Поздравляю, желаю счастья!

Петух вскинул гребень и озабоченно заквохтал, курицы тут же подхватили и закудахтали, окружив его.

На картофельной грядке возле избушки показалась старушка, с кряхтением разогнула спину и, растирая поясницу, внимательно посмотрела на нас.

— Это тетя Роза? — прошептала я.

Тетушка оперлась на лопату. На ней были огромные сапоги, явно с чужой ноги.

— Привет, тетушка! — произнес Ругер, отчего та подскочила на месте.

— Ты чего кричишь? Я ж не глухая!

— Это Элли, — добавил Ругер, подзывая меня поближе. Тетушка, щуря темные глаза, посмотрела на меня, отряхнула ладони от земли и протянула мне свою ручищу.

Когда моя ладошка оказалась в ее твердом кулаке, я почувствовала себя маленькой девочкой, которая встретила в лесу ведьму. Я сочла за лучшее вежливо поклониться и улыбнуться, чтобы ведьма не заперла меня в клетку для откорма, надеясь лакомиться всю зиму.

— Может, селедочки с картошкой? — спросила тетушка, пробираясь между грядок. Сапоги были сплошь облеплены блестящими комьями глины.

— Конечно, тетя, — ответил Ругер. — Мы голодные, как тролли.

— Какие тролли? — тетушка растерянно огляделась вокруг, словно ожидая обнаружить новых гостей.

— Никакие, — ответил Ругер. — Пойдем внутрь!

Ругер понемногу переговаривался с тетей, а я не могла избавиться от впечатления, что оказалась в фильме о сельской жизни в прошлом веке.

Тетушка запихнула в дровяную плиту пару отличных ровных поленьев и приоткрыла крышку котла, стоявшего сверху. Из котла повалил горячий пар, превратив кухоньку в баню. Тетушка проверила картошку на готовность, ткнув в нее спичкой.

— Еще минуточку. Ругер, накрывай на стол, а я пойду умоюсь.

С этими словами тетушка снова вышла. Протерев оконное стекло, я увидела, как она склонилась над лоханью, раздевшись до пояса на ноябрьском морозе. Я по пыталась представить себе, какова температура воды в этой лохани. Тетушка тщательно и аккуратно вытерлась. Когда она вошла в дом, лицо ее светилось, она выпрямилась: стало заметно, что когда-то она была очень статной женщиной.

Дар речи вернулся ко мне только за столом, когда мы ели горячую картошку.

— Я думала, все такие дома уже снесли…

— Этот держится с 1752 года, — с гордостью отозвалась она. — Теперь он культурный памятник. Ну, выпьем за это! — Она подняла свой бокал, в котором плескалась горькая жидкость, и залпом выпила, а затем стала смотреть, как я пытаюсь пригубить коричневое снадобье. Я, конечно же, закашлялась: напиток оказался еще крепче, чем я думала.

— Это с непривычки, — сказал Ругер, по-отечески улыбаясь.

В плите потрескивал огонь, в кресле мурлыкал кот, кровать была аккуратно застелена лоскутным одеялом.

— У меня почти такое же, — сказала я. — Бабушка сшила.

Тетушка вытянула ноги под столом, задев меня носками, и удовлетворенно вздохнула.

— Вы ложитесь на кровать, а я достану матрас.

Я ужасно покраснела от смущения.

— Но я не собиралась ночевать здесь, — еле выговорила я.

— Почему это? — она бросила на меня удивленный взгляд.

— Элли живет с родителями, — ответил Ругер. Это произвело на тетушку такое впечатление, будто он сообщил нечто из ряда вон выходящее.

— Вот оно как! Поздравляю! Жить у родителей — такое не каждому выпадает.

Она вдруг погрустнела. Ругер обнял ее за дрожащие плечи.

— Ну-ну, тетя… ты же большая девочка. И еще у тебя есть я!

— Но я-то хочу увидеться с папой, — жалобно проговорила тетушка. — И с мамой… и с братом… почему их здесь нет?

Ругер поднял тетушку на руки, словно она была маленькой девочкой, и посадил к себе на колени, бережно поглаживая тонкие черные волосы. Она положила голову ему на плечо, и уже через минуту дрожь унялась.

— Может, блинчиков на сладкое? — спросила она, утирая слезы.

