Страница 30 из 46
— Ужин короток, а вечер долог, — приостановила шутки таежников зардевшаяся, счастливая Людмила, наполняя чашки зеленым борщом.
Старший сказал, что прежде бы надо подать еду детям.
— Вот когда удальцы потопают, тогда первыми и полопают, — возразила мать, прося мужчин передвигать полные чашки на край стола. Себе налила в последнюю очередь и присела с краю, смеясь над неумолкающими шутками и зорко наблюдая, у всех ли хлеб да всем ли нравится ее зеленое варево.
Мишутка во все глаза смотрел на мать, и ему казалось, что не они, Милешкины, прибыли в гости к геологам, а геологи всей партией нагрянули к ним, и мать рада-радешенька угощать-потчевать дорогих гостей. От всей души геологи нахваливали борщ, посматривая на Людмилу приветливо и выразительно. Каждый старался сказать ей что-нибудь смешное и остроумное. Один Милешкин ел да помалкивал. Но когда Людмила начала рассказывать, как она была кладовщиком и по-купечески, в кредит, отпускала колхозную муку нанайке Акулине, Милешкин тоже смеялся до слез.
За далекими лиственницами жарко полыхало вечернее солнце. Высокий парень принес из палатки гитару и спел несколько песен про встречи и разлуки. Мишутке думалось, что парень не пел вовсе, а просто так выговаривал слова, зато игра на гитаре ему очень понравилась. Одни геологи подпевали гитаристу, другие молчали. Мишутка видел по их блестящим, взволнованным глазам: тоже рады бы петь, да голосом не одарены. Мальчуган не отходил от гигариста, не спуская глаз с его рук в наколках и шрамах.
Петруша было увязался за матерью и отцом, которые, шагая рядом, спустились к реке, но его подозвал к себе Егоров протирать тряпочкой пистолет. Василек помогал трактористу готовить вездеход к завтрашнему походу. Двое геологов ставили новую палатку в стороне от табора, среди лиственниц — для семейства Милешкиных.
Людмила и Милешкин шли вдоль реки по хрустящей гальке. Река неслась быстро, на дне один к одному отшлифованные камешки, словно кто-то специально бросал камешек за камешком, ведя счет годам, с нетерпением ожидая чего-то необычного в своей судьбе. Людмила смотрела на дно сквозь прозрачную воду и слушала отдаленные звуки гитары.
— Затосковал наш гитарист, — заметила она.
Милешкин сказал, что рабочий Виктор играет и поет о светлой любви и чистой жизни, а у самого ни того, ни другого нет, и кто знает, будет ли в будущем, потому что имя этому гитаристу — бич. Случается, высоко взлетает в чувствах и мечтах бич, да недолго держится в полете. Его удел — одиночество. С весны до осени мантулит бич в таежных и горных партиях. Самые тяжелые рюкзаки — для бича, просека требуется — бичу топор и пилу в руки; он пронесет над пропастью невредимо ценную геологическую аппаратуру; не дрогнув, нырнет в ледяную речку спасать затонувший вездеход. В тайге бич бесценный и безропотный работник, кроткий и отзывчивый характером — золото, а не человек. Таков он, пока нет водки. К зиме, выходя в поселки и города, бич проматывает свой сезонный заработок и ютится по подвалам — без куска хлеба, оборванный, немытый; зимой не гнушается он никакой работенкой, лишь бы перебиться как-нибудь до весны. А весной снова в адский поход…
— Как велишь тебя называть, Милешкин? — спросила Людмила. — У тебя есть жена и удальцов полная изба; ждем тебя домой. Что тебе еще надо?.. Кто ты?
Милешкин ступал по камням тяжело, неловко обнимая жену, краем уха слушал гитару.
Людмила первой вылезла из палатки, тщательно заправив вход, чтобы не запустить комаров. В седловине сопок пылало раннее солнце. Над рекой прозрачными лоскутами плавал туман, как бы выбирал, лечь ему на зеленую землю росой или взлететь в небо кучевыми облаками. В листьях лабазника, похожих на человеческие руки с растопыренными пальцами (за что и называется лабазник дланевидный), скопилась крупным жемчугом роса. На белых тюбетейках лабазника пританцовывали шмели, земляные пчелки, осы, пытаясь что-то достать хоботками из глубины мелких цветков. Людмиле тоже захотелось попробовать, чем лакомились пчелы и шмели. Она коснулась указательным пальцем цветков — и на язык. И рассмеялась над своей девчоночьей любознательностью.
