Карантин

– Все будет хорошо. – В ее голосе слышалось облегчение. – Была у очень хорошего врача. У очень хорошего. Как он ржал, когда я рассказала, на какие мучения я тебя обрекла! Сказал, что за такого терпеливого мужа надо держаться руками, ногами и зубами.

Она обняла Павла, чмокнула в щеку, шутливо зарычала, прикусив уголок его воротника, и вдруг заплакала.

– Ты что? – Он поймал ее за щеки, уперся переносицей в лоб, слизнул слезу со щеки. – Ты что? Я с тобой!

– Я знаю. – Она спрятала лицо в ладони, стерла слезы, постаралась улыбнуться. – Дурак! Я от радости плачу. У нас все в порядке. У тебя-то уж точно, здоровее, чем ты, не бывает! Доктор так и сказал. Прописал кое-что. Это, конечно, все ерунда, гомеопатия, для самовнушения, можно сказать, но главное не в этом. У меня… – Она, запинаясь, произнесла что-то непонятное. – Ну если перевести на общегражданский – повышенный тонус, здоровья слишком много. Нужно просто постараться – и все получится. Может быть, через год, может быть, через два. Не нужно только торопить природу. Врач так и сказал: через два годика приглашайте на крестины. Если не сладится, плачу тысячу зеленых. Если не вам рожать, так кому тогда? Ты понял?

– Как зовут врача? – спросил Павел.

– Тебе зачем? – Она удивленно подняла брови.

– На всякий случай. – Он запустил руку в ее волосы. – Если что, тысяча зеленых уже в кармане. Знаешь, Дюков всегда так на футбол ставит. Болеет за наших, а рублем голосует за соперника. И ведь по-любому не внакладе. Жаль только, чаще в деньгах выгадывает. Когда стараться начнем?

– А ты разве еще не начал? – замерла она, положив подбородок ему на плечо.

– Нет. – Павел продолжал теребить ее волосы. – Пока еще не старался. Я вообще не хочу стараться. Знаешь, как хорошо не стараться? Я просто живу тобой, Томка.

– Живу с тобой, живу тобой, дышу тобой, дышу с тобой… – Она бросила сумку на заднее сиденье, наклонилась вперед, поймала ладонь Павла, прижалась к ней губами. – Почти стихи. Тогда ты и дальше не старайся, Шермер. Не старайся, пока можно. Если придется постараться, сам почувствуешь. А пока просто живи.

Он и в самом деле не старался. Отдался на волю теплого ветра и уплывал от привычного берега куда-то в солнечное далеко. Иногда даже одергивал себя, особенно когда выскребал узкий подбородок бритвой и всматривался в отражение, пытаясь понять, за что судьба отвесила ему такой бесценный дар. Как так вышло, что в его квартире поселилось чудо, которое умудрилось наполнить его жизнь счастьем, ничего не изменяя в нем самом?

Однажды он спросил ее об этом прямо. В одно из свободных от страйка и работы воскресений, которое они провели в постели. Вечером, когда в огромных окнах начал краснеть закат и Томка, отдышавшись от жарких дневных объятий, вынырнула из душа и отобрала у него телевизионный пульт, Павел негромко проговорил:

– Почему?

– Ты о чем? – Она поняла его сразу, но хитринку спрятала в уголках глаз.

– Почему я?

Тут Томка удивилась всерьез:

– Что творится? Мой самый ироничный и самый невозмутимый муж погрузился в пучину душевных терзаний? Или ты напрашиваешься на похвалу? В самом деле превращаешься в благожелательного зануду?

– Нет, – вернул он на лицо всегдашнюю ухмылку. – Дело в другом. Сбоит немного. – Он постучал себя по лбу пальцем. – Не железо, программка глючит. Понимаешь, чем дольше тебя знаю, тем больше удивляюсь. Ты ведь тоже очень осторожна. Мне даже кажется, что ты много осторожнее меня. И вдруг – увидела, пофехтовала, поиграла в войну полденька – и все?

– Ты же не хочешь сказать, что я совершила глупость? – Она надула губы, но тут же расхохоталась. – Или не веришь в любовь с первого взгляда? Может, мне нужно было за тобой ухаживать полгода? Вообще кто из нас мужчина? Кстати, знаешь, смотрюсь в зеркало и все чаще замечаю на своем лице твою улыбку. Наверное, именно так муж и жена становятся похожими друг на друга?

– Ну надеюсь, что мой нос тебе не грозит… – Он подошел к окну.

Усыпанная черными деревьями снежная равнина таяла во мгле. Вычерченная фарами автомобилей кольцевая казалась рукавом упавшей на Землю галактики.

– Захотела, – коротко бросила Томка.

