Дарю, что помню

Мы мгновенно поняли: сыграв своеобразный артистический этюд-пантомиму, она хотела сказать: «Подумаешь, герои! Что вы думаете, только вы, русские, умеете покорять фужеры! Хэ! Смотрите – французская женщина тоже способна на подобный подвиг! Хэ!» Милая, красивая, девчонистая Брижит Бардо!! (Я вспомнил, что Бардо – ученица русских: балетмейстера Князева и режиссера Вадима Письмянникова.)

О! Чуть не забыл главную деталь. Когда официант наполнял фужер, мы успели прочесть на этикетке бутылки на русском языке – «Столичная».

Показывали фильм «Любите ли вы Брамса» с участием замечательной кинозвезды Ингрид Бергман и не нуждающегося в представлении Ива Монтана. Прекрасная пара, играющая скандалистов мужа и жену, то расходящихся, то мирящихся. Но упомянул я этот фильм в основном не из-за того, что происходит на экране, а потому, что был приятно удивлен тем, как титаны кино Фернандель и Бардо по-детски восторженно реагировали на сюжет и игру коллег: возгласами и смехом, а один раз даже азартными аплодисментами, подхваченными всеми присутствовавшими.

Одно из самых неожиданных впечатлений: месье Жюльен, руководитель наших гастролей с французской стороны, появился на банкете с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на груди. С нашими орденами?! Месье Сориа объяснил, что Жюльен – бывший летчик эскадрильи «Нормандия – Неман», участвовавшей вместе с советскими асами в боях с фашистами.

По окончании чудесного вечера зарядил солидный дождик. До метро далече. Мы одеты налегке, поскольку никак не ожидали гидроподвоха. Что делать? Вдруг месье Жюльен буквально кидается под дождем на капот огромного рейсового автобуса, следовавшего по окончании работы в гараж, и, перекрикивая шум дождя и мотора, что-то объясняет водителю. Мы поняли лишь: «Де Голль! Де Голль!» Двери автобуса открываются: мы приглашены в теплые, сухие апартаменты и через пятнадцать минут бесплатно доставлены к «родному» отелю «Карлтон». Дарим шоферу аплодисменты, все сувенирчики, которые были с нами, советские сигареты, календарики и значки, а в ответ услышали: «Вив ля рус, вив ля франс!» В холле спрашиваем месье Жюльена, какие-такие чудодейственные слова заставили водителя совершить столь благородный поступок?

– Я сказал ему: «Именем президента де Голля прошу доставить советских артистов без зонтиков и денег в гостиницу!» И все. Он произнес мне в ответ те же слова, которые сказал сейчас и вам: «Вив ля рус, вив ля франс!» – «Да здравствует Россия! Да здравствует Франция (или русские и французы?)!»

28 июня 1963 года. День, ставший кульминацией в калейдоскопе парижских впечатлений, радостей, восхищений и… тревог. Ну, как же не тревожиться? Сегодня первый спектакль «Яблоко раздора»! Я в главной роли – председателя украинского колхоза. Париж – и колхоз! Никогда не мог предположить, что парижане будут принимать спектакль ничуть не хуже, а некоторые сцены даже лучше, чем наши сограждане.

Работа над ролью далась мне без лишних мучений и бессонных ночей, потому что в детстве жил на Украине, знал украинцев, их повадки, жесты, мелодика украинской речи была на слуху… О широте натуры моего героя красочно говорит его мечта: построить у себя в колхозе первым в стране полный коммунизм! На вопрос артиста Аполлона Ячницкого в роли парторга: «А остальные как?» – отвечает: «А это як воны успеють!»

Примечательна была встреча со студентами гуманитарных факультетов после спектакля в моей гримуборной (разговор шел с помощью переводчика).

– Молодые люди спрашивают, почему в спектакле вас – председателя колхоза – критикуют за то, что вы продаете в Заполярье свои яблоки по высоким ценам и называют спекулянтом? Ведь в Заполярье яблоки не растут?

– Нет.

– Студенты спрашивают, почему же вас не хвалят за транспортировку на Крайний Север витаминов для жителей? Имеет ли ваш председатель личные выгоды от продажи яблок?

– Нет.

