Страница 66 из 69
Вспоминая этих замечательных артистов, да и множество других ярких и самобытных актёров, невольно задумываешься над тем, как плодотворна была тюзовская школа.
Все эти «потери» были во славу ТЮЗа, а вот как поистине большую утрату восприняли мы создание «Нового ТЮЗа».
Талантливому Борису Зону стало тесно «в одной берлоге» с Брянцевым. У него, видимо, были свои замыслы, свой путь, и он отпочковался. За ним ушли и некоторые ведущие актёры. Мы потеряли Уварову, например.
В Новом ТЮЗе был обычный театральный зал и нормальная сцена. Истинные приверженцы ТЮЗа на Моховой поначалу просто бойкотировали Новый ТЮЗ. Из спектаклей Бориса Зона я видел только два: «Голубое и розовое», из жизни предреволюционной женской гимназии, и «Музыкантскую команду», спектакль на революционную тему. Конечно, это были очень интересные и яркие спектакли. Борис Вульфович был чрезвычайно талантливым и увлечённым режиссёром и актёром. Для него маленький зритель был также уважаем и дорог, как и для Брянцева. Притом, в конце концов, он же прошёл «нашу» школу, вышел из театра на Моховой. И всё-таки в Новом ТЮЗе было что-то не то. Чего-то всё же не хватало. Видимо, привязанность к театру соткана из множества привычек, традиций, условностей. Наверное, театр мы воспринимаем как единый живой организм, и отрезанная часть его долго остается «отрезанной частью» и нескоро заживёт собственной жизнью. Для тех, во всяком случае, кто знал и любил старый ТЮЗ.
Конечно, ТЮЗу свойственна была своя «особая атмосфера», но создавалась она отнюдь не только в зрительном зале. В основе этого настроя лежала необыкновенная «слитность» театра и зрителей. И слитность эта рождалась не только во время спектакля. Одним из очень важных условий этого единения являлась работа в школе. И тут необходимо рассказать о делегатском собрании. Эта форма работы изобретена была в ТЮЗе.
Если обратимся к сухому формальному языку «Положения о делегатском собрании учащихся при государственном Театре юных зрителей», то там всё разложено по полочкам. Делегатское собрание создается с целью:
а) Активного содействия театру в решении стоящих перед ним задач;
б) Ознакомления работников театра с запросами его зрителей, а зрителей с жизнью и работой театра;
в) Воспитания театрально грамотных зрителей.
В «Положении» регламентировалось буквально всё: и выбор делегатов, и форма работы с ними, и анализ результатов.
Но для нас, учеников 7-й школы Петроградского района, вся эта работа выглядела очень просто. У нас был милейший Миша Абрамсон. Дорогой наш Мишка. Он много лет осуществлял все связи школы с ТЮЗом. Весёлый, неизменно остроумный, обходительный и мудрый. Он «активно содействовал» и «ознакомлял», а главное, приносил и распределял билеты на спектакли. Меня связывала с Мишей многолетняя дружба. Как сейчас помню его узкоплечую фигуру, тонкое вытянутое лицо с чёрными, почти сросшимися бровями и, главное, какое-то «застенчивое остроумие».
Начинал Миша работу со сбора сведений, какие бы спектакли нам хотелось посмотреть. Через некоторое время он приносил из театра «реальные возможности», то есть то, что театр по плану отпускал школе. В рамках этого лимита мы записывались и вносили деньги. Некоторое время спустя Миша приносил билеты и распределял их. Вот тут-то и проявлялись весь его такт и способности дипломата. Билеты были на места разного достоинства. И раздать их так, чтобы никого не обидеть, было непросто. Но Мишка был мудр, и все оставались довольны. Я уж не знаю, как «строил» он свою работу в театре, но билеты мы получали всегда регулярно и в изобилии.
С Петроградской стороны в ТЮЗ дорога была одна. Ехали мы обычно на «тройке» до Летнего сада, а оттуда пешком на Моховую. В театре же всё было продумано и организовано очень удобно. Гардероб распределён по школам и по группам зрителей. Никакой свалки и толкотни не возникало (особенно после спектакля). В зрительном зале видно было отовсюду одинаково хорошо. Никто никому не мешал. После второго действия, а всего их было три, на сцене неизменно появлялся Николай Николаевич Бахтин и строгим голосом объявлял, в какой последовательности будут выходить школы и группы зрителей. «Закон выхода» выдерживался неукоснительно. Пока не оделась одна часть зрителей, другая сидела на местах. Поэтому выход проходил без сутолоки и быстро.
