Разговоры с Раневской

— Из женской солидарности, — предлагает он.

— Но ведь я тетка ее мужа и не могу встать на сторону предающей племянника кретинки!

— Фаина, не упрощайте! Речь идет о психологической драме! — сказал он и твердил это всю смену, до посинения. Извел меня окончательно, а роль-то — выеденного яйца не стоит!

— А как же быть с «Нет маленьких ролей — есть маленькие артисты»? — спросил я. — Вы же сами не раз вспоминали Станиславского!

— Вспоминала! И напрасно. Ошибся великий. Маленьких ролей предостаточно. Из них получаются такие же большие, как из дерьма — пуля! И еще. Один совет в нашей стране советов. Запомните: за все, что вы совершаете недоброе, придется расплачиваться той же монетой. Не знаю, кто уж следит за этим, но следит и очень внимательно. Марина оказалась в той же ситуаиии, в какую по ее вине когда-то попала Ада Войцик: Пырьева увела другая. И расплата на этот раз, по-моему, самая жестокая. Какой нынче у нас год? Так вот считайте: с пятьдесят четвертого года, когда Марина сыграла у Пырьева последнюю роль — «Испытание верности» назывался этот ее далеко не лучший фильм, — прошло пятнадцать лет! И за это время в жизни признанной кинозвезды ни одной картины! Пятнадцать лет! Что может быть страшнее для актрисы?..

Урок

Ф. Г. преподала мне урок. Я был виноват: в воскресенье обешал позвонить в двенадцать, а собрался сделать это только в седьмом часу. Наш телефон испортился, но это не оправдание — я мог спуститься к автомату.

Еще один факт невоспитанности? Если говорить откровенно — какая-то мистика и чертовщина. Ведь я же знал, что нужно позвонить, но что-то будто удерживало меня. Так случалось уже не раз — занимаешься чем угодно, вместо того, чтобы сделать то, что нужно, необходимо, нельзя отложить.

Когда я набрал номер, еще не слыша голоса Ф. Г., почувствовал — будет гроза.

Ф. Г., выслушав мои извинения, сказала, что это беспрецедентный случай, что я поступил так, как можно (можно ли?) было бы поступить с подругой, девочкой, а она такого отношения не заслужила и потому просит больше ее не беспокоить.

На следующий день я все же пошел на «Миссис Сэвидж»: был срочный «ввод» (опять!) — за сутки роль Ферри выучила молодая актриса Щеглова. Кто знает, чем это кончится, а Раневская всегда остро переживает все, что может помешать спектаклю.

На этот раз дебютантка оказалась молодцом: она по-своему и очень искренне играла Ферри, и никто из зрителей не мог подумать, что ее дебют — вынужденный.

Но в первом акте я изрядно переволновался не по поводу дебютантки. Было так. Спектакль начался как обычно. «Тихая обитель», пациенты, затем Таит, Сэм, Лили Белл. Наступил выход миссис Сэвидж. Доктор сказал ее детям все нужные слова, сейчас откроется дверь, войдет мисс Вилли и Доктор попросит ее:

— Пожалуйста, мисс Вилли, пригласите миссис Сэвидж. Мисс Вилли широко распахнет двери и громко скажет куда-то в пустоту:

— Войдите, миссис Сэвидж!

Появится Раневская, раздадутся аплодисменты, и, как говорится, далее по тексту.

Но ничего этого не произошло. Доктор ждет мисс Вилли — ее нет.

— Я сейчас посмотрю, что там делает миссис Сэвидж, — говорит он детям и идет к дверям. Перед самым его носом и на сцену влетает мисс Вилли-Чернова.

— Доктор, профессор еще продолжает осматривать (?!) миссис Сэвидж, — явно импровизирует она.

— А что случилось? — испуганно спрашивает Годзи.

— Профессор задержал ее, — отвечает Чернова, делает Доктору глаза и идет к дверям.

— Я с вами, — говорит Годзи, но почему-то выходит один.

— Мисс Вилли! — опоминается Сэм-Консовский, которого еще не успели представить дежурной сестре, — мисс Вилли, что-нибудь серьезное? Может быть, нужна наша помощь?

Чернова растерянна и снова импровизирует:

— Пожалуй, один из вас может пройти со мной. Погоржельский и Бестаева взволнованно переглядываются.

Что произошло? У меня похолодели руки. Раневской плохо?.. Или она упала? Недавно нечто подобное было с Бортниковым — он рассек себе лоб, «скорая» настаивала на больнице, но артист доиграл спектакль с пластырем на лбу и сотрясением мозга.