Он оглянулся. Она лежала на постели точно так же, как лежала в их первый раз. Изогнувшись, положив подбородок на предплечье.

– Захотела, – повторила она, перевернулась на спину, закрыла глаза. – Ладно, расскажу, слушай. Людка все уши прожужжала про тебя. Мол, волшебный перепихон, неприступный мен. Холодный как лед и горячий как огонь. Ты не волнуйся, я тебя расспрашивать не хочу ни о чем, мне наплевать, что было до меня. Наоборот, если бы не она, может, я и не отправилась бы в вашу фехтовальню. Но это было только царапиной. Хотя глубокой. Не перепихон, а то, что неприступный. Да и Людка еще сказала, что твой дом – закрытая территория и даже я туда не проникну. Я, собственно, и не планировала, но… Понимаешь, там у нас все просто. В этом гребаном, залитом потом фитнес-центре. Почти как в бане. Сразу видно, кто чего стоит. Тело на виду. Мы там телами занимаемся. Но и в глаза смотрим. Все, кроме тела, в глазах. Только не богатство: кошельки в глазах не помещаются. Сила, характер, воля – да, а кошельки – нет. Зато видны злоба, чванство, ненависть, зависть, похоть.

Последнее слово она произнесла тихо. Глаза у нее заблестели.

– Дай договорить. – Она вытянула перед собой руку, словно останавливала его. – В другой раз, может быть, и не скажу ничего. Я ж затосковала тогда. От пустоты какой-то. Просто почувствовала, что больше не могу. Знаешь, сахар на тебя льется, а тебе не сладко. А потом Костик, как обычно, завел разговор про машины, у него же идея фикс заполучить какой-нибудь рыдван, чтобы ездил как спорткар, да и обмолвился, что есть у его приятеля Дюкова друг, который дружит со старыми железками, возвращает их к жизни. Из развалюхи может лакированную сказку сообразить. Холостой мужик, скоро тридцать, но не пристроен и вряд ли когда пристроится, если даже Людка его захомутать не смогла. Тут я и поняла, о ком говорят. Впрочем, забыла об этом тут же.

Она помолчала, потянулась, раскинулась. Павел присел на подоконник, сложил руки на груди, поймал пальцами подбородок. Совсем как Томка – и вправду совпадения участились.

– А потом все просто. – Она нащупала пульт, выключила бормочущий телевизор. – Дюков пришел к Костику, увидел меня, остолбенел, сделал стойку, попытался обхаживать, начал хвастаться. Ты же знаешь, его несет. Людка как раз появилась, ну и вякнула, что Дюков во всем тебе обязан. Дюков покраснел, но врать не стал. Охарактеризовал тебя классным мастером и добрым чудиком, который тратит свободное время на дурацкое фехтование и еще более дурацкий страйк. Вот я и подумала – не слишком ли много достоинств в одном человеке? Не пора ли на него посмотреть?

– Значит, страйк – дурацкий? – не сдержал улыбки Павел.

– Страйк замечательный. – Она вновь закрыла глаза. – Ты понимаешь, я ж дочь офицера. У меня и игрушки были: погоны, патроны да шевроны. И из автомата удалось пострелять, и сухпай пожевать. И драться приходилось: должен понимать, что такое – новая школа чуть ли не через год. У отца характер – сам видишь какой, нигде не уживался, бросали нас с места на место. Когда на Сахалине жили, в секцию фехтования он меня и отвел. Мне понравилось. Правда, фехтование там было странное, полуспортивное, что ли. Старичок какой-то преподавал. Отец говорил, что настоящий самурай. Ну я и приросла к шпаге. Правда, старичок тот и шпагу держал как-то по-особенному. Недолго мой папенька на Сахалине продержался, но нахвататься я кое-чего успела. Потом из меня долго вытравить ту науку пытались. В Хабаровске и Красноярске уже сама секции находила. Там и к спортивным танцам приросла. Правда, учиться не стала. Зачем тратить жизнь на то, к чему душа не лежит?

– Я удивлен. – Павел сел рядом. – Душа не лежит к спортивным танцам? А к фитнесу? Мне казалось…

– Просто это не главное. – Она перевернулась на бок, прижалась, прильнула к нему. – Пока главное – ты. Потом будут дети. И ты. Может быть, какое-то дело. Но пока – ты. Знаешь, я и в самом деле хотела побаловаться страйком. Как-то уж больно жизнь стала становиться гладкой. Да и надоели эти разные… Дюковы. Димка, кстати, неплохой парень. Хотя слюнтяй. Но добрый слюнтяй. Только не мой. А я все одна и одна. Захотелось каких-то перемен. Думала даже прирасти к кому-нибудь типа Жоры-гиганта – большому, мудрому и доброму. Но вот увидела тебя – и все.