В тюзовских спектаклях неизменно было три действия. Трёхчастное деление имело отнюдь не формальный смысл. Оно определяло композицию пьесы, подчёркивая её классическую структуру: «завязка», «кульминация», «развязка». Это придавало пьесе стройность. Принятое под давлением обстоятельств современное двухчастное деление спектакля, мне кажется, разваливает пьесу на две большей частью формальные половины.
Ребята любят «растягивать удовольствие». Я помню: первое действие смотришь всегда «со смаком», впереди ещё два. Второе действие сулит ещё одно. А третье действие ожидаешь с нетерпением – какова-то развязка. Не знаю почему, но «трёхчастное» деление всегда вызывает чувство удовлетворения.
После спектакля мы с Мишей возвращались домой обычно вместе. Вот тут-то и шло главное обсуждение, главная критика. Да и не только спектакля. А, главным образом, девочек. Мы с Мишей были одинаково влюбчивы, одинаково застенчивы и поэтому охотно поверяли друг другу свои наблюдения.
Потом Миша по делегатской своей обязанности «организовывал» в школе «официальные» разборы спектаклей. И разборы эти, особенно когда их направляла наша чудесная учительница литературы Лидия Михайловна Бурова – в просторечьи Лидяша, бывали порой очень живые и интересные. Неправильно думать, что в те годы мы жили только в мире лозунгов и тенденциозных оценок. Диспуты наши были очень непосредственны, с собственными мыслями и взглядами. И право же, мы не были до безобразия зашоренными. Мы всегда стремились к самостоятельности суждений.
Как-то раз, уже много времени спустя после окончания войны, я встречал в Москве «Красную стрелу» из Ленинграда. Встречал свою маму. Оказалось, что она ехала в одном купе с Александром Александровичем Брянцевым. Я, конечно, тотчас признался ему в своей любви к ТЮЗу Спросил о послевоенной судьбе театра. И Александр Александрович предложил мне ответить на любой вопрос касательно судьбы интересующих меня актёров. Он знал и помнил всё о каждом. И ещё, сказал мне Брянцев, в Ленинграде затевается строительство нового здания ТЮЗа. Я, конечно, очень ревниво и настороженно воспринял эту весть. В новом здании, сказал Александр Александрович, повторится и в зале, и в сцене планировочная схема театра на Моховой. Схема схемой, но всё-таки жаль было, что театр переедет.
Конечно, новый театр неизбежно приходит на смену старому – это банальная истина. Но при этом хочется, чтобы самое главное, самое драгоценное, найденное предшественником, не утрачивалось последователем. Для ТЮЗа это было глубокое уважение к Юному Зрителю.
Бережное отношение к детям, понимание их эмоциональной ранимости всегда должны отличать спектакли для детей. Как бы ни были порой сильны эмоциональные удары в спектаклях (например, кульминационная сцена в «Ундервуде»), никогда нельзя терять в этом отношении чувства меры. Я помню, как-то видел постановку «Овода» для детей. В финале прямо на глазах у зрителей показывали сцену расстрела. Это было чудовищно. Детский спектакль зачастую таит в себе соблазн эмоционального перехлёста. Старый наш ТЮЗ обладал в этом отношении безукоризненным вкусом.
И «Новый ТЮЗ» и «ТЮЗ в новом здании» – совершенно новые организмы. У них своя жизнь, свои поиски. А ТЮЗ на Моховой стал символом определённого Времени. Времени становления театра для детей в бурные и тяжёлые годы. Со всей неповторимостью роли театра и отношения его создателей к детям тех лет.
Так же, наверное, было бы правильно отнестись и ко МХАТу. То, что связано с понятием «МХАТ», отошло в прошлое. Это надо уважать, а рядиться в прошлые одежды на останках былого, формально пестовать былые традиции – это фальшиво. Старое дерево нельзя пересадить, даже если ему трудно расти в новых условиях. Используй мхатовскую площадку, на худой конец, коли нельзя устроить в этом здании «Музея великого этапа в становлении театра». Тем более недостойно делиться на какие-то два МХАТа. Не пристало называться МХАТом. МХАТ – это название-символ.