Одинокий всадник

Вспоминал он и прощание с Баймагамбетом. И опять у него комок застревал в горле, а глаза влажнели. За те несколько дней, что они были постоянно вместе, ему очень полюбился добродушный здоровяк.

Без устали стрекотали кузнечики; время от времени где-то рядом пролетали какие-то ночные жучки, издающие своеобразный звук, который и сравнить-то было не с чем; поодаль хрумкал конь, видимо объедавший свежие побеги кустов.

Киикбай прерывисто вздохнул и повалился на спину. Невесело смотрел он на вызвездившееся небо, заметил падающую звезду, которая прочертила длинный тонкий мерцающий след. Ему ничего сейчас не хотелось, только одного: чтобы хоть ненадолго утихла боль в ноге, ушибленной конем. Тело было настолько разбито этими днями бесконечной походной жизни, что парень уснул, как провалился, и проснулся, когда уже стало пригревать солнце.

Его будто в бок толкнула какая-то тревога: Он сразу же глянул туда, где привязан был конь. И — не обнаружил его. Киикбай вскочил, бросился к караганниковым кустам, но нашел там лишь обрывок аркана. Сначала почему-то подумалось, что лошадь, измученная жаждой, — он ведь так и не напоил ее, потому что не было сил выкопать колодец, — просто ушла в поисках воды. Вчера он сказал себе: «Ничего, потерпит, а завтра что-нибудь придумаем». Значит, конь, хоть и оборвал аркан, уйти далеко не мог. Но, пройдя еще несколько шагов, Киикбай с ужасом обнаружил следы широких кошачьих лап.

«Тигр!» — мелькнуло в голове. Потом вспомнил, как Баймагамбет рассказывал, что в этих местах иногда встречаются гепарды, решил, что это все-таки, наверное, гепард — откуда тут взяться тигру, если о них давно никто и слыхом не слыхивал. Но и гепард — зверь, наверно, страшный.

Киикбай бросился назад, схватил карабин, подцепил саблю, кинул за спину бурдюк и тут же отправился по следам своего унесшегося коня.

Его все время не отпускала одна и та же мысль. Он представлял, как беспечно спал здесь, а рядом бродил зверь. Попытался вспомнить, может, слышал сквозь сон рычание зверя или ржание коня. Но ничего не вспомнил. Его даже передернуло, когда он представил, что бы могло случиться, если бы зверь кинулся не на коня, а на него самого, — спал-то он беспамятно!

Он шел довольно долго по спаренным следам хищника и лошади. Шел, не отдавая отчета, зачем идет, пока наконец ему не пришло в голову, что попытка вернуть лошадь попросту напрасна. Рано или поздно он наткнется лишь на ее останки. Так зачем же попусту тратить силы? Каждое движение и так давалось ему с большим трудом: стоило лишь ступить неловко, как боль пронизывала ногу горячей иглой от щиколотки до самого паха. Мало того, лошадь уходила все дальше от следов Кулбатыра, и за то время, что он потратит на поиски своего коня, враг уйдет довольно далеко.

Киикбай вернулся к месту своей ночевки. Поднявшись на высоту, находящуюся рядом, увидел цепочку следов бандита, терявшуюся вдали, и с отчаянием понял, что Кулбатыра ему не догнать.

«Не догнать!» Эта мысль как пуля пронзила его сердце. Он уселся на песок и вдруг заметил, что в руках у него камча. С силой отшвырнул ее в сторону и с отчаянием уставился глазами на четко отпечатавшиеся следы внизу. Гнев и боль от своего бессилия тяготили его сердце, не давали покоя мыслям. «Уйдет, уйдет, уйдет», — стучало в висках.

Но неожиданно он встрепенулся: а ведь он не сможет уйти далеко! Не сможет!

Сразу же вспомнилось, как вчера бандит, в которого ударила пуля, взбирался на коня. Если бы рана была пустяковой, вряд ли он так мучился бы. А раз рана серьезная, то и на коне он не сможет далеко уйти. Вполне вероятно, что Кулбатыр сейчас отлеживается где-то: погони ведь нет, чего ему бояться?

Парень достал бурдюк, промочил горло, вытер губы тыльной стороной ладони, привязал бурдюк к поясу и спорым шагом, насколько позволяла больная нога, пошел по следам бандита.

Солнце уже добралось почти до самой своей вершины. Редкие белые облака плыли по белесоватому небу. И хотя дул легкий ветерок, проку от него было мало. Пустыня раскалялась, дышать становилось трудно. Да еще этот проклятый песок, в котором вязнут ноги.