Что же случилось сейчас? Бестаева не удержалась:

— Наверное, опять какие-нибудь очередные ее штучки!

— Подожди, Лили Белл, — оборвал ее Погоржельский. Томительная пауза. Наконец, быстрым шагом входит Консовский:

— Она идет! — говорит он. За ним появились доктор, мисс Вилли, — все по местам! — мисс Вилли широко распахивает дверь:

— Войдите, миссис Сэвидж!

Раневская появилась на сцене с глазами, полными слез, что, впрочем, не противоречило ситуации.

Позже я узнал, произошло тривиальное: испортилась трансляция, которая позволяла Ф. Г., сидя в уборной, точно ориентироваться. Не слыша пьесы, Ф. Г. забеспокоилась: в чем дело? Как вдруг внезапно заговоривший динамик сообщил голосом помрежа:

— Фаина Георгиевна, вы на сцене!

А до сцены этаж вниз, два пролета лестницы и длинный коридор. Ф. Г. выскочила из уборной. Опоздать на выход, когда она приходит в театр минимум за два часа до начала спектакля, гримируется, готовится, ждет!..

Спектакль, несмотря на инцидент, а может быть, благодаря ему прошел с подъемом: в зале то и дело вспыхивали аплодисменты, а по окончании зрители устроили Раневской овацию.

Я подал Ф. Г. цветы. Не взглянув на меня, она приняла букет. Публика, как это обычно бывает в такие моменты, зааплодировала горячее. Ф. Г. раскланялась, подошла к залу и решительным жестом положила цветы — почти отбросила их. И снова отвечала улыбкой на аплодисменты.

Магия таланта

Я видел «Сэвидж» уже много раз. И всегда с интересом. Гсть магия искусства, которая захватывает нас. И тогда важны не слова, а что-то другое.

В детстве, случалось, я смотрел один фильм несколько дней подряд — пока лента не сходила с экрана. «Багдадского вора», например, я знал дословно — мог повторить все русские титры, не читая. Но каждый раз меня восхищал неподражаемый нежно-голубой цвет неба над широким мостом в Багдаде, синие горы и ярко-желтые и снежно-белые одежды торгашей. Каждый раз я с упоением слушал музыку Миклоса Роши, казавшуюся мне тогда верхом совершенства. Каждый раз у меня вызывал трепет и грусть наивно-романтический диалог героев, полюбивших друг друга, как и полагается в сказке, с первого взгляда:

— Откуда вы пришли?

— Я искал вас.

— И долго вы искали?

— С самого начала.

— Сколько времени вы здесь пробудете?

— До конца.

Это звучало как стихи.

Но фильм раз и навсегда зафиксирован на пленке. На втором, третьем просмотре вы еще обнаружите что-то, не замеченное раньше. Потом эти возможности оказываются исчерпанными.

Когда смотришь Раневскую-Сэвидж, то убеждаешься, что возможности открывать в ее игре новое — неисчерпаемы. Настроение, творческое самочувствие актрисы — все это меняется и не может не влиять на игру, но является факторами случайными. Закономерной же, сознательной установкой в игре Раневской стало одно — постоянный поиск в роли нового, стремление никогда не повторяться, экспериментировать, играть импровизационно.

Во втором акте у Раневской есть сцена, в которой в ответ на жалобу Ферри:

— Сегодня мне никто не сказал, что любит меня! Миссис Сэвидж возражает:

— На свете есть сотни способов выразить свою любовь, нужно только понимать их. Ну, например, если вам говорят: «На улице дождь, возьмите зонт» или: «Будьте осторожны — не сверните себе шею» или: «Возвращайтесь поскорей», — можете не сомневаться, что вас любят. Когда мой муж впервые увидел меня, он сказал: «Черт возьми, вы хорошо держитесь в седле», я сразу подумала: «Несчастный, он полюбил меня».

На первых спектаклях Ф. Г. произносила этот монолог, как бы желая утешить Ферри, подбодрить ее. В монологе было что-то от иронии, от любопытной информации, от анекдотичного взгляда на «решающую» первую встречу с будущим мужем, ибо фраза «Черт возьми, вы хорошо держитесь в седле», адресованная Раневской, в зрительном зале всегда вызывала смех: очевидно, оттого, что актриса тонко подчеркивала несоответствие современного облика своей героини с наездницей в изящном «брюлловском» туалете, какой могла предстать Этель мужу в те далекие годы.