Боги Абердина

Теперь осень уже вступила в свои права, листья почти полностью опали, деревья с голыми ветками напоминали великанов-людоедов из сказок. Мы неумолимо приближались к зиме. Студенты тоже изменились, вместо белых и голубых цветов стали носить серое и черное. Шорты и сандалии уступили место брюкам и полуботинкам. Обычно я наблюдал из окна за бегающими трусцой девушками. Теперь они надевали спортивные куртки поверх коротких топиков.

Первые экзамены я сдал хорошо — получил «А» по всем предметам, и за все контрольные. После этого наступил период расслабленности. Я даже впервые покурил травку, разделив косячок с Николь во время небольшой пирушки у нее в комнате в последнюю неделю сентября. Позднее в тот вечер мы целовались, я неловко тискал ей грудь под белой блузкой. Мы могли бы зайти и дальше, но я заснул, положив голову девушке на плечо. А когда проснулся, оказалось, что она накрыла меня одеялом и подоткнула подушку мне под голову.

Я нашел ее сидящей на кровати. Девушка подтянула колени к груди, очки держались на кончике носа. На ней были красные шорты команды легкоатлетов Абердинского университета и серая спортивная куртка. Она скрутила волосы и вместо шпильки использовала карандаш. На коленях лежала открытая тетрадь.

Николь казалась разозленной, полные губы надулись и были плотно сжаты, словно во рту она держала что-то невкусное.

— Что происходит? — спросил я.

— Это ты мне расскажи, — она пожала плечами.

Я огляделся. Мои штаны лежали под тумбочкой. Я чувствовал себя дураком, сидя в трусах-«боксерах» с прикрытыми голубым одеялом ногами.

— Что-то не так?

— Все так, — она перевернула страницу тетради. — Кто такая Элен?

— Я не знаю.

Она посмотрела на меня поверх очков.

— Ты не знаешь?

— Нет, — сказал я, надевая штаны под одеялом. — Не знаю никого по имени Элен.

Произнося имя, я внезапно все понял. Эллен. Она имела в виду Эллен. Я застегнул штаны, изогнув спину дугой на полу. Эллен. Я думал о ней практически каждую ночь после ужина, мастурбировал чуть ли не до бесчувственного состояния, представляя, как ее тело прижимается к моему животу, а губы целуют мою кожу. Я составлял ее портрет из женщин, которых каждый день видел на территории университета. У нее были те же волосы, что у блондинки, проживающей на одном этаже со мной, те же губы, что у Николь, а зеленые глаза — как у одной высокой рыжей девушки из очереди в «Горошине».

— Не Элен, — сказал я. — Эллен. Это подруга Арта. Его девушка.

— Арта?

— Арта Фитча. Он учится на последнем курсе.

— Я его не знаю, — заявила Николь.

— Ну, он знаменит, — заметил я.

— Уверена, что если бы он был знаменит, то я о нем слышала бы, — проговорила Николь. — В любом случае, ты повторял ее имя во сне. Снова и снова: «Эллен, Эллен…» — Она резко захлопнула тетрадь. — Знаешь, если ты с кем-то встречаешься, то тебе следовало просто сказать мне…

Пришлось встать и провести ладонью по волосам.

— Я ни с кем не встречаюсь, — ответил я, развернулся и направился к двери.

Можно было догадаться, что немногие молодые люди покидали ее комнату с такой поспешностью. Я обернулся и посмотрел на нее.

— Пока не знаю. — Я вышел.

Позднее в то утро я направился в библиотеку. Небо было серо-синим и мрачным, оно напоминало грязную лужу. На землю передо мной опустилась ворона, склонила голову набок и мигнула блестящими черными глазами. Я подумал о голубях Стултона, толстых и совершенно лишенных грациозности. Черная ворона шествовала по земле рядом со мной, словно священник, опустивший голову и сложивший руки за спиной. Она остановилась, затем быстро ткнула клювом в грязь мгновенным, убийственным ударом. Затем ворона расправила крылья и улетела прочь, к лесу.

Передо мной возвышалась Моресовская библиотека, деревянные двери оказались закрыты. Я сделал глубокий вдох, затем поднялся по ступеням. Сорванные листья шуршали у меня под ногами.