– А куда идут деньги?

– В колхозную кассу.

– Так почему же ваш герой – спекулянт?

Вразумительного ответа я не нашел.

– Вот студентка спрашивает, почему вас ругают за то, что вы хотите первым коммунизм построить у себя в колхозе? Почему?

– Мы хотим, чтобы вся страна стала коммунистическим обществом.

– Французская молодежь единодушна в том, что вас напрасно ругают. Помыслы вашего председателя по вашим же этическим нормам правомерны. В Москве есть ВДНХ, где демонстрируются высшие достижения отдельных передовых сельских хозяйств, а не всего сельского хозяйства. Почему же не построить коммунизм в одном показательном селе и не сделать его образцом вашей мечты, достойным всеобщего подражания – всегосударственного?

Вразумительного ответа я снова не нашел.

Какое совпадение! В один и тот же день – 28 июня 1963 года – давались спектакли: «Проделки Скапена» Мольера в Москве и «Яблоко раздора» В. Бирюкова в Париже!

Ну, что ж, скоро заключительный аккорд гастролей. Скоро нас попросят освободить «рай». Нужно возвращаться на свою «планету», чтобы работать… И обязательно бороться, бороться и бороться… Сами с собой – но бороться.

Остатки – сладки. Последние из накопленных впечатлений – телеграфно. Завтрак у Луи Арагона и его жены Эльзы Триоле, родной сестры Лили Брик. Помимо того, что хозяева дома знаменитые писатели, представитель сильного пола этого дуэта еще и лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», а также почетный доктор наук Московского и Пражского университетов. Обильный стол, шутки, анекдоты. Взрывы смеха после каждого рассказанного эпизода. Смеялись все, кроме Эльзы Триоле, не в совершенстве, мягко говоря, понимавшей русскую речь и ею владевшей.

Лиля Брик переводила сестре содержание каждого «опуса» на французский, и каждый раз, в уже наступившей после смеха тишине, вдруг взрывался другой – пискообразный, очень заразительный, полный восторга, окрашенного каким-то шаловливо-озорным блеском в глазах весьма солидного возраста, умной, интеллигентной дамы. И каждый раз, услышав писк этого детского восторга, вся наша компания, включая и Луи Арагона, владевшего русским языком, вновь взрывалась от хохота, но теперь уже не от «опусов», а от неотразимого обаяния милой знаменитой француженки.

Во дворике двухэтажного особняка, первый этаж которого занимала какая-то баронесса, а второй – Арагоны, красовался дивной работы мраморный, с позолотой и ангелочками, рыбами и русалками фонтанчик, извергавший из себя в разные стороны струйки воды. В стороне – беседочка и множество старинных кресел.

– Это ваш садик и фонтанчик? – полюбопытствовал я.

– Нэ-э-эт, – ответил Арагон. – К сожалению, нэт. Это собственность клюба, пардон, гомосексуалистов, прэзэдэнт которого… – И он назвал фамилию очень известного артиста.

У меня чуть-чуть, самую малость, отвисла челюсть.

В комнате для гостей на стене – портрет Арагона работы самого Матисса. Один из наших «руками водящих» вовсю расхваливает эту работу знаменитого художника: «Потрясающе! Удача! Гениально! Глубоко! Какой колорит!» Все переходят в другую комнату. Арагон и я оказались в арьергарде.

– А вам понравился портрет?

– Не могу врать – не очень… – признался я.

– Мне тоже нэ очэнь. Пожалуйста, не скажите никому. Особэнно Эльзе не скажите. А ваш товарищ, который хвалил Матисса, художник? – спросил Арагон..

– Нет, он чиновник. Когда-то был освобожденным парторгом в Суриковском художественном училище, наслушался там всякого. Запомнил кое-что…

– Я вас хорошо понял. Я сам коммунист. Я хорошо знаю вашу жизнь. А парторг молодец! Кое-что все-таки запомнил! Это бывает редко! Молодец!

И рассказал маленькую, как он назвал, историю-быль.

«По окончании лекции о знаменитых художниках профессор спросил:

– Вопросы есть?

– Есть!

Большая аудитория истинных ценителей живописи устремила свои взоры на пышную, очень взволнованную даму.