Страница 51 из 66
Такие люди, как ты, быстро сжигают себя, истощаются. Такова их планида. Когда ты только и делаешь, что режешь правду-матку, ни люди, ни жизнь не в состоянии долго терпеть ее. Вот отчего они так радовались, узнав, что ты покинул их. А теперь, хочешь ты того или нет, но ты стал легендой, примером для подражания. Мог ли ты себе представить такое?
В добрые старые времена я часто приходил к тебе в твою прекрасную квартиру на авеню Монтеня. Ты выглядел тогда таким элегентным, таким изысканным. Вся мебель в доме была привинчена к полу, ибо тебя постоянно признавали несостоятельным должником и приходили описывать имущество. Но деньги любили твои фантазии. К тому же для тебя не имело значения, выиграешь ты или проиграешь. Я вспоминаю привинченную к полу мебель, ибо она была такой легкой, такой воздушной, и как и ты, казалось, способной иначе куда-то улететь.
Жан-Пьер Рассам казался молнией, застрявшей в небесах чуть дольше, чем ей подобные.
Завтра, на заре…
Когда я был маленьким, я страшно боялся темноты. Сколько раз я шел до изнеможения, почти засыпая на ходу, лишь бы не остаться наедине с природой. В моем воображении ночные шумы, крики животных, шелест деревьев, ветер обретали человеческий характер. Мне казалось, что меня куда-то уносит, что я превращаюсь в скалу, что природа меня поглощает.
Утром, когда начинает брезжить день, я поднимаюсь, чтобы присутствовать при его рождении. В Африке деревья начинают шелестеть за четыре часа до рассвета. Я люблю деревья больше, чем море и горы. Мне наплевать на пляжи. Солнце раздражает меня, выводит из себя. Так хочется, чтобы оно оставило меня в покое. Мне хорошо только на пляжах Северного моря, где солнце прохладнее и кажется, что оно чуть ли не покрыто инеем. Жара убивает меня. Я – растение, похожее на гортензию, предпочитающую тень. А может быть, я цикламен, который еще более субтилен и растет в подлеске.
Горы мне тоже не по душе. Я из тех людей, которые любят ходить по прямой. Я не любитель лезть куда-то вверх. Мне всегда охота спрямить расстояние. К вершинам я стремлюсь добраться иными путями. Поэтому мне больше по душе те черты, что присущи пустыне, пустыня учит достоинству. Во время съемок «Форта Саган» в Мавритании я развел малюсенький сад. Для того чтобы жизнь забила ключом, нужны только два зернышка.
Мне часто приходится пользоваться вертолетом. С небольшой высоты я могу разглядывать пшеничные поля, поля ржи, наблюдать за уборкой урожая. Я обнаруживаю сходство между фермером, виноделом и крестьянином. Настоящий крестьянин должен уметь делать все. А вот винодел – это узкий специалист вроде кардиолога.
Мне помог постичь это Жан Жарри, по прозвищу Жан-винодел. Это он меня всему выучил. Мы отправлялись на виноградники, едва занимался рассвет. Он читал мне курс виноделия на месте. Учил распознавать сорта по листочкам: Каберне, Сира, Шардонне, Гренаш, Шенен, сей маленький Шенен… У виноградника есть одна особенность – чем меньше побеги, тем лучше вино. Если виноградник располагается на каменистой почве, если есть большая скала, он всегда найдет источник под этой скалой, и тогда виноградная лоза получит все возможности проявить себя. Мне по душе эта мысль, ибо она наиболее полно выражает характер человеческой природы. Я не имею обыкновения судить людей. У меня только появляется желание увидеть за их окаянной скалой что-то другое, их настоящую силу. Естественно, трудно застраховаться от дешевого вина. Но ведь существуют и марочные, благородные сорта.
Надо быть внимательным. Пробуя вино, всегда легко обнаружить фантазию, артистическую натуру виноградаря. Можно легко отличить того из них, кто работает творчески, от того, кто работает на рынок. Мне не нравятся люди, которые любят современный букет с пробивающимися примитивными ароматами. Сразу видно, что такое вино недолго бродило в чане – чтобы максимально выявить аромат. Но все получить невозможно: если станешь думать только об аромате, тонкого вина, способного лежать годами, не получишь. Существует разница между вином, которое пьешь, и тем, что смакуешь! Болваны! Отменное вино – это сама природа с ее временами года. Весна – это время, когда растет лоза, лето – когда она цветет, осень – время подрезки, когда ее подрезают, чтобы сделать морозоустойчивой.
