Страница 17 из 20
Расстрелять по всей стране предполагалось почти семьдесят шесть тысяч человек, отправить в лагеря — около двухсот тысяч. Приказ о чистке вызвал невиданный энтузиазм на местах — областные руководители просили ЦК разрешить им расстрелять и посадить побольше людей. Увеличение лимита по первой категории утверждал лично Сталин. Он никому не отказывал.
Помимо этого составлялись списки высокопоставленных «врагов народа», которые подлежали суду военного трибунала. Приговор объявлялся заранее: расстрел. Списки Ежов посылал на утверждение Сталину, Молотову и другим членам политбюро. Выглядели они так:
«Товарищу Сталину
Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек.
Прошу санкции осудить всех к расстрелу.
20 августа 1938 г.
Ежов».
Найдено 383 таких списка. Сталин заставлял всех членов политбюро подписывать расстрельные списки. Он знал цену круговой поруке. Чистеньким никто не остался.
Сталин хотел освободиться от тех людей, которые помогли ему одолеть оппозицию. Никакой благодарности. Не любит диктатор, когда рядом стоит человек, который ему помог. Вокруг Сталина уже появились молодые работники, которые воспринимали его как полубога, так что он осуществил смену поколений, причем по всей стране, до последнего сельского райкома.
15 августа Ежов подписал приказ № 00486 о начале операции по аресту «жен изменников Родины, членов правотроцкистских, шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категориям». Детей ждала печальная судьба: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.
Зачем Сталину понадобилось так жестоко расправляться с семьями репрессированных? Он не хотел, чтобы жены и дети арестованных оставались на свободе, жаловались соседям и коллегам и рассказывали о том, что их мужья и отцы невиновны. Зачем позволять им сеять сомнения в правильности сталинских решений?
Молотова впоследствии спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин и детей?
— Что значит — почему? — удивился Вячеслав Михайлович. — Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени.
Историки приходят к выводу, что главной целью этой чистки было уничтожение потенциальной пятой колонны в преддверии войны. Чистили по анкетным данным, по картотекам бывших врагов.
Гражданская война, чистки партии, аресты оппозиционеров, раскулачивание и коллективизация — все это затронуло миллионы людей. В число обиженных попала значительная часть населения страны. Их боялись. Сталин и его окружение помнили, что в Гражданскую их власть висела на волоске. Они хотели наперед обезопасить себя.
Вождю, должно быть, дико досаждали просьбы кого-то освободить, помиловать. Неужели его приближенные не понимали, что так надо? Что весь смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключается в тотальности? Никаких исключений! Дела есть на всех, скажем, на всех членов политбюро, в любой момент каждый из них может быть арестован. И нелепо задавать вопрос: почему именно он?
Генеральный секретарь исполкома Коминтерна болгарский революционер Георгий Димитров 7 ноября 1937 года записал в дневнике, что на обеде у Ворошилова после праздничной демонстрации Сталин сказал:
— Мы не только уничтожим всех врагов, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена…
Анастас Микоян вспоминал, что без разрешения Сталина нельзя было звонить в НКВД. Приняли решение, запрещающее членам политбюро вмешиваться в работу наркомата внутренних дел. Имелось в виду, что члены политбюро не смеют ни за кого вступаться. Молотов приказал своим помощникам письма репрессированных не включать в перечень поступивших бумаг. Он не считал нужным кого-то миловать. Ведь массовые репрессии не были для него ошибкой. Это была политика, нужная стране…
Я не могу не процитировать свидетельство, которому очень доверяю.
