Страница 14 из 151
— И куда он для этого обратился?
— Пока никуда, я подумала, что надо тебя спросить.
— И то хлеб. А то я уж боялась, он от тебя учиться стал. А ты же сама, как инопланетянка, даже истории не знаешь толком, сколько я ни трудилась…
— Ладно, ладно, бабуль, не обо мне речь. Ты можешь ему порекомендовать какие-нибудь удалённые курсы, самоучители там?
Бабушка постукивает торцом карандаша по столу, раздумывая.
— Этот твой муж, он ведь заметный человек на этой вашей планете, так?
— Ага, Император.
Бабушка склоняет голову набок.
— Это значит, не просто курсы надо, а чтобы с дипломатическим уклоном. Ему же для переговоров язык нужен.
— Ему язык нужен, чтобы понимать, когда я с ребёнком сюсюкаю.
— Это всё болтовня, — категорически отрезает бабушка. — Он собирается иметь отношения с Землёй? Вот и пусть имеет их через нашу страну, а не через каких-нибудь… Ты, Лиза, в этих делах ничего не понимаешь. Твоего необразованного варвара надо просветить в области нашей многовековой культуры.
— Вообще-то у него два высших образования…
— В каком институте получал? — настораживается бабушка.
— Здесь, на Муданге.
Бабушка машет рукой.
— Ещё курсы проходил по Сети, — настаиваю я.
— По Сети! — с отвращением фыркает бабушка. — Ты ещё скажи, что он газеты читал!
— Ему Кандинский нравится! — выпаливаю я последний аргумент за образованность Азамата.
— Кандинский! — восклицает бабушка. — Говорю же, варвар! Ты, Лиза, как похвалишь, потом не отмыться! Всё ясно с твоим вождём краснокожих. Надо его воспитывать, воспитывать, и ещё раз воспитывать. Он на каких-нибудь языках говорит?
— На муданжском, на всеобщем, и джингошский понимает.
— На всеобщем хорошо?
— Примерно как я.
— Да ты тоже тот ещё носитель… Ладно, видимо, он не безнадёжен. Но никаких курсов. Я сама составлю программу и буду с ним заниматься лично через визуальную связь.
Бабушка принципиально не использует слово "нетбук", как и многие другие заимствования из всеобщего.
— А может, не надо? — блею я. Бабушкино отношение к народам расселения никак нельзя назвать нейтральным и дипломатичным. — Понимаешь, он ведь очень занятой человек. И различие по времени здесь и дома очень большое. Неудобно же будет… Тебе тоже некогда… Он бы самостоятельно позанимался, когда минутка выдастся…
— Никаких минуток! — отрезает бабушка. — Учиться надо сознательно и на ясную голову. О времени мы с ним без тебя договоримся, чтобы не создавать испорченный телефон. Давай его сюда.
Я оглядываюсь в поисках Азамата. Он сидит через стол от меня и заворожённо наблюдает моё общение с бабушкой. Шёпотом, чтобы бабушка точно не поняла (а то она немножко владеет муданжским, как и большинством языков мира) я подзываю его к буку.
— Здравствуйте, молодой человек, — произносит бабушка тоном, каким пожилой полицейский обращается к несовершеннолетнему воришке. — Вы будете называть меня "профессор Гринберг". Вы сделали, возможно, единственный правильный выбор в своей жизни, решив изучать великий язык нашей страны. К вашему сведению, наилучшее время суток для изучения иностранного языка — с девяти до одиннадцати утра, так что будьте добры освободить этот период от других дел. Я согласна периодически входить в ваше положение как высокопоставленного чиновника и переносить отдельные занятия, но это не должно становиться нормой. Итак…
Азамат только сидит и глазами хлопает, выслушивая бабушкину лекцию. К счастью, она решает не начинать обучение прямо сейчас, а только расписывает виды речевой деятельности и внимание, которое будет уделено каждому из них, типы упражнений, международные стандарты и подобную лабуду. Наконец, заявив, что завтра утром представит ему программу на полгода ежедневных уроков, она отпускает душу на покаяние и отключает связь. Азамат некоторое время выдыхает, глядя в пустой экран.
— А ещё смотрел на тебя и удивлялся, что это ты лепечешь, как будто тебя ругают. Никогда не видел, чтобы ты перед кем-то так робела… теперь понимаю.
— Я не робею, просто, ну, это же бабушка. Ты извини, я всё время недооцениваю, какое она может произвести впечатление на свежего человека. Я могу всё отменить, если хочешь.
— Да нет, мне даже любопытно, — усмехается Азамат. — А ты вполне адекватно её оцениваешь. Помнишь, ты сказала, что она и Старейшин учиться заставит? Пожалуй, я согласен. А почему она считает, что ты плохо говоришь на родном языке?
— Потому что я языком пользуюсь, как мне нравится, а она — как положено. Не обращай внимания, она тебе ещё такого наговорит… Короче, если услышишь что-то странное, обязательно проверь, потому что она плохо понимает, что такое объективность. Но научит она тебя хорошо, за это не волнуйся. Если только выдержишь…
Я решаю присоединиться к Азамату и Бойонботу и слетать в столицу. Отговариваюсь тем, что у меня кончаются подгузники, хотя на самом деле есть ещё заначка на месяц. Но я так предполагаю, что ученик художника должен уже закончить трудиться над портретом, а мне не терпится посмотреть, что получилось.
Бойонбот садится за руль, мы с Азаматом устраиваемся на заднем сиденье. Азаматов унгуц оставляем здесь на всякий случай, тем более что я последнее время избаловалась и не вожу самостоятельно, а запрягаю кого-нибудь, чтобы не тратить четыре часа на сидение за рулём. Мы с Азаматом синхронно открываем буки — он редактирует какой-то проект, я перевожу популярную статью о младенческой психологии. Раз уж с меня берут пример, так надо этим пользоваться и просвещать массы. Вот, бабушка бы мной гордилась, если бы догадалась, что мной можно гордиться. Многие мои знакомые удивлялись, когда узнавали, что моя мама закончила только какое-то аграрное училище и дизайнерские курсы, и это притом что в предыдущем поколении все академики. А я вот совершенно не удивлена…
По прилёте в столицу я быстренько со всеми прощаюсь и исчезаю, чтобы избежать встречи с духовниками. А то они как начнут расспрашивать про Ирлика, я тут заночую. Накинув на голову косынку, чтобы не привлекать внимания светлой шевелюрой, я огородами и переулками пробираюсь к Дому Художников — большой общаге для учеников. Полноценные мастера живут и творят в собственных домах, а у подмастерьев на это обычно нет денег. К счастью мне не только не попался никто по дороге, но и Бэр увидел меня из окна второго этажа и сразу выскочил встречать, так что мне не пришлось его разыскивать. Не иначе, эликсир действует.
— Здравствуйте, Хотон-хон! — шепчет он, пританцовывая на мысочках в дверном проёме. — Я всё сделал, всё получилось в лучшем виде! Посмотрите? Только у меня там грязно, даже не знаю, как бы…
— Ничего, я потерплю. Давай, показывай.
Он ведёт меня по темноватой лестнице в свою мастерскую, где все поверхности щедро уделаны красками, а по стенам набиты гвозди для развешивания картин. Сами картины стоят по углам, как книги на полке, лицом к стене. Бэр тщательно запирает за собой дверь на замок и щеколду, а потом обращает моё внимание на единственное большое полотно в другом конце комнаты. Ну что ж, надо отдать должное мальчику, он нарисовал ровно то, что я хотела. Картина вытянута вертикально, и на ней, как и положено, Азамат изображён на коне, анфас, с мечом наголо. Конь очень на себя похож — это серебристый Князь. Он скачет во весь опор, так что передние копыта вот-вот вылетят из плоскости картины и подомнут залюбовавшегося зрителя. Азамат, очевидно, как раз подскакивает на лошадиной спине, потому что его хорошо видно поверх головы огромной скотины. Но это всё — традиция. На Муданге всех Императоров так рисуют. А вот инновация: вместо жёлтой сонной степи на заднем плане северные горы и гроза. Молния ярко освещает скалистые отроги и главных персонажей, оставляя в непроглядно-чёрной тени всё лишнее. Разметавшиеся волосы Азамата отсверкивают металлом и в беспорядке падают на лицо, из-под них видны горящие глаза, орлиный нос и волевой подбородок. Лезвие меча сияет, как полированное.