Боги Абердина

— Да, сэр.

Доктор Ланг почти улыбнулся. Вернее, верхняя губа попыталась изогнуться в улыбке, но вес лба и плоского широкого носа толкал ее назад, на место.

— Как вы уже, вероятно, знаете, наша кафедра истории — одна из лучших в стране. Я сам — профессор и весьма уважаемый человек на факультете…

По завершении своего толкования-экзегезы он откинулся на спинку стула, и тот заскрипел под профессорским весом.

— Так что, видите ли, Данне, хотя вы добились высоких результатов в средней школе, позвольте предостеречь вас насчет гордости и высокомерия. Человек с вашим финансовым положением не должен пробрасываться предоставляющимися возможностями. Что касается работы в университете, — он бросил взгляд на бумаги у себя на письменном столе, — то вы будете трудиться под руководством мистера Грейвса, старшего библиотекаря.

Доктор Ланг склонился вперед над столом и стал говорить тише.

— Большинство студентов Абердина считают мистера Грейвса тяжелым человеком. Заверяю вас: он эксцентричен, но ничего более. Обычные последствия процесса старения.

Он снова откинулся на спинку стула и сложил руки на животе.

— Несколько лет назад у нас учился молодой человек вроде вас, — продолжал он. — Из трудной семьи. Отец был наркоманом, мать села в тюрьму за что-то ужасное. Не помню, за что именно. — Он скривил губы, словно попробовал что-то неприятное. — Я сказал тому парню: если ему что-то потребуется, то пусть просто даст мне знать. Возможно, вам трудно в это поверить, но я на самом деле понимаю, как тяжело приспособиться к новому месту.

Доктор Ланг покачал головой.

— Тем не менее, парень бросил учебу. Я считаю, что это как-то связано с наркотиками. Вы выросли в городе, правильно?

Я кивнул.

— Скажите мне, вы легко могли достать запрещенные наркотики? — задал он вопрос.

— Нет, — ответил я. — Мои приемные родители не были наркоманами, если вы это имеете в виду.

— Боже мой, нет. Я и не думал намекать на это. — Доктор Ланг заерзал на стуле. Ему явно стало не по себе. — Меня просто беспокоят последствия воспитания детей в городе. Моя племянница живет в Нью-Йорке, и я постоянно за нее беспокоюсь. Она сообщила, что одна ее одноклассница беременна. Вы можете себе такое представить?

Я услышал, как в коридоре кто-то жалуется по поводу стоянки для автомобилей студентов на территории университета. Доктор Ланг глубоко вздохнул, сняв колпачок с золотой ручки.

— Приспосабливаться трудно. В этом не стыдно признаваться, и я говорю вам то же самое, что сказал тому парню: если возникнут какие-то трудности, пожалуйста, сразу же обращайтесь ко мне.

В семь утра во вторник я в одиночестве шел через университетский двор, направляясь в Моресовскую библиотеку. Двор представлял собой большой квадрат, негусто засаженный деревьями. Он располагался между тремя зданиями — Гаррингер-холлом, библиотекой и Торрен-холлом. Рядом находилась асфальтированная дорога, которая петляла по территории университета.

В библиотеке пахло древней потрескавшейся кожей и старым деревом. Пол в вестибюле покрывали протертые персидские ковры; украшенная резьбой арка, которая вела в основной читальный зал с пятнадцатифутовыми потолками. По всему помещению стояли диванчики и стулья. У стены слева от меня, примерно в десяти футах от входа, находился массивный письменный стол. От одного конца зала в другой шли высокие стеллажи с книгами, причем расстояние между стеллажами оказалось небольшим. Они терялись в темноте.

Я направился к письменному столу, под ногами скрипели половицы.

На поцарапанной и поблекшей поверхности стола лежала открытая книга с толстыми, словно куски холста, страницами, по виду — явно тяжелая. Текст был на латыни, а шрифт оказался вычурным. Страницу обрамляла рамка из цветных рисунков: зеленый виноград, кроваво-красные розы. В верхнем левом углу целый лабиринт колючих растений обвивал небольшого человечка. Они оплели его всего, каждая конечность оказалась в капкане. Он стоял с открытым ртом, а одна рука сжимала камень, из которого выходили блестящие золотые строчки.