Глаза Киикбая заливало потом. Большим пальцем он смахивал его, но пот выступал снова и снова, приходилось опять останавливаться и протирать изнанкой борика все лицо.

Поначалу он часто прикладывался к бурдюку. Но вода убывала с такой быстротой, что вскоре он решил развязывать его лишь тогда, когда становилось совсем невмоготу, да и то делал один-два глотка.

Где-то после полудня он выдохся настолько, что ноги отказывались идти дальше. Выбрал местечко в тени одного из барханов, но, прежде чем сесть, отгреб сапогом верхний прокаленный слой песка и лишь потом опустился. Отхлебнул глоток из бурдюка и долго сидел, прикрыв глаза, ощущая, как сосет в желудке.

Ни крошки не съел он со вчерашнего дня. Почему-то вспомнился Таскудук, юрта, где они утром пили чай, и горки курта на дастархане, и иримшик. Вот проклятье — он не взял с собой ни кусочка. Во рту было сухо, но от голода, казалось, все равно выделяется слюна, и он невольно сглотнул, хотя глотать было нечего. Опять развязал бурдюк и напился.

Подумалось: какой же он все-таки дурачок, что не набрал зерен кумарчика[28]. Ведь хотел же остановиться возле того куста, что встретился ему на пути, и не остановился. Конечно, зерна кумарчика можно есть только после того, как сваришь их, а потом обжаришь. Но не в чем ни кипятить, ни жарить.

«Что с того! — сердито оборвал он себя. — Надо было набрать и поесть хоть сырых. Не подыхать же с голоду!»

Мысли текли дальше, и были они опять о еде. Если бы он как следует посматривал по сторонам, то наверняка нашел бы и атчонкай[29]. И его, правда, надо жарить. Но пусть теперь только попадется на глаза, Киикбай не станет особенно раздумывать — выкопает и съест. В песках, кроме кумарчика и атчонкая, вряд ли можно еще что-то найти, зато они попадаются довольно часто, так что ему не придется умереть с голода.

Плыла голова от жары и усталости. Почему-то вспоминался родной аул. Перед глазами возникали образы матери, братьев, сестер, дедушки с бабушкой.

«Интересно, дедушка Токсаба бывал в этих местах? — подумал Киикбай и сам себе ответил: — А почему бы и нет? Ведь куда он только не ездил!»

Кого не заносила судьба в эти пески! И отец Киикбая погиб тут же, в этих песках, в схватке с беляками. Тело его привезли в аул, как издревле возили погибших воинов — на спине собственного коня.

Он протянул руку к сабле, что лежала сбоку, вытащил ее из ножен. Грозно сверкнул на солнце отточенный клинок.

«До чего же острый! — подумал Киикбай. — Это дело рук Куспана. Сияет как новенький. А ведь сабля выкована давным-давно безвестным кузнецом. Сколько воинов носило ее, в скольких сражениях шла она в дело, сколько врагов поразила!» Киикбай долго любовался саблей, пока опять не заложил в ножны.

Пора было подниматься. Киикбай взял карабин, подвесил саблю, подобрал бурдюк. Бурдюк совсем исхудал, воды в нем оставалось немного, и это заставило невольно вздохнуть парня. Постоял немного и медленно двинулся туда, куда вели следы бандита.

И снова барханы чередовались с ложбинами. Ноги гудели, особенно левая, больная. Ему казалось, что он бредет уже целую вечность. Следы коня Кулбатыра стали значительно короче. Если раньше всадник двигался рысью, то теперь явно перешел на шаг. То ли конь устал, то ли всаднику невмоготу — терзает рана. Рана?

Тут ему в голову пришла неожиданная мысль: «Если рана и впрямь такая тяжелая, как предполагал, как же удалось Кулбатыру уйти так далеко? Ведь он ни разу даже не остановился, чтобы передохнуть. Впрочем, — успокоил себя Киикбай, — бандит все-таки на коне, а я плетусь за ним пешком».

Солнце клонилось к закату. Всю дорогу после привала Киикбай внимательно поглядывал вокруг в поисках чего-нибудь съедобного, но ни кумарчик, ни атчонкай больше не попадались. Так всегда бывает, когда специально ищешь. Никогда не найдешь.

28

Кумарчик — кустарник с просовидными зернами.

29

Атчонкай — растение, корень которого иногда употребляют в пищу.