«Тот день 1937 года считаю переломным в своей жизни. Вечером вместе с женой приехал к близкому товарищу, заведовавшему отделом в “важнеющем” учреждении. А буквально через пять минут пришел гость в петличках вместе с дворником, начался обыск — до утра. Хозяина увезли вместе со стенограммами съездов партии, а нас отпустили домой. Утром я был в МК партии с покаянным заявлением: прозевал “врага народа”. Там уже был донос: Млечин скрывает связи с разоблаченным врагом народа…»
Это я прочитал в неопубликованных записках моего дедушки. Владимир Михайлович Млечин в восемнадцать лет ушел добровольцем в Красную армию, на Южном фронте — против Врангеля — вступил в партию большевиков. В тридцатые годы он руководил театрально-зрелищной цензурой в Москве. Ни один спектакль, ни одно представление — в театре, цирке, на эстраде — не выходили без его разрешения:
Я стоял на заметной вышке, где и в хорошую погоду кругом сквозило, знал кое-что “запретное”, а догадывался о многом.
Человек боится неведомого. Это и есть страх. Людей, не знающих страха, не существует вовсе. В неведении о своем завтрашнем дне прожил я по крайней мере года полтора, когда на рассвете вновь стали исчезать мои товарищи.
Тогда, в 1937-м я приходил домой только под утро, предпочитая до поздней ночи оставаться на людях — в редакции “Известий”, где сотрудничал в отделе литературы и искусства, или в Клубе мастеров искусств в подвальчике — было такое злачное местечко в подвальчике на Старопименовском. Здесь собирались боги тогдашнего театрального и литературного Олимпа, знаменитые живописцы, прославленные летчики и тщеславные военачальники…
Не могу забыть, как однажды в клубе мы сидели с Хенкиным, Качаловым, Смирновым-Сокольским.
(Для более молодого читателя надо уточнить. Имя народного артиста Василия Ивановича Качалова, выдающегося актера МХАТа, вошло в историю отечественного театрального искусства. Николай Павлович Смирнов-Сокольский, народный артист России, был артистом эстрады и известным собирателем книг. Народный артист России Хенкин играл в театре Сатиры, он был фантастически популярным комиком, каким потом станет Аркадий Райкин. — Л. М.)
Подошел официант и шепнул Хенкину, который жил в том же доме:
— Выйдите, Владимир Яковлевич, за вами пришли.
Хенкин побледнел и с минуту не мог подняться. Он выполз, мы переглянулись. Я спросил официанта:
— А кто пришел?
Оказалось, Леночка, подруга актера…
Когда я думаю об этих ночах, память услужливо шепчет слова Некрасова о временах, наступивших после гибели декабристов, когда “свободно рыскал зверь, а человек бродил пугливо”. Да, именно пугливо. Это — не страх, это пугливость — свойство душ робких, заячье, оленье свойство. Страх это другое… А под утро я подходил к Печатникову переулку со стороны Колокольникова, смотрел: не ждут ли, и только потом шел домой. И каждый стук в дверь отдавался судорогой в сердце.
В тридцатых годах был у меня приятель, старый чекист в больших чинах. Человек доброжелательный, интересовался театром, в двадцатых годах был даже членом реперткома. Не очень, правда, мне нравилась его жена — красивая женщина. Мне казалось, что ромбы (воинские знаки различия. — Л. М.)мужа слишком ее обременяют. Может быть, это только мерещилось — мы ведь всегда более чувствительны к чужим недостаткам.
У четы этой был ребенок, девочка. Я видел ее всего раза два и поразился редкой и трогательной красоте трехлетнего ребенка. Излучала девочка обаяние невыразимое. Бывают такие дети, они покоряют на всю жизнь. И вот — взяли отца. Ну что ж, думал я тогда, значит, провинился. Скоро узнаю: забрали жену и ребенка. И ехали они зимой в товарных вагонах через стылую Сибирь вместе с другими женами и детьми. И матери телами своими обогревали детей.
Этого я не мог ни понять, ни тем более одобрить. Это было за пределами человеческого понимания вообще. Не могли ведь арестовать женщину за ограниченность, за высокомерие? Я был уверен, что к делам мужа она отношения не имела. Он старый коммунист, человек умный, станет ли в сомнительные, а то и заведомо преступные дела вовлекать жену, играть судьбой ребенка? Что-то не так, думал я. Червь сомнения точил меня, а мысль о невинном ребенке угнетала меня. А вскоре стало ясно, что это не единичный факт, а чудовищная система.