— Подъем, удальцы-молодцы! — крикнула в палатку. — Кто рано встает, тот дольше живет. — И, перекинув через плечо полотенце, легко ступая, пошла умываться к речке.
Двое парней метали спиннингами блесны. Людмилу смутило, что парни как будто суховато ответили на ее задорное приветствие. Будто вчера не сидели они за длинным столом и не смеялись над рассказами Людмилы. Может, ребята незнакомы ей, пришли откуда-то ночью? Людмила присмотрелась к рыбакам. «Оба свои, — подумала она, — но отчего у них холодок ко мне?.. А, понимаю, ревнуют меня к мужу!..»
Посмеиваясь своим мыслям, она отошла подальше от неразговорчивых рыбаков, положила на большой камень полотенце и стала умываться чистейшей холодной водой. Рыбаки так неистово взялись метать блесны, словно всю жизнь мечтали порыбачить и наконец-то дорвались.
Людмила, умывая лицо, с живостью следила, как они блеснили, дружелюбно спрашивала, какую рыбу можно поймать в быстрой речке Ключевой. Рыбаки, как бы желая отстраниться от нее, отвечали не сразу и скупо. У одного вдруг выгнулся крутой дугой спиннинг, и заплескалась, заныряла пойманная крупная рыба. Людмила с мокрым лицом, мокрыми волосами у висков подбежала к парню, схватила тугую леску, умело и ловко вытащила на гальку пятнистого большеглазого ленка.
Пришел на берег Милешкин с детьми. И на Милешкина парни посматривали косо. Он нахваливает ленка, дружески заговаривает с ними — они отбуркиваются, словно видят его первый раз.
«Чудаки! — весело думал Милешкин, щурясь от ослепительных блесток на речке. — Разве я виноват, что ко мне прилетела женушка. Да, я счастлив, и вы, дурачье, сколько угодно завидуйте!»
Зато детям рыбаки обрадовались, наперебой подзывали их к себе, давали подержать спиннинги и катушками потрещать. Разговаривали с удальцами, как будто совсем забыв про старших Милешкиных, будто их вовсе не было на таборе.
Откуда-то сверху речки примчался на дюралевой лодке тот самый паренек, который вечером играл на гитаре. Заглушив подвесной мотор, он подошел к Людмиле с букетом цветов и засмущался, как школьник.
Всю Кабарожью падь геологи издырявили буром, но воды все нет и нет. Вот и попробуй угадать, где она, эта водяная жила, извивается под толщей земли. Может быть, в пяти сантиметрах от нее проходит стальной бур, а может, и вовсе нет никакой речки: тощий ручеек сбивает с толку приборы. Так рассуждал утром старший партии Егоров, глубокими затяжками выкуривая папиросу. Бородачи слушали его и не знали, что сказать в утешение: погожие летние дни и государственные деньги пока что тратятся впустую. Пора бы оставить Кабарожью падь, и бросить нельзя — вдруг да есть под ней речка! Если найдут геологи речку, значит, и городу тут стоять.
— Рано унывать, — уверенно сказал Милешкин. — Помните, как в прошлом году целое лето пурхались, верно, Александр Андреевич? — обратился Милешкин к озабоченному Егорову. — Все-таки добились своего. И здесь найдем эту вертихвостку речку. Никуда она от нас не денется…
Людмила затаив дыхание слушала, с каким знанием дела рассуждал ее муж, видела, с какой доверчивостью и уважением смотрели на него товарищи, и защемило ее сердце. Теперь она окончательно поняла, что для колхоза Милешкин навсегда потерянный человек и не быть ему хозяином-домоседом. Он даже на день не хотел остаться с Людмилой и удальцами, стал говорить, что дизель буровой машины хандрит, и только он, Милешкин, знает, как заставить дизель тарахтеть.
— Поезжай искать свою речку, — сказала мужу Людмила. — И нас возьми. Мы сложа руки сидеть не будем — не ломом, так киркой возьмемся долбить яму.