Страница 52 из 61
Сейчас я и сам вижу, что ничего им не объяснил — ведь и у моего дома теперь стоит нищий старик. Тогда я такого не предполагал. Сейчас видно, что нас затягивают в ту же яму, но не затянули еще. Я чувствую, что при виде нищего старика в московском метро у людей сжимается сердце. Одни подадут ему милостыню, другие отведут глаза, третьи придумают какое-то злое оправдание — но все войдут с этим стариком в душевный контакт, все чувствуют, что качество их жизни низкое. Стариков, ночующих на улице Рима или Чикаго, просто никто не замечает, как привычную часть пейзажа. Участь отверженных, если они не бунтуют, никак не касается жизни благополучных.
Мы сегодня, видя нищих, в том числе музыкантов, думаем, что и мы дошли до этого уровня — и дальше, укрепись эта демократия, будет примерно так же. Это глубокая ошибка. Наши нищие-музыканты не очень-то сильно отличаются от нас, и особого отчуждения между нами нет. А та пара музыкантов в Мехико, было видно, оказалась в пустоте. Они уже отторгнуты их прежней "расой", но они чужие и не хотят, не могут стать своими и для "расы отверженных". Если антисоветский режим надолго продлится в России, многим из нас придется переходить такой порог, какого пока что у нас нет и какой мы и представить себе не можем. Ведь пока что, случись какая-то катастрофа, можно выйти к людям и с протянутой рукой. Тяжело будет им в глаза смотреть, но терпимо. А будет другое — другие будут люди и другие глаза.
Уже появилась у нас обширная прослойка людей, у которой глаза уже меняются. Был я в 1988 г. с одним приятелем, который стал потом видным "демократом" (даже в ранге министра при Гайдаре), в командировке в Риме. Дело было зимой. Около гостиницы, где мы жили, спал на улице старик. Вид у него был особенно драматический из-за двух деталей. Во первых, из-под кучи тряпья, которой он был укрыт, валил пар — необычно много. Во-вторых, на себя он положил свою гладкошерстную собаку, и она тряслась крупной дрожью. Зрелище — не забудешь. Как-то позже, в Москве, я по какому-то поводу спросил приятеля: "Помнишь того старика в Риме?". Он удивился: "Какого старика?". — "Как какого? С собакой, около гостиницы!". — "Не видел никакого старика". Говорил он совершенно искренне — он на этого старика в упор глядел и не видел. Так они сегодня и "своих" русских стариков не видят. А мы думаем, что они злые.
Лирическое отступление о «переходном периоде»: далековато от Москвы
Хорошо строить дом. Каждое усилие как будто приобретает смысл. Разум не то чтобы отключается, а переходит в другое измерение. Да и люди вокруг становятся иными — или просто ты их видишь иначе.
Дом я начал строить давно, еще при советских ценах. Благодаря реформе я пребуду в состоянии строительства, видимо, весь отпущенный мне на земле срок. Разочарования оседлой жизни в готовом доме мне, похоже, переживать не придется — не успею достроить.
Каждый год непохож на предыдущий. Время приобрело какой-то неизвестный философам вид. Оно и не следует солнечным циклам, как у крестьян, и не устремлено вперед, в никуда, как у горожан. Экономический базис, говорят, предопределяет надстройку. Видно, еще больше он влияет на постройку — время меряешь ценами. "В те времена, когда обрезная доска была по 50 тысяч за кубометр…". Впрочем, и сами деньги, образ которых стал таким зыбким, мозг давно уже автоматически стал пересчитывать в доски. Наш деревянный рубль — как мне понятны эти слова! Получая где-то гонорар, я не пытаюсь представить себе его ценность в численной мере, но в мыслях хорошо вижу, сколько на него можно купить досок. Прямо ощущаю их вес, запах, занозы в руках.
Строиться втянул меня мой начальник, человек большого оптимизма. Дело было на излете перестройки, уже начали распродавать тайком земли деревень, но еще не пустили на распыл поля и луга. Бензин еще был дешев, так что купили мы участки в далекой деревеньке, около речки. Приехали мы в пустую долинку, а теперь там добрая сотня домов.
