Михайловича Кашинского. В Москве преставились дядя великого Князя Петр Димитриевич и три сына Владимира Храброго, Андрей, Ярослав и Василий. В Торжке, Волоке, Дмитрове и в других городах умерло множество людей. Отличным знаком сей новой язвы был синий или багровый пузырь на теле: синий предзнаменовал неизбежную смерть в третий день, а багровый выгнивал, и недужные оставались живы. Летописец говорит, что с сего времени, как некогда с Ноева потопа, век человеческий сократился в России и предки наши сделались щедушнее, слабее; что в разных местах были страшные явления; что от великой засухи (в 1430 году) воды истощились; земля, боры горели; люди среди густых облаков дыма не могли видеть друг друга; звери, птицы и рыбы в реках умирали; везде голод и болезни свирепствовали. Одним словом, последние годы Василия Димитриевича и первые сына его составляют печальнейшую эпоху нашей Истории в XV веке. Язва возобновлялась еще во Пскове и в Москве около 1442 и 1448 года.
Неприятели внешние также беспокоили Россию. Корыстолюбивый Витовт, не боясь малолетнего Василия, (в 1426 году) приступил к Опочке, городу Псковскому, с войском многочисленным, в коем были даже Богемцы, Волохи и дружина Хана Татарского, Махмета. Жители употребили хитрость: сделали тонкий мост перед городскими воротами, укрепив его одними веревками и набив под ним, в глубоком рве, множество острых кольев; а сами укрылись за стенами. Неприятели, не видя никого, вообразили, что крепость пуста, и толпами бросились на мост: тогда граждане подрезали веревки. Литовцы, падая на колья, умирали в муках; другие же, взятые в плен, терпели еще лютейшие: граждане сдирали с них кожу, в глазах Витовта и всего осаждающего войска. Сие варварство имело счастливый успех: ибо Князь Литовский — уверенный, что Россияне будут обороняться до последнего издыхания — отступил к Вороначу. Тут сделалась страшная буря с грозою, столь необыкновенная, что Литовцы ожидали преставления света, и сам Витовт, обхватив руками шатерный столп, в ужасе вопил: Господи помилуй! Сие худое начало расположило его к миру. Псковитяне, тревожимые Немцами, оставленные Новогородцами, обманутые надеждою и на посредничество Великого Князя, коего Посол не мог ничего для них сделать, обязались заплатить Витовту 1450 рублей серебра. Чрез два года он посетил и богатых Новогородцев, которые спорили с ним о границах и дерзнули назвать его изменником. Современный Историк Польский описывает их людьми мирными, преданными сластолюбию и роскоши: в надежде на свои непроходимые болота они смеялись над угрозами Витовта и велели ему сказать, что варят мед для его прибытия; но сей старец, еще бодрый и деятельный, со многочисленным войском открыл себе путь сквозь опасные зыби так называемого Черного леса. Десять тысяч работников шли впереди с секирами, устилая дорогу срубленными деревьями, которые служили мостом для пехоты, конницы и снаряда огнестрельного, пищалей, тюфяков и пушек. Витовт осадил Порхов. Летописцы рассказывают, что самая огромная из его пушек, сделанная Немецким мастером Николаем, называемая Галкою и привезенная на 40 лошадях, одним выстрелом сразила каменную городскую башню и стену в церкви Св. Николая; но разлетелась на части и своими обломками умертвила множество Литовцев, в том числе и самого мастера вместе с Воеводою Полоцким. В городе начальствовал Посадник Григорий и знаменитый муж Исаак Борецкий: не имея ни малой надежды отстоять крепость, они выехали к неприятелю и предложили ему 5000 рублей; а Новогородцы, прислав Архиепископа Евфимия с чиновниками в стан Литовский, также старались купить мир серебром. Витовт мог бы без сомнения осадить и Новгород; однако ж — рассуждая, что верное лучше неверного — взял 10000 рублей, за пленников же особенную тысячу, и, сказав: «Впредь не смейте называть меня ни изменником, ни бражником», возвратился в Литву. Сия дань, составляя не менее пятидесяти пяти пуд серебра, была тягостна для Новогородцев, которые собирали ее по всем их областям и в Заволочье; каждые десять человек вносили в казну рубль: следственно, в Новогородской земле находилось не более ста десяти тысяч людей или владельцев, плативших Государственные подати.