Всем смертям назло

В добрых делах они всегда с нами, всегда живы…

Конференция длилась уже четвертый час, пора было бы заканчивать, но лес ребячьих рук не редел. Их интересовало все. Как пишу, ем, что люблю и что ненавижу, что читаю и сколько отдыхаю, знаю ли наизусть Есенина и что я думаю о современной молодежи, как понимаю подвиг, что такое мужество и с чего начинать, чтобы стать смелым и выносливым. Иван то и дело вытирал мне лоб, хмурился, что-то недовольно бурчал себе под нос, всем видом показывал пора кончать.

— А как вы создавали образ Кузнецова? С кого иы его списывали?

— В Донецкой клинике имени Калинина и сейчас работает замечательный человек, хирург Григорий Васильевич Бондарь. Видите, я изменил только фамилию. В основу образа Кузнецова взят он. Хотя, конечно, некоторые черты характера я взял и от других врачей, которых хорошо знаю. В прошлом году Григорий Васильевич был у нас в городе на симпозиуме хирургов. С ним вместе приезжал доктор Стукало. Помните в повести? Григорий Васильевич уже кандидат медицинских наук, на симпозиуме сделал очень интересный доклад. Во время перерыва мы вошли в зал, и я сразу узнал его. Он стоял у окна и курил. Такими глубокими затяжками, с удовольствием и даже с каким-то облегчением выпускал изо рта густое облако дыма. «Григорий Васильевич!» — хотел крикнуть я, но что-то сдавило мне горло, и я не смог выговорить слова. Мы с Ритой отошли в угол, успокоились, потом вручили Татьяне букет цветов, показали дядю, которому надо отдать их. «От кого?» — удивился он, поднял глаза и увидел меня. Потом долго тискал нас с Ритой и Таней в объятиях, что-то расспрашивал, а я стоял молча и смотрел на него широко раскрытыми глазами. Вокруг образовалась толпа, подошел Стукало и объяснил коллегам, что здесь, в Ворошиловграде, хирург Бондарь встретил своего бывшего пациента. Мы долго беседовали с Григорием Васильевичем, я признался ему, что пишу и что написанное, может быть, увидит свет. Доктор был очень рад за нас, восторгался Татьянкой, расспрашивал о житье-бытье, мы уговаривали его пойти к нам в гости, но жесткий регламент симпозиума не позволил ему сделать это. Я верю, что у нас еще будет возможность встретиться с этим замечательным человеком.

— Есть ли в жизни прототип образа Егорыча?

— На такие вопросы легко и вместе с тем трудно отвечать. Литература это сложное искусство. Искусство, которое призвано отражать жизнь. Но это отражение не может быть каким-то зеркальным или точным, как на фотографии. Все то, о чем пишет писатель, должно пройти через все его органы чувств, перегореть на сердце, затронуть весь жизненный опыт. Иначе писатель рискует очень многим. Он рискует остаться не понятым читателем. И если он сам не взволнован тем образом или тем событием, о котором пишет, вряд ли это произведение взволнует читателя. Я очень долго и трудно работал над образом Егорыча. В жизни случилось так, что человек, с которого я списывал основные черты Егорыча, тяжело больным остался в клинике, после того как я выписался домой. Он умер два месяца спустя. По сюжету повести мне очень нужно было, чтобы Сергей видел эту смерть, еще острее бы понял цену жизни, чтобы потеря близкого человека встряхнула его, заставила задуматься. В жизни оно так и случилось. Но времени на это потрачено значительно больше. В книге я не мог затягивать действие и чуть погрешил против истины. Заставил умереть своего друга на несколько месяцев раньше. Я долго мучился от этого. Мне снились сны, и в них был Егорыч, он укоризненно качал головой и говорил: «Эх ты! А еще другом считался. Я для тебя ничего не жалел. А ты… Зачем убил меня раньше времени?» Я вскакивал с постели в холодном поту, зубами рвал черновики, писал другую ситуацию, где Егорыч остается жить, мы выписываемся из больницы, прощаемся с больными, едем вместе в поезде. Но проходил день-другой, и я понимал, что эта ситуация ложна по своей сути, затянута и никуда не годится. И опять Сергей крался вдоль стены к палате Егорыча, и опять встречал его безжизненное тело, и опять взрывался в отчаянном, полном тоски и боли крике. А ночью вновь приходил Егорыч и укорял меня. Это длилось долго и, честно скажу, было нелегко. Но, например, лицо Егорыча я списал с другого человека, тоже лежавшего со мной в одной палате. Историю, которую Егорыч рассказывает Сергею, я позаимствовал у третьего больного, тоже очень умного, мужественного и доброго человека. Теперь сами судите, есть прототип или нет.

