Лёшка

Его подняли среди ночи, постучав в окно. Он отпер дверь и, распахнув, отступил перед кожаным человеком. Сияла луна, и он, черный, прямо лоснился кожей, в которую был одет.

Человек знакомо, в кулак, покашлял, как всегда делал перед «беседой по душам», и Толя узнал: директор Назаров. Но что ему, директору школы, понадобилось от него среди ночи, и почему он весь такой «кожаный», в фуражке со звездой и с пистолетом на боку?

Проверил светомаскировку и включил лампочку. Электричество ударило директору в лицо и исчертило его крупными мазками теней от носа, бровей и губ.

Он не сразу сказал, зачем пришел. Походил, хрустя половицами, поприглядывался к Толе, как покупщик, и вдруг спросил, кого, кроме себя, он, Толя Шумов, может рекомендовать в истребительный батальон.

Сердце у Толи отчаянно забилось. Наконец и ему улыбнулось боевое счастье! В истребительный батальон! На фронт! Куда же еще, раз батальон истребительный? Кого же еще, кроме фашистов, пошлют их истреблять? А директор Назаров… Даже не спросил, согласен он, Толя, или нет? Наверняка знал, что согласен!

Толя с благодарностью посмотрел на ночного гостя. Хорошо, черт возьми, жить, зная, что есть люди, которые верят тебе, как себе, и надеются на тебя, как на каменную стену. Ну что ж, в нем еще никто не ошибался — ни школа, ни пионерская дружина. Не ошибется и истребительный батальон!

Почувствовав, что занесся, Толя мысленно одернул себя: воображала несчастный, о других подумай! И стал вслух припоминать, кого мог с чистой совестью рекомендовать директору Назарову. Назвал, не задумываясь, Володю Колядова, назвал, подумав, других, в том числе и Пашу Меева. Он хоть и подражала, да что за беда, не чужого голоса эхо, а своего!

Назвав, спросил:

— Когда выступать?

Директор Назаров горько усмехнулся:

— Ты, я вижу, на фронт собрался?

— Ясно. А куда же еще? — спросил Толя.

— На фронт… На фронт… — кивнул звездой директор Назаров. — Только фронт, тебя не дождавшись, сам к тебе пожаловал.

Толя, услышав, собрался в комок, как еж перед бедой.

— Фронт? Это мы будем держать фронт? — спросил он.

— Будем, если понадобится… — ответил директор Назаров.

— А командир кто? — спросил Толя.

— Командир — я! — сказал директор Назаров.

— Вы? — Толя с усмешкой, как на фокусника, уличенного в обмане, посмотрел на директора Назарова. Штатский директор, всю жизнь воевавший с двойками, вдруг командир истребительного батальона?..

Директор Назаров, уловив усмешку, не обиделся. На Толином месте он и сам бы усмехнулся. Командир батальона… Да еще истребительного! В райкоме ему так и сказали: «На безрыбье и рак рыба. Оно хоть и грубо, да верно. Принимай, Назаров, батальон!»

Он, правда, не сразу сдался. «Из меня, — сказал, — военный, как…» И задумался, подыскивая сравнение… Но ему не дали додумать. «Знаем, — сказали, — какой из тебя военный… Но когда горит дом, не в диплом смотрят — пожарный ты или нет? — а в партбилет. Раз коммунист, значит, перед врагом не отступишь».

И директор Назаров больше не спорил. Вооружился наганом и пошел по Осташеву собирать батальон. Весь день ходил и, как химик, испытывал сердца осташевцев на лакмусовую бумажку любви к Родине. Те, кто дышал этой любовью, как воздухом, без которого нет жизни, шли в батальон не задумываясь. Тех, кто, задумавшись, начинал торговаться со своей совестью, директор Назаров сам не брал.

Но неприятным в вербовке было не только это. Еще и то, что вербуемые исподтишка посматривали на своего будущего командира скептически: а не заведет ли он свое войско туда, куда Макар телят не гонял? Вот и этот ученик Шумов: «Вы?» — и удивился. Ну что ему ответить?

— Я! — сказал директор Назаров Шумову и, по-мальчишечьи фасоня, похлопал по кобуре нагана. — Убедил?

— Да, — сказал Толя. — А я… а мы?.. — И осекся, усомнившись в том, что ему, пионеру, так вот запросто могут доверить боевое оружие. Потом, может быть, когда обучат… И вдруг услышал такое, отчего ему тут же захотелось кинуться за директором Назаровым в огонь и воду.