Никто и понятия не имеет, сколько труда требует искусство винодела. Это искусство, которым занимались и наши предки. Все зависит от диалога между вином и виноделом. Сегодня для сбора урожая изобрели специальные машины, чтобы делать вино быстрее. Это меня выводит из себя, я возмущаюсь, но не переживаю – всегда найдутся артисты, подлинные мастера своего дела. Это все равно, что кино и телевидение, литература и чтиво. Средства массовой информации стремятся изменить вкус людей. Ведь у человека – врожденный вкус. Лучшие дегустаторы – это дети. С годами же наш вкус начинает напоминать нас самих. Те, у кого «цинковое нёбо», таскают за собой повсюду чужие, заимствованные взгляды. Это выглядит ужасно глупо, так же глупо, как, будучи простым человеком, истощать в школе свои силы на обучение всему сразу, пить до дна из бутылки Мольера и Мариво! Если бы меня в детстве заставляли читать Пруста или Бальзака, то эти патентованные зануды произвели бы впечатление прокисшего вина. Я знаю, наступит день, когда оно дойдет у меня до кондиции, и тогда я отведаю Пруста разлива 1919 года…
Нет ничего более волнующего, чем сбор урожая. Это праздник. Впереди – сам урожай, позади – год ожидания его, страхов перед тем, что небо будет неблагожелательным, что разговор Бога с землепашцем превратился в трагедию.
Ну как мне обойти молчанием мою бабку с ее луком-пореем… Она жила в маленьком бараке сразу за посадочной полосой аэропорта Орли. В ночном горшке она хранила удобрения. Потом поливала ими землю и выращивала отменный лук, фирменный. Сам процесс превращался в замкнутый круг: мы исторгали из себя лук, чтобы затем отправлять его в землю, чтобы питать ее нашим дерьмом, и так далее.
На земле еще водятся животные. Я обожаю выводить кур, а затем есть их. Вот свинья – совсем другое дело. К свинье нельзя привязываться. Иначе – хана! Это очень умное, очень смешное и верное, как собака, животное. Если ты начнешь выражать ей свою симпатию, все пропало: она будет следовать за тобой по пятам. Я согласен с теми, кто говорит, что человек начинает в конце концов походить на того, кого ест. Крестьяне правы. Достаточно посмотреть на колбасников, они все похожи на печенку.
Я слишком пропитался соками земли, чтобы любить город. Город напоминает холодную и сырую комнату. Город превращает меня в злого человека, страдающего клаустрофобией. Нет, самое прекрасное, чем может обладать человек, это земля. Зачем она? Чтобы бродить по ней, голова садовая!
Отец выбрал для своей смерти это последнее письмо. На смертном одре он выглядел человеком, который не в силах поверить, что он умер. Рот был открыт. Я не обделен силой, но мне стоило труда закрыть его. Со своим открытым ртом он и отправился на Небо. И теперь может поделиться с Лилеттой теми мыслями, которые у него накопились за пять месяцев, с тех пор как она умерла.
Удивление, потрясение в его взгляде напоминало мне точку с запятой, повисшие в воздухе. Мне думается, что он что-то увидел, уходя от нас. Я долго сидел рядом с ним посреди ночи. И внезапно увидел совсем другое лицо, возможно, из прежней или будущей жизни.
На другой день я отправился повидать Жана, винодела. Люди останавливали меня на улицах Буживаля, чтобы поздравить: накануне меня наградили орденом.
– Поздравляю, Жерар! Вот здорово!
– Спасибо, конечно. Сегодня ночью у меня умер отец.
– Ну, знаешь… так быстро…
И это повторялось раз десять. Я не успевал сыграть переживание. Я не был взволнован, я был потрясен, черт побери! В конце концов я стал смеяться.
Я с удовольствием выпил рюмочку с Жаном. Его дочь Катрин была с нами. Она сходила за ветчиной. Из холодильника я достал здоровенный кусок постного мяса. Я позвонил Жану Карме. Мне хотелось почувствовать себя в окружении отцов. Я достал фотографии, сделанные на церемонии в Елисейском дворце, где я рядом с виноделом Жаном. Их стали рассматривать.