— А записка с согласием на пересадку?..

— Записка была.

С читательской конференции мы вернулись домой в первом часу ночи. Таня спала в своей кроватке, широко разбросав руки, и чему-то улыбалась во сне. Скоро наступит и твой срок задавать мне вопросы. Сколько их будет у тебя, твоих «почему»? Простых и сложных.

«Уважаемый тов. Титов!

В последнее время много шумят о вашей повести и судьбе. Ну а если шумят, значит, кому-то это надо. Позвольте не поверить ни вам, ни пропаганде. У меня нет ноги и левой кисти. Все прелести инвалидской жизни испытал, меня агитировать не надо. Я сам могу. Хотел поступить в институт от ворот поворот! Калек на берем. Пошел устраиваться на работу, под то место коленом получил. А пенсия-то с гулькин нос. Думаю иногда, лучше бы у меня желудка не было, чем руки и ноги, есть бы не хотелось. О гуманизме, людском участии, думаю, писать не надо. Всего этого не было, нет и не будет. Одна мразь и беспросветное скотство.

Вся жизнь идет в дремучей Лжи. Все настолько погряз чя в ней, что уже не замечают, зачем лгут. Лжем ближнему, лжем дальнему, лжем друг другу без зазрения совести. Жить гадко. Всадил бы себе пулю в лоб, да трус, наверное. Да и доставлять радость своей смертью ползучим гадам не хочу.

Олег, г. Керчь».

«Ваша повесть очень затронула меня, так как в ней показана почти вся моя жизнь. Я тоже без обеих рук. Вам было тяжелей. Вы испытали жизнь здорового человека. Мне несколько легче — я входил в жизнь уже без рук. Тяжело, конечно. Я не жалуюсь, я хочу поделиться с вами своими думами, ведь вы поймете меня лучше других.

В возрасте восемь лет (сейчас мне девятнадцать) я попал в комбайн и стал инвалидом. Возможно, мне не ходить бы больше по земле, но людская доброта спасла меня. А раз так, то надо жить и добиваться своей цели. Мне очень помог Я. Е. Берлин. Может, вы знаете его? Он живет в Москве. У него много друзей. Многие люди обязаны ему жизнью. Около десяти лет нас связывает крепкая дружба. Только с его помощью я полюбил жизнь, понял ее цену. Я уже несколько раз протезировался в Ленинграде, но на короткие культи невозможно сделать рабочие протезы. Мне сделали сложную операцию — удлинение. После этого я уже могу кое-что делать. В прошлом году мне в протез вставили приспособление, которое очень помогает. Писать протезом еще невозможно, но думаю, что я все-таки научусь. В прошлом году я окончил 11 классов (пишу, как и вы, зубами). Еще в школе писал заметки в газету, а сейчас серьезно думаю над профессией газетчика. В Чите два вуза, педагогический и медицинский. Я пошел в первый, проучился год и понял, что учитель — это профессия не для меня. После окончания сессии переведусь в Иркутск на факультет журналистики.

Сердечный привет вашей жене. Я восхищаюсь ее настоящим, любящим сердцем.

Чита. Алексей Луканин».

Где ты сейчас, Алексей? Мы обменялись несколькими письмами. Ты делился своими успехами. Я был очень рад им. Верю, место свое в жизни ты найдешь. Откликнись, дорогой, я буду очень рад.

«Пишет вам убитая горем девушка Тамара Чумак. Я хочу задать вам несколько вопросов, но сначала напишу о себе. Мне скоро исполнится двадцать лет. Девять лет я прикована к постели. До 11 лет я ходила сама. Потом болезнь прогрессировала, и я не стала ходить. Неоднократно лечилась в больнице, почти год была в гипсе, потом мне изготовили аппараты, и начала учиться ходить. Ходить я не научилась, по-видимому, не хватало силы воли (а то, что передвигаюсь еле-еле по комнате с помощью аппаратов и костылей, ходьбой не считаю). Помню, когда мне было лет двенадцать, один врач сказал: „Наша медицина с каждым годом идет все вперед и вперед, и настанет тот час, когда и твоя болезнь будет излечима“. Сколько лет прошло, а врачи по-прежнему утверждают, что болезнь моя неизлечима. Мне говорят: не отчаивайся, борись с болезнью. Но как тут не будешь отчаиваться, если болезнь прогрессирует. Иногда лежу и думаю: что ждет меня впереди? Как жить? Бывают минуты, когда вообще жить не хочется. Ну какой от меня толк, какая польза людям? Чем я могу быть полезна? Никакими талантами я не одарена. Кругом бурлит жизнь, каждый человек к чему-то стремится, что-то делает, в космос ведь полетели, а что же мне на этой земле? Как мне жить, подскажите.