— Завтра, — сказал директор Назаров, — получишь такой же наган. Я уже выписал. А сейчас — спать. Утром — ко мне, в школу. Всей командой…

Он не успел уйти. На крыльце загремело, и в дом, стуча сапожищами, ворвался Володя Колядов. Сапоги с чужой, видно батькиной, ноги, зимняя, не по сезону, шапка-ушанка, небрежно напяленная на голову, глаза, тревожно горящие на скуластом лице, выдавали, что собирался он наспех и по неотложному делу.

Увидев директора Назарова да еще в столь необычном наряде, Володя на миг оцепенел, но тут же ожил и возбужденно заговорил:

— Вы слышали, да?.. Видели, нет?

Он, как всегда, был в своем репертуаре — охотника за новостями — и перебить его или не дослушать было все равно что нанести Володе смертельную обиду. Поэтому слушали, не перебивая и помня, что Володя всегда все узнавал первым и от него первого исходили все новости, которыми жила школа.

…Его, охотника за новостями, и потому всегда чутко спящего, разбудил ноющий, как зубная боль, звук летящего самолета. Их — немецких — невесть сколько шныряло в ночном небе над Осташевом. Но спящие на земле если и просыпались, слыша их, то уж во всяком случае не вылетали из домов, чтобы чертыхнуться вслед какому-нибудь юнкерсу. А Володя вылетел. Но не для того, чтобы чертыхнуться, а чтобы при случае не упустить момента, когда наши сшибут немца. Возьмут, как муху, в паучьи щупальца прожекторов и сшибут. Но наши стреляли редко: зениток было не густо, и Володя чаще всего возвращался не солоно хлебавши.

В эту ночь он тоже вылетел. Вскарабкался, как кошка, на крышу сарая и притаился, наблюдая за ходом самолета: бомбу несет или выглядывает что? И вдруг — это было так неожиданно, что Володя сперва даже глаза протер, не поверив в то, что видит, — вдруг во дворе у кого-то вспыхнул фонарик, уперся лучом в небо и, посветив, скользнул, как указка, за реку. Самолет развернулся и полетел туда же. Он туда, а Володя сюда, к Толе, рассказать о том, что видел. Как знать, может, самолету кто-то сигналил?..

— Не может, а точно — сигналил! — сказал директор Назаров. И Толе, кивнув на Володю: — Берешь под свое командование и за другими. Вместе со всеми ко мне. Сборный пункт — школа. Даю двадцать минут. Все! Марш!

Ребята переглянулись: таким властным директор Назаров никогда еще не бывал.

Выскочили на ночную улицу и понеслись, держась друг друга. Но бег вел Толя. На бегу обменялись вопросами и ответами.

— Куда мы, а? — крикнул Володя.

— Куда надо… Слышал приказ? — ответил Толя.

— А он кто, чтобы приказывать?

— Командир истребителей!

— А мы?..

— Его бойцы!..

Володя задним числом обиделся:

— А я почему не знал?

Толя не ответил, и они молча достигли дома, где жил Паша Меев.

— Стучи! — скомандовал Толя. — Он тоже наш…

И чего они потом ни делали: колотили, барабанили, дубасили, но дом, как мертвое тело, так и не подал признаков жизни.

Плюнули и в кромешной мгле помчались будить других…

Директор Назаров стоял возле школы, и в руке у него кошачьим глазом посверкивала папироска.

По этому «глазу» они его и нашли.

— Все? — вполголоса спросил директор Назаров, встречая запыхавшихся «истребителей».

— Минус Меев, — сказал Толя.

— Что с ним? — спросил директор Назаров.

Но ответил не Толя, а Володя, друживший с Толей и не желавший делить эту дружбу с Меевым.

— Мы к нему по-русски стучались, а он только по-немецки понимает, — съязвил он, намекая на Пашину приверженность иностранным языкам.

— Не трепись, — одернул его Толя, — дома не было.

Вошли в школу и зажгли свет. Директор Назаров открыл сейф и, пересчитав глазами «истребителей», достал пять наганов.

Не одно сердце дрогнуло и обрадовалось при виде оружия! Но ни одно не поверило, что оно настоящее. Учебное, конечно! Однако…

— Стрелять умеете? — спросил директор Назаров, и сомнение рассеялось, как туман: настоящее!.. Боевое!..