Улица Оружейников

Когда Талиб был совсем маленький, отец начал ковать клинок для сабли. Он ковал его очень долго, наверное, несколько лет. Впрочем, возможно, что Талибу это только так казалось. Во всяком случае, разговоров об этом клинке было много.

Отец неплохо зарабатывал в мирное время, он подковывал лошадей, делал топоры, мотыги, узбекские ножи — пчаки, ножницы для стрижки овец, чинил арбы. Иногда он уезжал на месяц, а то и на полтора к уста-Рахиму, к своему тестю, который тоже был известный кузнец и ювелир в городе Намангане. Отец всегда возвращался довольный и рассказывал про свои поездки, про то, какой замечательный человек уста-Рахим, дедушка Талиба, про то, что дедушка пешком обходил все земли от Тянь-Шаня до Аму-Дарьи. В Ферганской долине дедушку звали уста-Тилля — мастер-Золото.

— Смотри, какая будет сабля: настоящий булат, — говорил отец, когда, оторвавшись от очередных дел, брался за клинок. — Раньше это было просто железо, просто проволока разная, даже гвозди подковные сюда пошли, а если все это сварить и долго ковать, древесным углем хорошо посыпать, то получится дамасская сталь.

И действительно, из полосы железа, ничем вроде бы не отличавшегося от того обычного железа, из которого делают шумовки для плова или подковы, получалась тонкая кривая сабля, гладкая, упругая и острая. Сама сталь была темная, почти черная, а по черному полю вдоль всего клинка тянулись волнистые узоры. Узоры эти отливали червонным золотом, как шелк бекасам.

— Зульфикар получается, — гордился отец. — Как сабля у святого пророка Али.

— Откуда здесь золото? — спросил однажды Талиб.

Отец усмехнулся.

— Ты что же, не видел, сколько золота сюда пошло? — ответил он вопросом.

— Не видел, — признался Талиб. — Ты золото, наверное, без меня ковал?

— При тебе. Все при тебе делал. Вот оно, золото, — все так же усмехаясь, ответил отец и показал свои черные мозолистые ладони.

Так Талиб и не понял, правду сказал отец или пошутил.

Первое время о сабле никто не знал. Отец показывал ее только дедушке и дяде Юсупу. Тот заходил к ним, когда работал кондуктором трамвая, а с тех пор как его уволили из-за чахотки, приходил особенно часто. Дядя Юсуп иногда брал у отца готовые вещи и продавал их в своей лавчонке возле мечети Шейхантаур.

— Зачем тебе эта сабля? — спросил он как-то отца. — Продать хочешь?

— Нет, не собираюсь, — отвечал тогда отец. — Это я, чтобы себя уважать, выковал. Человек должен знать, что он может. Я посмотрю на клинок и вспоминаю, кто я такой на земле, почему я живу на улице Оружейников.

До того разговора о сабле Юсуп и не знал, почему их улица называется улицей Оружейников. Кругом никаких оружейников не было. Жили там и сапожники, и торговцы, и водоносы, и ткачи, и ученые муллы, а никаких оружейников не было. Оказалось, что это название очень старинное, пошло оно еще от великого Тимура, покорителя мира. В те давние времена здесь жили мастера по изготовлению луков, стрел, копий и кинжалов, а сам Талиб происходил из тех людей, кто эту улицу основал.

Конечно, трудно было удержаться и не похвастаться ребятам: я, мол, по родству самый старший на этой улице. Если бы не мои деды и прадеды, может, и не было вовсе этой улицы, называлась бы она улицей Ткачей, а то и хуже: улицей Водоносов. Вот есть же за два квартала от них улица Воров.

И как тут не похвастаться саблей, настоящей саблей, какой ни у кого из ребят нет.

Один раз всего привел Талиб соседских ребят, показал им клинок, когда никого дома не было, и с каждого взял клятву хранить тайну. Так и не узнал Талиб, кто не сдержал клятву, но на улице стало известно о сабле. Из-за этой сабли и вышла шумная ссора отца с Усман-баем.

Когда узбеков, подлежащих мобилизации, подготовили к отправке и день отъезда назначили, пришел к отцу Талиба Усман-бай с полицейским Рахманкулом. О чем они вначале говорили, Талиб не знал. Больше часа они сидели в комнате, потом вышли на айван — маленькую террасу перед домом, и у отца в руках был тот клинок.

