Страница 2 из 2
Мне нужно оживить воспоминания о своих родителях, потому что это единственные воспоминания, которые меня согревают и за ничтожную скудность которых мне по-настоящему стыдно.
Как наваждение, вспоминается мне случай в юрмалском доме, когда после генеральной уборки мы с моей теткой Ильиничной передвигали диван на вымытый пол, и в угол между стеной и диваном, как в западню, попалась с тряпкою моя мама. Мы громко хохотали втроем, когда после нескольких попыток выйти из ловушки она оказалась совсем припертой к стене: Марья Ильинична открывала ей проход со своей стороны, в то время как мама устремлялась к моей. Я подавал диван назад, а мама уже видела выход со стороны Маши. Кажется, трижды мама бросалась то в одну сторону, то в другую, пока не оказалась пойманной в самом углу. Я знаю, почему образ заметавшейся матери так дорог мне: я узнаю себя в ней, и отражаюсь в ней со всеми своими метаниями. Может быть, мое подсознание не работает так глубоко, как мысль, которую я теперь сформулировал. Но для чего-то каждый раз всплывает эта одна из немногочисленных сцен, в которых я отчетливо помню маму. Чтобы продемонстрировать в ней все, чем мы похожи друг на друга — немножко глупостью, немножко растерянностью перед каждой новой задачей, несомненно — юмором, а главное — вечной загнанностью в угол между диваном и стеной? В угол, в который нас всегда ставили и глупость, и растерянность и, несомненно, юмор, которого часто хватало только на то, чтобы смириться с очередною ловушкой.
Третий автор тоже сдался без боя. Я долго откладывал звонок Альтову, чтобы сообщить пренеприятное известие: его «Сон в руку» не пользуется успехом. Мы долго возились с этим текстом, и по совету Толика сделали номер даже интерактивным: я пробовал зацепить зрителя толкованием снов, если у меня получалось вызвать их на шутливую откровенность. Переписка с Семеном продолжалась все лето, номер разбухал еще из-за анекдотов, которые я «нарыл» в Сети. Но сам Сенин «Сонник» получился мало забавным. Самым веселым местом оказалась моя коллекция храпов и шутка про Абрамовича, которую придумал Толик: «Если снится дерьмо, как вы знаете, это — к деньгам. Представляете, что снится Абрамовичу?». Текст уже чуть не улетел в корзину, но после сентябрьских концертов в Сочи, когда в монологе остались только анекдоты и придуманные мною связки, он вдруг «ожил». Сеня, несмотря на свою щепетильность, известие о том, что его слов почти не осталось, принял спокойно, а мое предложение рассчитаться хотя бы за идею весело отверг:
— Не надо ничего. Просто записывай номер в рапортичку.
26 сентября 2007 года
Кажется, в 79-м году мы с Андреем Днепровым ездили в Ленинград на охоту за текстами. В северной столице жили два популярных автора, писавших даже для Райкина, — молодые Михаил Мишин и Семен Альтов. Они успели засветиться одной, выпущенной, впрочем, небольшим тиражом, общей книжицей, откуда и попала ко мне «Кающаяся Магдалина».
Я запомнил тесную прихожую в квартире Мишина, в которой стояли два велосипеда, и его чернявого сына, который как раз в момент, когда мы с Андреем входили в дом, выволакивал свой велосипед на улицу.
Помню, что каждый вечер мы ужинали в Доме актера на Невском, где однажды я, Андрей и Альтов набрались так, что чуть было не искупались в Фонтанке. Семен тогда ссудил меня парочкой распечатанных через копирку монологов, которые потом не пригодились из-за того, что были похоже больше на рассказы, которые я до сих пор не умею исполнять. С Андреем после этой поездки вышла какая-то ссора из-за поблекшей во времени причины. Впоследствии мы, правда, опять тепло сошлись: я приезжал к нему на Таганку, в дом, мимо которого нередко проезжаю теперь по пути в Котельники.
Квартира Днепровых в те годы была настоящим богемным пристанищем, где можно было встретить многих знаменитостей. Я помню молодого Валю Смирнитского с Татьяной Коршиловой, с которой у него, по-видимому, был роман. В этом же доме, впоследствии жил Леня Якубович, тоже друживший с Андреем. Там, вероятно впервые, я встретил Листьева и Любимова, новых звезд посвежевшего советского телевидения.
Мама Днепрова, Валентина, была дочерью известного артиста оперетты Митрофана Днепрова и работала режиссером в Москонцерте. В молодости она наверняка была так же худа и заметна, но в зрелые годы ее легко было запомнить по прокуренному голосу, черным, нечастым зубам и по седым, нарочно не крашеным волосам, собранным в простецкий пучок на затылке. Это была матушка московского «мажора», позволявшая своему сыну многие вольности, о которых я не посмел бы мечтать в Юрмале, живи я вместе с родителями. В просторной квартире, неприбранной и похожей на коммуналку, всегда оставались до утра случайные гости, поодиночке или в сложившейся за вечер паре. Я нередко сам ночевал у них, покоренный этой московской вольницей. Валентина Митрофановна курила папиросы, и в комнатах можно было вешать топор, а он бы не падая парил в едком табачном дыме. За большим столом играли в рулетку или преферанс. Гости приходили с портвейном или водкой. А хозяйка, шутя, быстро успевала к ним с форшмаком или запеченной курицей.
Помню замечательную коллекцию жестяных табличек и комические заголовки из советских газет, развешенные в туалете. Слова «инсталляция» или «концептуализм» еще не произносили на каждом шагу, довольствуясь бравым интеллигентским матом, но и тогда эта выставка был очень похожа на нынешние вернисажи беспокойной молодежи, — правда, теперь уже в просторных цехах бывших заводов или мастерских. Табличка «Тихо! Идет совещание» красовалась на наружной стороне туалетной двери, «Не влезай — убьет!» была приделана над самым унитазом.
Андрюша был довольно ленив, и от этого начал стареть раньше всех в нашей компании, распуская живот и с каждым годом все ниже опуская голову. Когда после победы на конкурсе мне разрешили спектакль в Театре Эстрады, я начал репетировать «Три вопроса», пьесу, переделанную Коклюшкиным из своей юмористической повести. Для Андрея там нашлась роль. Он с недельку походил на репетиции, а затем заскучал и исчез. Мы еще недолгое время иногда встречались в концертах, которые он вел в районных клубах или парках, а потом он стал чаще пропадать на долгих гастролях.
В перестройку Андрей Днепров покончил с собой, взрезав вены. Причины его самоубийства мне неизвестны. Говорили о деньгах, которые он занял и не смог вернуть, о несчастной любви и роковой болезни. Кажется, к тому времени у него уже были жена и ребенок. Вряд ли теперь всплывут на поверхность все мрачные тайны истерических 90-х годов, когда крушилось и ломалось все, и ничему не было предела.
Сейчас «Google» на запрос об Андрюше выдал мне статью Клитина в журнале «Советская эстрада и цирк», опубликованную после принесшего мне победу конкурса 1983 года. В ней есть строчки об Андрее: «Андрей Днепров понравился всем, когда на первом туре исполнил монолог В. Днепровой "Моя жена Галя". Это было тепло, искренне и — увы — очень актуально. Собственно конферанс у Днепрова (репризы, интермедии, микромонологи), наверное, мог бы быть и разнообразнее и ярче по содержанию, но подкупает опять-таки интеллигентность артиста, его манера разговора с залом».
Ничего другого мировая сеть о нем не сохранила.
27 сентября 2007 года
Дураки, журналистки, дороги. Именно в такой последовательности. Главные наши беды. Хотя первое и второе — почти одно и то же.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте