Страница 118 из 151
— Шагай почаще, — прошу. — Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня весёлый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперёд. Теперь перед нами прямая чёрная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
— Ещё же дрова надо взять! — вспоминаю я.
— За каким шакалом тебе дрова? — воздевает руки к небесам Ирлик. — Я захочу, снег гореть будет!
— Как скажешь, — покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но как только Ирлик встаёт в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им — лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щёлкать. Впрочем, результат какой-то странный.
— Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, — говорю. — Дома так не было.
— А что, не надо? — оборачивается Ирлик, лениво перекидывая язычок пламени из одной ладони в другую. — Ты же сказала, всё, что светится, попадает. Я думал, так будет лучше…
— Эм-м, я ещё сказала, что от несветящегося отражается и тоже попадает. А лучше — не лучше, сам смотри, только камеру мне не спали.
Ирлик приглушает костёр и наклоняется рассмотреть превьюшки.
— Ой, нет, мне так не нравится, — морщится он. — Тут меня и не узнать. Давай заново.
Я отхожу, а он снова разводит вокруг себя геенну, поднимает столбы искр, крутится на месте, вдруг со смехом пускается в пляс, как будто слышит какую-то музыку, которая мне недоступна. Сверкающие бусы болтаются вокруг него, перемешиваясь с искрами. Я выставила камеру на автоматическую съёмку с максимальной скоростью при необходимой выдержке, потому что палец уже отсох на кнопку жать.
— Ирлик, а ты можешь сделать, чтобы у тебя перья на голове тоже стали огнём? — спрашиваю, осторожно обходя его по кругу.
Сначала мне кажется, что он не услышал, но потом он театрально взмётывает гриву, и весь головной убор обращается в пламя, да и вообще непонятно, где там ещё волосы, а где уже огонь.
Не знаю сколько проходит времени, но у меня начинают зажариваться нос и замерзать ноги, когда Ирлик утихомиривается. Он присаживается на один из камней, ограждающих кострище, смиряет огонь до небольшого костерка и стряхивает с плеча несколько искорок. Вдруг что-то привлекает его внимание в самой середине импровизированной танцплощадки, и он подаётся вперёд, садится на колени в золу, поднимая новые снопы искр, сгибается и бережно поднимает из пепла что-то маленькое.
— Что там? — спрашиваю я из-за камеры.
— Семечко горючей травы, — негромко отвечает Ирлик, как будто боится сдуть находку. — Как оно тут выжило-то…
— А что это за трава? — любопытствую я.
— Это моя трава, — нежно произносит Ирлик. — Смотри.
Я и смотрю — в видоискатель.
Из Ирликовых ладоней поднимается дрожащий золотой росток, как будто капля раскалённого металла течёт вверх. Упругая почечка на верхушке тужится под горячим дыханием бога и раскрывается двумя листочками.
— Добро пожаловать в мир, — Ирлик трогательно улыбается.
Я щёлкаю спуском и понимаю, что вот он, кадр, которого мне хотелось. Все эти пляски посреди пожара, конечно, эффектные, но они какие-то уж слишком очевидные. Бог огня, всё как положено. А тут он такой живой, такой, как справедливо заметил Алтоша, милый, полностью поглощённый заботой о чём-то маленьком и беззащитном… Раз уж эта вышивка ему в подарок, пускай он почаще смотрит на себя такого, а зажигательные танцы — это для широкой общественности. Я решительно выключаю камеру.
Ирлик тем времеменем нагребает полную горсть золы с землёй и аккуратно усаживает туда новоиспечённое (почти в прямом смысле) растение.
— Пойдём, посадим его в плошку, — говорит, не отрывая взгляда от ало-золотых листочков.
— Пошли, — охотно соглашаюсь я. — Ты хочешь его забрать?
— Нет, раз оно тут осело, тут ему и расти. Оно под снегом спит всю зиму, а я его разбудил, теперь в тепло надо, иначе погибнет. Как снег сойдёт, найди ему уютное солнечное местечко на склоне, пускай растёт, пожар от дома отводит.
— Ты же сказал, оно горючее?
— Ну да, на себя огонь стягивает, дому не достанется.
Мы возвращаемся, как белые люди, через дверь. Алэк действительно по-прежнему спит, только повернувшись на другой бок. Раскалённую травку мы усаживаем в симпатичную глиняную пиалу. Выпущенный из рук Ирлика, росток перестаёт светиться и принимает тусклый зеленовато-бурый оттенок.
