Прошлое и будущее

Неприятности

Успех во Франции считается делом неблаговидным. Это вам не англосаксонские страны, где принято его афишировать. Во Франции успех стараются скрыть, выискивая всяческие оправдания, чтобы не прослыть богачом. Например, если кто‑нибудь говорит вам: «Вы хорошо зарабатываете», то вы обязательно должны процедить сквозь зубы «да» и добавить: «Но у меня большие расходы, а потом, государство отбирает у меня столько, что в результате я зарабатываю не так уж много, как вам может показаться». Точно так же некоторые артисты стараются умолчать о своих выступлениях за границей. Французская публика очень эгоистична, она прощает заграничные гастроли только тем артистам, которые ее больше не интересуют. А вот англосаксы предпочитают гордиться успехами своих сограждан.

Я не интересуюсь политикой и никогда по — настоящему не примыкал ни к какому политическому течению. Всюду есть люди хорошие и плохие, и я считаю, что моя публика не принадлежит к ка- кой‑то одной религии, социальной среде, не имеет определенной политической направленности. По моему мнению, в концертных залах, где я выступаю, собираются лишь люди, влюбленные в искусство, и в частности в шансон. Я пел в Марселе перед выступлением Франсуа Миттерана, бывшего тогда всего лишь партийным лидером, пел в Болонье на митинге органа итальянской компартии «Унита», в Париже на празднике газеты «Юманите» и на выступлении Валери Жискар д’Эстена. Каждый отблагодарил меня по — своему. Франсуа Миттеран в Елисейском дворце вручил мне мой первый орден Почетного Легиона, а вот выборы Жискара навлекли на мою голову все возможные неприятности, которые только можно себе представить. Меня подвергли преследованиям под предлогом охоты на богачей, мне пришлось разориться и из своего кармана заплатить за спасение собственной репутации. Не стоит обольщаться: во Франции абсолютно невозможно заработать большое состояние на нашей профессии, как это делают в Италии, Германии, Англии, не говоря уже о Соединенных Штатах. Суммы, публикуемые в прессе, это всего лишь реклама. Сколько артистов, оставив сцену, вынуждены доживать свои дни, получая мизерную пенсию.

Но вернемся к моей истории. После турне по СССР финансовый инспектор, не найдя в налоговой декларации сумм, заработанных в этой стране, подверг меня процедуре уточнения налога, одновременно с этим предъявив иск за задержку уплаты налога с требованием заплатить штраф в размере от пяти до семи вышеупомянутых сумм. Напрасно я пытался объяснить ему, что артисты, выступавшие за занавесом, который называют «железным», не имеют права вывозить из этих стран рубли, и что мне пришлось потратить все деньги на месте. Это не помогло, я по — прежнему был должен эту сумму, и все тут. Я не стал препираться и заплатил, но урок пошел мне на пользу. В дальнейшем, отправляясь на гастроли в страны Восточной Европы, заблаговременно требовал оплаты всех расходов, отказываясь от гонорара.

В другой раз правительство оказало неслыханную честь, возбудив против меня громкое дело, и все для того, чтобы произвести впечатление на сограждан и доказать, что я являюсь одним из французских толстосумов. По этому поводу мне вспоминается чудесный анекдот. У выхода из версальского Дворца правосудия меня поджидал достаточно немолодой человек. Он подошел, доброжелательно улыбнулся и, положив мне руку на плечо, сказал по- армянски: «Видишь ли, сынок, даже это судебное дело — большая честь для тебя». По его мнению, я должен был испытывать благодарность за то, что руководство такой великой страны, как Франция, проявляет невероятное упорство в борьбе со мной, жалким иностранцем. Я долго смеялся, а вот Рене Эйо, мой адвокат, веселился не так, как я: в сутолоке Дворца правосудия какой‑то субъект стянул у него портфель. «Вот видишь, Рене, в наше время нельзя доверять даже местам, которые находятся под охраной», — сказал я.