Корнелий Грейвс сидел за письменным столом, словно его запеленали в бесконечные складки мантии. Палка лежала у него на коленях. Он взял ее и ткнул в большой пластиковый кувшин, который стоял на столе. От этого кувшин едва не перевернулся.

— Наполните его водой. В ванной есть кран. Нужно полить цветы.

Я огляделся. В поле видимости стояло только одно растение — фикус без листьев, располагавшийся далеко от стола.

— Что вы изучаете? — спросил Корнелий Грейвс.

— Историю, — ответил я.

— Чего?

Я вертел в руках кувшин и уронил его. Он с грохотом рухнул на пол. Я наклонился и схватил кувшин.

— Я не знаю, — ответил я с горящим лицом. Рядом с Корнелием я всегда чувствовал себя полным идиотом.

— Вы еще не решили? — он подавил кашель. — Почему история? Почему не что-то полезное и практичное — например, философия?

«Доказательство вашего возраста — это то, что вы считаете философию чем-то полезным и практичным», — подумал я.

Грейвс закашлялся, изо рта у него вылетел кровавый сгусток и приземлился на письменный стол. Старик промокнул рот платком.

— Вы дружите с Артуром, — сказал он. — У меня для него приготовлены книги. Вам следует их забрать перед уходом.

— Вы знаете Артура? — спросил я.

Корнелий Грейвс кивнул.

— Я всех знаю, — заявил он. — У Генри Ланга еще оставались волосы, когда он только приехал в Абердин. Дон Грюнебаум все еще был со своей второй женой. Дин Ричардсон все еще был энергичным молодым человеком. — Корнелий улыбнулся. — Только студенты никогда не меняются. Вечные идиоты. Конечно, встречаются редкие исключения. Например, ваш друг Артур. Но однажды он уедет, и его место займет какой-нибудь идиот. Может, этим идиотом окажетесь вы.

— Я не идиот, — сказал я.

— Конечно, нет. Молодость никогда не бывает идиотской — только плохо информированной. — Корнелий Грейвс схватил палку и показал на груду книг на письменном столе. — Отнесете Артуру его книги?

Я кивнул и выглянул из одного из окон. На подоконнике сидел голубь, глядя в помещение библиотеки глупым моргающим глазом.

Прошло уже тридцать дней после той странной вечеринки в доме доктора Кейда, где я оказался вместе с Артуром и компанией. Уже пятую неделю я все еще не мог выбросить мысли об этом из головы. В сознании постоянно прокручивались все детали — стеклянный взгляд Хауи, плохо сидящий костюм Дэна, мягкая агрессивность Арта и пугающая красота Эллен. Я продолжал видеть Артура на занятиях, но он стал столь же отстраненным и далеким, как актер на экране. Такого человека я мог слушать и наблюдать, но не контактировать с ним. У меня все еще оставались предназначенные для него книги из библиотеки, три странных старых тома, — «Index Expurgatorius» («Каталог оправданий») Абрама Осло, еще один массивный том под названием «Универсальный компендиум Гилберта» и репринт изданного в 1898 году «Index Librorum Prohibitorum» («Каталога запрещенных книг»). Я держал их в своей комнате, словно жертв похищения. Они лежали стопкой на моем письменном столе и ждали, когда Арт выяснит у Корнелия Грейвса, что они находятся у меня. Но Арт ничего не говорил, а Корнелий, похоже, забыл, что отдал их мне. Поэтому я и оставил их там собирать пыль и следы от чашек, которые ставил на книги во время поздних вечерних занятий.

Я избегал встреч с Николь после поспешного ухода из ее комнаты. Когда девушка, наконец, развеяла напряжение, она сделала это в своем излюбленном стиле. Николь подкралась ко мне сзади в вестибюле Падерборн-холла и обняла, прижавшись всем телом. Ее темные волосы упали мне на плечи.

Я попытался извиниться за то, что так резко покинул тогда ее комнату, но она прикрыла мне рот рукой, пахнущей ванилью.

— Пожалуйста, — сказала девушка, — давай без лирики, ладно?

Над дверным проемом студенческого союза висел нарисованный от руки плакат. На нем рекламировался атлетический пробег, в котором будет участвовать команда Абердина. Николь стала координатором команды.