Текст содержал только формулу и рассказ о каком-то химическом эксперименте с кислотами и минералами. Однако мое внимание привлекла последняя строка: «Experto credite, sic itur ad astra. Sed facilis descensus Averni». «Верь тому, у кого есть опыт, — говорилось там. — Это путь к бессмертию, хотя дорога ко злу легка».

Я перевернул страницу. Легкое шуршание бумаги нарушило тишину. Там была вставлена закладка из пожелтевшей бумаги.

Кто-то сделал на ней запись дрожащей рукой. Строка оказалась неровной, а чернила выцвели, словно писали ее очень давно: «Fiat experimentum in corpore vili» — «Пусть эксперимент проводится на никчемном теле».

Металлическая дверь заскрипела, словно бы раздался крик какой-то жуткой птицы. Я в испуге выпрямился и повернул голову в сторону уходящих в темноту книжных стеллажей. Было видно только очертания книг в неосвященных рядах вдоль стены.

— Здравствуйте!

Я чувствовал себя дураком, приветствуя кого-то в огромном, погруженном в тишину зале. Солнце закрыло облако, и в библиотеке стало еще темнее. Книги слились и неясную массу.

Пришлось положить документы на письменный стол и поспешить к входу, оглядываясь назад. Перед тем, как закрыть за собой дверь, я услышал легкий шорох в погруженном во мрак здании. Звук напоминал постукивание палки по деревянному полу.

Мой первый семинар тем утром проходил в Торрен-холле. Аудитория доктора Тиндли представляла лекционный зал средних размеров. Места для студентов располагались полукругом и поднимались вверх. В центре, перед первым рядом, находилась кафедра. Стены были окрашены в коричневый и оранжевый цвета, пол покрыт серым ковром.

Войдя в аудиторию, доктор Тиндли слился с окружающей обстановкой — и голосом, и одеждой. Он говорил с английским акцентом, очень четко, без растягивания произносил слова. В глаза бросалась редкая рыжая бородка, маленькие круглые очки и копна седых вьющихся волос. Вероятно, когда-то его костюм в желто-коричневую клетку стоил дорого, но теперь он явно вышел из моды. Галстук был переброшен через плечо, а на шерстяных брюках выделялось пятно от кофе. Профессор принес с собой черную кружку и время от времени отпивал из нее, делая это громко.

— Для тех из вас, кто в прошлом году учился у доктора Руппрехта, сообщаю, что меня зовут доктор Тиндли… — Казалось, ему самому наскучил собственный голос. — Сегодня я оценю ваши знания, проведем этакий небольшой экзамен. Я всегда так делаю. Экзамен предназначен не только для новых студентов, которые, возможно, записались на этот курс преждевременно, — он бросил взгляд на меня, потом отвернулся, — но и для всех остальных, которые, не исключено, летом недостаточно занимались. Пожалуйста, помните, что результаты контрольной не проставляются ни в какие ведомости и никак не засчитываются. Она проводится лишь для вашего блага.

Я закончил раньше всех и протянул листы доктору Тиндли, который прочитал мою фамилию, а затем жестом попросил следовать за ним. Мы отошли к двери.

— Мне кажется, что раньше я нас не видел, — сказал доктор полным драматизма шепотом. — Вы первокурсник?

— Да, — прошептал я в ответ.

Он кивнул, словно все стало ясно.

— Понятно, — произнес профессор. — Вас зовут Эрик, да? Да, понятно. У меня есть места и на курсе «101», и на курсе «201». Вы хотите, чтобы я вас туда записал?

— Я думаю, что мне и здесь будет неплохо, доктор Тиндли, — ответил я шепотом.

Он выдавил из себя «о-о», затем выпрямился и потянул нижнюю полу пиджака.

— Очень хорошо. Мы решим к завтрашнему дню.

В среду доктор Тиндли представил нам своего помощника из студентов, Артура Фитча. Я его узнал — это был тот студент, которого я видел на прошлой неделе выходящим из библиотеки. Арт раздал нам контрольные. В верхнем углу моей стояли два слова: «Отличная работа».