— Его поливать нужно? — спрашиваю, стряхивая шубу.
— Очень редко, и не водой, а ароматическим маслом, — наставляет Ирлик. — Уф-ф, — он сладко потягивается. — Хорошо поразмялся, а то уж вовсе деревенеть начал.
— Гляди, — говорю, перекидывая снимки на бук и выводя на большой экран. — Тебе такая картинка нравится?
— Ах да, картинки же! — вспоминает Ирлик. — Да бери какую хочешь, я твоему вкусу доверяю. Эх-х-х, — он трёт лицо, потом приглаживает волосы, превращая свой головной убор в дополнительные пряди, более красные, чем остальные его рыжие волосы. Потом он охватывает себя за плечи и проводит ладонями вниз до бёдер, наклоняется и продолжает до самых пят. Когда он распрямляется, я замечаю, что все украшения с него исчезли, заменившись на тонкий замшевый пёстро вышитый жилет со стоячим воротником и длинным узким вырезом и шаровары, расцветкой точно повторяющие юбку. Стряхнув с пальцев кольца в никуда, Ирлик удобно укладывается на ковре перед камином и улыбается мне, прикрыв накрашенные глаза.
— Решил в домашнее переодеться? — хмыкаю я.
— Ну да, — мурлычет он. — Ужин когда ещё будет, а в венце лежать неудобно.
Из-за дивана появляеся Мюон и подходит потереться о расписной Ирликов локоть. Бог зевает, сверкая золотыми зубами.
— У тебя почитать чего-нибудь не найдётся?
— Тебе в каком жанре? — спрашиваю, запуская в буке программу для создания вышивальной схемы из фотографии.
— Я люблю алгебру, — неожиданно сообщает Ирлик.
Я насторожённо оборачиваюсь.
— Алгебру? — проверяю, что не ослышалась.
— И ещё логику, — продолжает Ирлик.
Моя картина мира покрывается мелкими трещинами. Помимо всего прочего, термины "алгебра" и "логика" в муданжском неродные, и я впервые слышу, чтобы Ирлик употреблял какие-то иностранные слова.
— Чего таращишься? — спрашивает он, открывая глаза пошире. — Нету?
— Сейчас посмотрю, — обалдело отвечаю я, поворачиваясь к экрану. — Если и нету, я в Сети найду… Только вот, они вряд ли будут на муданжском…
Ирлик морщит нос.
— Это хуже. Я от всеобщего быстро устаю.
— А ты на нём понимаешь? — осторожно переспрашиваю я.
— Ну да-а, — протягивает Ирлик, — но уж очень сильно напрягаться приходится.
— Понятно… — я пару минут шуршу в буке, просматривая имеющуюся литературу, потом набредаю на папку, в которую Азамат скинул обучающие программы для Кира. — О, слушай, есть логические игры, хочешь?
— Хочу! — оживляется Ирлик. — А ты со мной будешь играть?
— Тут есть для одного.
— Одному скучно, — выпячивает губу он.
— Если я буду с тобой играть, то кто будет вышивать? — усмехаюсь я. — Попробуй, мне кажется, они не очень скучные. Только ты это… когти втяни как-нибудь, а то экран не железный…
Ирлик неохотно укорачивает свои сабли и берёт у меня планшет.
— Как оно работает? — сдвинув брови, спрашивает он.
— Игра? Вот тут нажимаешь…
— Нет, вся эта штука.
— Э… Сложно.
— Давай в двух словах.
— Интегральная схема…
— Так. А попроще?
— Ну там такие штучки маленькие, и если она закрыта, то один, а если открыта, то ноль…
Ирлик поджимает губы.
— Нет, так не получится. Я сломаю тебе машинку, и всё. Я не могу пользоваться устройствами, когда не понимаю, как они работают.
— Да ладно, никто же не просит тебя в железе копаться. Тут просто на кнопки жать…
— Дело не в этом, Лиза, я ведь бог. Я могу по желанию изменять мир вокруг себя. Например, я не знаю, почему снег не горит, и поэтому могу его поджечь. Точно так же, я не знаю, как работает твоя штуковина, и могу случайно превратить её в дерево или в гигантское морское чудище с экраном на морде. Вот проиграю я в игру, расстроюсь, и машинка твоя заплесневеет или завянет или ещё что. Я не знаю даже, из чего она сделана, и может ли на этом плесень расти.