Я кивнула, немного сбитая с толку такими перепадами.

— На меня иногда находит, — пояснила тетушка, выпрямляясь. — Как маленькая становлюсь.

Когда мы поели блинчиков, Ругер проводил меня к метро. Этой ночью он собирался остаться у тетушки, чтобы она не грустила.

— Дети — они такие, — сказал Ругер, — стоит выйти в соседнюю комнату, как им уже чудится, что ты пропал. Вот и тетушка так.

— А что с ее мамой и папой?

— Ее папа купил это домик, чтобы семья иногда здесь жила. Они были цирковыми артистами. Мой отец и тетя Роза жили здесь с няней. А родители приезжали на пару месяцев в году. Пока тете не исполнилось двенадцать. После они уже не появлялись.

— Родители не имеют право вот так пропадать! — возмутилась я. — Вот эгоисты!

— Может быть. А может быть, они умерли.

Я уставилась на него, ничего не понимая.

— Но ведь такое становится известно?

— Нет. Они выполняли опасный трюк. Тройное обратное сальто на высоте восемнадцати метров. Ошибиться можно было только один раз.

— А как же страховочная сеть?

Ругер покачал головой.

— Поэтому-то на них и приходили посмотреть. Они не пользовались сетью.

— Но у них же были дети! Это ведь преступление!

— Может быть, — Ругер загадочно улыбнулся и добавил: — Теперь у нее только я.

— Повезло ей, что у нее есть именно ты и никто другой. Правда, очень повезло!

Ругер рассмеялся.

— Повезло мне, что я встретил тебя. И никого другого, — прошептал он. — Не знаю, что сказала бы тетя, если бы я привел домой какую-нибудь нормальную девчонку.

— Нет никаких «нормальных» девчонок, — возразила я и поцеловала его. — Это парни так думают. Иди к тете, позаботься о ней!

— Угу, — ответил он. — Расскажу ей сказку на ночь.

Мы обнялись, стоя под старинным фонарем на старинной мощенной булыжником улочке. Как в фильме. О прежних временах.

Потом мы одновременно повернулись и пошли в разные стороны. Но, обернувшись, я увидела, что обернулся и он. Так мы и шли, пока я не налетела на какую-то тетеньку, уже у самого спуска в метро.

Вернувшись домой, я застала маму в самом плачевном виде.

— Звонили из больницы в Люлео5. Он там.

— Что? — я уронила куртку на пол.

Гипс.

Вот как все было. Папину машину занесло на дороге на третий день командировки, и теперь он лежал в больнице с ногой в гипсе и весь в синяках. Я говорила с ним по телефону. Он почти ничего не рассказывал, но я все-таки узнала, что ему повезло: обошлось лишь ушибами ребер, отеками и переломом ноги.

— Они говорят, что это настоящая удача, — монотонно повторял он.

— Вот и хорошо, — отозвалась я. — Значит, скоро ты снова будешь дома?

— Не знаю, — ответил папа. — Ничего не знаю. Я, наверное, самый смешной и нелепый в мире человек.

— Значит, ты можешь попасть в книгу рекордов Гиннеса, — ответила я.

Он ничего не ответил, и мне стало стыдно.

— Может быть, ты ехал на слишком большой скорости? — мягко спросила я.

— А может быть, просто устал…

— Ты заснул?

— Ну, как сказать — заснул… Зевнул пару раз, а потом принял пару таблеток «Вивамакса», чтобы взбодриться.

— И оказалось, что это снотворное?

— Ну, они, наверное, не рассчитаны на мгновенный эффект — их надо принимать продолжительное время.

— Я приеду навестить тебя.

— Это слишком далеко. А тебе надо в школу. Посмотри на карту — увидишь, где Люлео.

— Обнимаю тебя, пап. Скоро увидимся.

— Угу, — промычал он, и голос у него был мягкий, как французский сыр многомесячной выдержки.

Мама бродила по квартире, попутно наводя порядок: вытаскивала из шкафов папины вещи, бросала в кучу старые рубашки и брюки.

— Он скоро вернется! — протестовала я. — Ему что, голым ходить?

Она что-то пробормотала в ответ: мол, угораздило же выйти замуж за безнадежного типа.

Вечером я снова забралась в окно к Лу.

— Что-то мне неспокойно, — сказала я. — Теперь он считает, что совсем опозорился.