— Глядите, — говорил отец гостям. — Глядите, а руками не трогайте. Есть у вас платок шелковый? Давайте сюда.

Отец наклонил саблю, повернув острием вверх, кинул на нее платок, и тот сполз на пол. Только теперь уже не было платка, две тряпочки лежали на земляном полу айвана.

— И еще смотрите, — сказал отец. Он подбросил половину платка в воздух и на лету снова разрубил его пополам.

Усман-бай и Рахманкул угрюмо смотрели на саблю.

— Это мы знаем, — сказал Усман-бай. — Это мы видим, но зачем тебе сабля? В армию тебя не берут, в полиции ты не служишь, зачем тебе сабля? А мне она нужна. Я ее одному человеку в подарок отнесу. Мы же родственники с тобой, неужели такой ты черствый, такой жадный? Мало тебе ста рублей, дам полтораста.

— Нет, — сказал отец. — В жизни таких денег в руках не держал, но сабля дороже стоит.

— Не спорьте с ним, уважаемый Усман-бай, — вмешался в разговор полицейский. — Он такой же упрямый, как его наманганский учитель Рахим. Этот уста-Тилля никому ничего не говорил, от всех все скрывал, только в тетрадку писал. А что тетрадка…

— Двести рублей, — перебил полицейского Усман-бай. — О семье подумай. Двести рублей! Согласен?

Но отец не слушал его. Он двинулся к полицейскому и, видимо, забыл, что в руках у него клинок. Рахманкул даже ногу отдернул, побоялся, что поранит его черная сталь.

— Тетрадка? Какая тетрадка? — наступал на Рахманкула отец. — Зеленая сафьяновая, с серебряной пряжкой?

Отец побелел от волнения, губы его дрожали. Полицейский был совсем прижат к стене. Его черные длинные усы как-то сразу опустились, медно-красное, сальное лицо побледнело, а маленькие, не по голове, прижатые ушки с приросшими мочками покраснели.

Талиб видел, как, стоя за спиной отца, Усман-бай вытаращил на полицейского глаза и показал кулак.

— Тетрадка… — с трудом выдавил из себя Рахманкул. — Просто тетрадка. Маленькая тетрадка.

— Где тетрадка? — не отставал отец. — Говори, где тетрадка…

— В полиции тетрадка, — раздался из-за спины отца спокойный голос Усман-бая. — Правда, Рахманкул, тетрадка в полиции?

Отец резко обернулся на голос, клинок в руке дрожал.

— Видишь ли, — спокойнее, чем прежде, очень спокойно продолжал Усман-бай. — Наш уважаемый Рахманкул ездил в прошлом году в Наманган, там в полиции он видел тетрадку, которую нашли у всеми уважаемого уста-Тилля. Что в той тетрадке написано, никто в полиции понять не мог. Вот и осталась она там.

Пока отец стоял, обернувшись к Усман-баю, полицейский одернул задравшийся на животе мундир, закрутил усы и боком, осторожно стал пробираться к выходу.

— Вот это новость, дорогие гости, — с угрозой в голосе сказал отец. — Почему же Усман-бай знает об этом, а я не знаю?

— Усман-бай — самый уважаемый человек улицы… — снова было заговорил полицейский, но тот прервал его.

— Мы же родственники, дорогой Саттар, — сказал Усман-бай отцу. — Хотя и дальние, но родственники. Рахманкул пришел ко мне посоветоваться, говорить тебе или не говорить. Я рассудил так: если тебе сказать, ты расстроишься, пойдешь в полицию, будешь требовать тетрадку, а тебе ее не дадут. Ты сам знаешь: в полиции без взятки и говорить не станут. Взятки, конечно, берут все. Но не у всех. Ведь давать взятки нужно уметь. И еще подумал я, зачем тебе эта тетрадка, если в ней все равно никто ничего не может понять. Вот мы и решили ничего тебе не говорить. Не сердись на меня, послушай. Я открою тебе еще одну тайну. Для кого я покупаю у тебя клинок? Не для себя — для полицмейстера Мочалова. Это хорошая взятка, а когда он эту взятку возьмет, я могу потом и просто деньгами дать. Так что ты продай мне саблю для общей пользы. Думаю, рублей тридцать — пятьдесят и все дело-то будет стоить. Получишь ты свою тетрадку.