Ханна

— Какая красота, — выдыхаю я.

Фред садится на качели на крыльце, скрещивает ноги. Его лицо большей частью скрыто тенью, но я знаю, что он улыбается.

— Мама обожает копаться в саду. Хотя, если честно, я думаю, что она любит пропалывать сорняки. Честное слово, иногда мне кажется, что она специально их сажает только затем, чтобы снова вырвать их из земли.

Я молчу в ответ. По слухам, мистер и миссис Харгров тесно сотрудничают с организацией "Скажем нет делирию в Америке", одной из самых сильных групп, противостоящих болезни. Ее любовь к прополке сорняков вполне объяснима. Я могу объяснить, почему она любит вырывать эти уродливые, ползущие растения, которые портят ее идеальный сад. Этого же хочет СНДА — полнейшего уничтожения заразы, этого грязного, непредсказуемого явления, сводящего людей с ума и не поддающегося никакому регулированию и контролю.

У меня в горле словно встало что-то жесткое и острое. Я с трудом проглатываю слюну, протягиваю руку и сжимаю перила. Их прохлада и твердость меня успокаивает.

Я должна быть благодарна. Именно это сказала бы сейчас мама. Фред симпатичный, богатый и выглядит довольно милым человеком. Его отец — самый влиятельный человек в Портленде, и Фреда готовят занять его место. Но что-то по-прежнему сдавливает мне грудь и горло.

Он одевается совсем как отец.

Мои мысли возвращаются к Стиву, к его легкому смеху, к его длинным пальцам, скользящим вверх по моему бедру — и я гоню их прочь от себя.

— Знаешь, я не кусаюсь, — как бы между прочим замечает Фред. Я не уверена, было ли это приглашением подойти ближе, но я не двигаюсь с места.

— Я не знаю тебя, — говорю я. — И я не привыкла разговаривать с парнями.

Это не совсем правда - в любом случае, не до того, как мы с Анжеликой обнаружили подпольные вечеринки — но, конечно же, он не знает об этом.

Он разводит руками.

— Я открытая книга. Что ты бы хотела узнать?

Я отвожу взгляд в сторону. У меня много вопросов. Что ты хотел сделать перед исцелением? Какое у тебя любимое время суток? Какая у тебя первая пара, и что пошло не так? Но это было неуместно. И он не ответил бы мне или ответил бы, как заученное.

Когда Фред понял, что я не собираюсь говорить, он вздыхает и поднимается на ноги.

— С другой стороны, ты полна тайн. Ты очень красива. Ты, должно быть, умна. Ты любишь бегать, и ты была президентом команды дебатов, — он подошел к крыльцу и облокотился на перила. — Это все, что я знаю.

— Это все, — с усилием произношу я. Кажется, мое горло что-то сильно сдавило.

Хоть солнце село час назад, по-прежнему жарко. Я ловлю себя на мысли, думая, что же делает Лина сегодня вечером. Она, должно быть, дома — уже почти комендантский час. Наверно, читает книгу или играет с Грейс.

— Умная, красивая и простая, — говорит Фред. Он улыбается, — идеальная.

Идеально. Опять это слово: слово закрытой двери — душит, задыхаюсь.

Я замечаю движение в саду. Одна из теней начинает двигаться, и прежде, чем я успеваю крикнуть что-нибудь Фреду, человек выходит из-за деревьев, неся военного вида винтовку. Когда я начинаю инстинктивно кричать, Фред поворачивается ко мне и начинает смеяться.

— Не волнуйся, — произносит он. — Это просто Дерек.

Когда я продолжаю пристально смотреть, он объясняет:

— Он один из охранников отца. Мы усилили меры безопасности. В последнее время ходят слухи... — Он замолкает.

— Слухи о чем? - спрашиваю я.

Он избегает моего взгляда.

— Они скорее всего раздуты, — говорит он небрежно. — Но некоторые люди считают, что это движение растет. Не все верят, что больные, — он вздрагивает, произнося это слово, будто оно ранит его, — уничтожены во время бомбежки.

Мое тело пронзает острая боль, словно меня подключили к электрической розетке.

— Конечно, мой отец в это не верит, — с безразличным видом заканчивает Фред. — Но лучше перестраховаться, чем потом сожалеть, так ведь?

Я вновь ничего не отвечаю. Мне интересно, что бы сказал Фред, узнай он о подпольных вечеринках, узнай он, что я провела время на совместных, запрещенных пляжах и концертах. Я думаю о том, что он сделал бы, если бы узнал, что буквально вчера я позволила парню поцеловать себя, позволила ему прикоснуться к себе — что было строго запрещено.