Возник странный мир — никто достроиться не может, даже очень богатенькие. Всех захватило это чувство неустойчивости, и людей вроде бы даже пугает сама мысль, что придется остановиться. Что придется вступить в определенную жизнь и уже нести ответственность — за дом и за жизнь. А пока что мы все как будто в походе, идем каким-то обозом. Людей вокруг мелькает много, но они еще вокруг тебя не застыли, как в дачных поселках. И любопытные же видишь вещи.
Когда закачалась наша жизнь, все вокруг стало выглядеть по-новому. И солнце ярче, и трава зеленее, и звуки чище. Сегодня прямо кожей ощущаешь свою смертность, и каждый день — как подарок. Вглядываешься в людей и удивляешься, как же раньше мало видел. Все-таки, большой смысл есть в тех встрясках, которые судьба насылает на страну. Хотя, скорее, встряски вроде нынешней — следствие, а наша прежняя тупость — причина. Вернее, не наша, а моя и мне подобных.
Я не владею словом писателя, лучше мне не пытаться лепить образы, через которые просвечивала бы какая-то художественная правда. Долгая служба в науке научила даже свои собственные чувства использовать как инструмент, глядеть на себя со стороны и "отбирать" впечатления, которые могут быть полезны для познания.
Здесь я и привожу кое-какие свои впечатления о людях, которых вижу вокруг. Впечатления несильные, потому что слишком яркие использовать как материал для познания опасно. Прибор надежен, когда стрелка посередине шкалы.
Так вот, наша тихая в прошлом деревня. Понаехали многие на иномарках, заложили дома огромные, с фантазиями. Звучали слова "коттедж", "под ключ", но смысл их был туманный. Сейчас, залезая на чердак, и гляжу на все эти "коттеджи" и каждый раз поражаюсь. Все сильнее проступает их настоящая сущность. Это же просто огромные избы! И весь этот поселок "коттеджей", сбоку которого должна была бы потеряться усохшая деревня, стал просто ее продолжением. Он послушно следует за деревней, повторяя все ее черты.
Те робкие предприниматели, которые еще по зову Горбачева начали зарабатывать деньги хоть что-то создавая, особого интереса не представляют. Злодейство их — какого-то невысокого полета, и веселья большого в них нет. Из моего института было нас поначалу четверо застройщиков, и на нас сделал свой первый бизнес добрый малый Дима. Наверное, он стал и одним из первых предпринимателей в масштабе района. Торжественно покинул он свою скромную службу техника в коммунальном хозяйстве, чтобы "целиком заняться нашим строительством". Мы вчетвером взяли его на зарплату плюс разъезды на такси ("очень много хлопот"). Считалось, что нам очень повезло, тем более что Дима гордо сказал магические слова: "под ключ".
Но ведь даже багдадский вор совсем иначе понимал свои желания, чем джинн, который их выполнял. Когда цены подскочили так много раз, что я бросил всякие попытки уследить за сметой и забыл исходные расчеты, возник сруб (вернее, конструкция из бруса). Тогда-то и открылся истинный смысл этих слов — "под ключ". Это означало, что в срубе выпилили, слегка наискось, проем, чудом забили в него дверь, уже где-то честно послужившую нескольким поколениям советских людей, на дверь повесили замок, а мне вручили ключ.
Я был счастлив. Тот, кто залезал в сруб своего дома, знает это чувство. Еще по инерции казалось, что денег на дальнейшее строительство можно заработать. Я помчался читать лекции доверчивым испанским студентам, научившись и песеты пересчитывать в доски.
На дворе уже вовсю орудовала демократия, ходили страшные слухи о том, как мафиози ставят своим должникам на живот утюг, включают какой-то "счетчик". На проспекте Калинина просил подаяние толстяк в расстегнутой рубашке, и на его огромном животе вздулся след от утюга. Подавали ему неплохо, но таким толстяком еще надо родиться.