Чтение

Несмотря на то, что я относительно правильно и без акцента изъясняюсь по — армянски, я никогда не учился читать и писать на языке, который, если бы не известные события, должен был стать для меня первым и основным. Этим объясняется мое глубокое невежество во всем, что касается армянской литературы, а она, говорят, очень богатая. Конечно, в молодые годы я просто не испытывал желания погружаться в нее. Иногда сожалею об этом, но, что поделаешь, время проходит, и упущенного уже не вернуть. Это только потом мы говорим: «Ах, если бы я знал!» Я не интеллектуал и не эрудит, иначе об этом было бы известно, но читаю невероятно много — русских авторов, американских, итальянских, испанских, южноамериканских, английских, немецких и конечно же французских. Однако осталось еще множество наших писателей, к которым я пока не успел приступить. Так же дела обстоят и с древнегреческими авторами. Я успел бегло ознакомиться с Грецией, но, к моему большому сожалению и даже стыду, не могу сказать того же о ее литературе. Будучи ребенком, я не раз брал книги в небольшой библиотеке на улице Сен — Северен, в нескольких шагах от церкви, где рано утром прислуживал при обедне до занятий в частной школе, находившейся на улице Жи — лё — Кёр. Но кто мог посоветовать мне прочитать произведения античной литературы в тех краях, какими бы уютными и симпатичными они ни были! Когда впоследствии мы с Мишлин, молодоженами, жили на улице Лувуа, 8, в комнатушке, куда нас пустили родственники, на седьмом этаже без лифта и с окном, выходящим в коридор, я часто проходил мимо хранилища золотого запаса литературы — Государственной библиотеки. Но никогда не заходил туда, чтобы избежать шока: я догадывался, что перед таким изобилием книг растеряюсь и не буду знать, с какого произведения начать самообразование. Там было слишком много авторов, о которых я ничего не знал. Это как на каком‑нибудь приеме, куда меня часто приглашали и где я не знал, к кому обратиться. И хотя с упоением и даже яростью проглатывал семьдесят — семьдесят пять книг в год — за шестьдесят лет усердного чтения это составляет около четырех тысяч произведений — все равно считал себя безграмотным. Зная свои пробелы в области литературы, я опасался, как бы столкновение с таким количеством литературных произведений не отбило у меня навсегда охоту читать. По правде сказать, это было бы трагедией! Не стоит раньше времени разрушать иллюзии, убивать их на корню… корень по — французски — «расин». Да — да, Расин, а еще Лафонтен, Мольер, Корнель, Виктор Гюго… Конечно, я прочитал их всех, ведь хотел стать актером и, выбрав самый короткий, но самый правильный путь, «питался» этими авторами, впоследствии добавив к ним Аристофана, Софокла, Теренция. Наверное, я был слишком молод! Общество трех последних меня скорее утомило, но я стоически заставил себя дочитать их до конца, чтобы научиться, обучиться, и, в особенности, иметь возможность показать себя в наиболее выгодном свете! Но во всем, что касается профессии, мне пригодились лишь французские авторы, в частности Жан де Лафонтен. С «французами» я ознакомился намного позже, не считая Виктора Гюго, которого открыл для себя в школе. В детстве я постоянно слышал, как мои родители читают стихи армянских поэтов Сарянца и Грегуара де Нарека, а особенно они любили Саят — Нова, поэта и трубадура, произведения которого мой отец пел с той же страстью, которую сам автор вложил в стихи и музыку.

Читать, читать… Конечно, но только что? И с чего начать? Когда ты где‑то учишься, всегда есть учитель, который направит, заинтересует, укажет нужный путь. Но когда ты один и, кроме того, застенчив и закомплексован, то подбираешь авторов наугад, однако тебе так и не удается удовлетворить свой литературный голод. Такие имена, как Оноре де Бальзак, Эмиль Золя, Анатоль Франс, Вольтер или Рабле, — это прекрасные указатели, по которым можно определить, на какой улице вы находитесь, однако если бы на них, кроме дат рождения и смерти, были еще и списки произведений… К счастью, существует общение с теми, кто хочет приоткрыть для вас окошко, кто бросит луч света на участок поля, который еще предстоит вспахать. Первым из таких людей стал не кто иной, как Жан Кокто, и произошла эта удивительная встреча после того, как я получил послание из нескольких слов, написанное его тонкой, элегантной и породистой рукой. Записка, которую мне доставили на дом, прямо как во времена эпохи Просвещения, была очень короткой: он всегда считал, что самые лучшие письма — это письма короткие. В ней говорилось о том, что со мной хочет познакомиться его подруга, которой, писал он, понравились мои песни. Она должна была подойти за кулисы после моего выступления в казино «Болье». Через некоторое время после знакомства мадам Франсина Вейсвеллер пригласила меня на обед к себе в Кап — Ферра вместе с Жаном, который был другом дома. Она преподнесла мне просто царский подарок! Я немедленно был покорен его незаурядной личностью — личностью, выходящей за рамки нашего времени. Со мной он был таким, как обычно — простым и милым, и я, находясь рядом с ним, научился одной очень важной веши, которой впоследствии неизменно следовал. После обеда Жан каждый раз уходил, но не для того, чтобы вздремнуть: он шел работать. Однажды я поинтересовался, над чем он работает — над новой театральной пьесой или очередной книгой? Он ответил: «Нет, просто пишу каждый день. Очень важно каждый день писать, хотя бы понемногу». Сочинительство — это как мышцы, которые надо постоянно поддерживать в форме. С тех пор я ежедневно тренирую свое перо. В большинстве случаев из‑под него не выходит ничего интересного, одни тексты я сразу рву и бросаю в корзину, другие оставляю, мало ли что. Важен сам факт работы.