— Хочешь спуститься в сад? — Фред спрашивает, как будто чувствуя, что эта тема обеспокоила меня.

— Нет, — я говорю это слишком быстро и резко, он выглядит удивленным. Я вздыхаю и натягиваю улыбку. — Я хотела сказать, что мне нужно воспользоваться ванной комнатой.

— Я покажу тебе, где это, — говорит Фред.

— Нет, не надо! — я не могу скрыть страх в голосе. Я перебрасываю волосы через плечо, приказываю себе взять себя в руки и вновь улыбаюсь, на этот раз сильнее.

— Останься здесь. Наслаждайся ночью. Я не заблужусь.

— И самостоятельная, — произносит Фред со смехом.

По пути в ванную я слышу голоса, доносящиеся с кухни, кто-то из слуг Харгров, думаю я, и только я собираюсь идти дальше, когда слышу, как миссис Харгров достаточно четко произносит слово "Тидлы". У меня сжимается сердце. Они говорят о семье Лины. Я подхожу ближе к двери кухни, которая осталась приоткрытой, уверенная в том, что мне это показалось.

Но потом я слышу, как мама произносит:

— Ну, мы никогда не хотели причинять Лине боль из-за её семьи. Одно или два плохих яблока…

— Одно или два плохих яблока могут значить, что все дерево прогнило, — деловито заявляет миссис Харгров.

Я чувствую прилив гнева и тревоги — они говорят о Лине. На секунду я представляю, как открываю дверь на кухню с удара ногой, прямо в самодовольную физиономию миссис Харгров.

— Она милая девушка, — настаивает мама. — Она и Ханна в детстве были неразлучны.

— Вы гораздо более лояльны, чем я, — говорит миссис Харгров. Она произносит слово "лояльны" таким тоном, будто подразумевает "глупы". — Я бы никогда не позволила своему сыну общаться с теми, чья семья такая... Испорченная. Против природы не пойдешь, не так ли?

— Заболевание не передается по наследству, — мягко произносит мама. Меня охватывает сильное желание дотянуться до нее сквозь деревянные стены и обнять ее. — Эта идея появилась весьма недавно.

— Старые идеи базируются на фактах, — сухо замечает миссис Харгров. — Кроме того, мы не знаем всех обстоятельств, не так ли? Почти наверняка общение с Линой с такого раннего возраста...

— Разумеется, разумеется, — быстро поправляется мама. По ее голосу я слышу, что она пытается угодить миссис Харгров. — Это все очень сложно, я понимаю. Гарольд и я всегда настаивали на естественном развитии вещей. Мы думали, что настанет момент, когда девочки просто перестанут общаться и отдалятся друг от друга. Они слишком разные — словно из разных миров. Я очень удивлена, что их дружба оказалась такой крепкой.

Мама замолкает. Я чувствую резкую боль в груди, словно меня окунули в ледяную воду.

— Но, в конце концов, мы, похоже, были правы, — вновь заговорила мама. — Они почти не разговаривали летом. В итоге, все именно так и произошло.

— Ну и славно.

Прежде чем я могу пошевелиться или хоть как-то среагировать, дверь кухни открывается, и меня застают на месте, парализованную, стоящую прямо перед дверью.

Мама едва слышно вскрикивает, но миссис Харгров, кажется, все равно.

— Хана! — улыбается она мне. — Как ты вовремя! Мы как раз хотели подавать десерт.

Дома, закрывшись в своей комнате, я впервые за вечер могу нормально вздохнуть.

Я пододвигаю стул к окну. Если прижаться лицом к стеклу, я могу разглядеть дом Анжелики Марстон. В окнах ее комнаты не горит свет, и я чувствую разочарование. Мне нужно занять себя хоть чем-нибудь. Под кожей словно бегут электрические заряды, мне нужно выбраться отсюда, нужно двигаться.

Я встаю, хожу кругами по комнате, беру телефон с кровати. Уже поздно — одиннадцать часов давно прошли — но в какой-то момент я хочу позвонить Лине. Мы не разговариваем уже восемь дней, с той самой вечеринки на Роуринг Брук Фармс. Ее, должно быть, здорово напугали и музыка, и люди — парни и девушки, неисцеленные, вместе. Она выглядела напуганной. Смотрела на меня так, будто я тоже заразилась.