Страница 30 из 84
Дядя Вася заплакал. Завыла собачка, за ней захрюкала свинья, заволновался гусь, мишка сочувственно зафыркал… Вошел Григорий Новак, напряг мышцы, и все смолкли. Мишка испуганно прилег. Дядя Вася прекратил плакать и на прощание сказал, что перед Богом чист, потому что батюшке покаялся и с давних пор в день смерти кормильца-льва раздает всему зверью мясца, рыбки и сладостей. Прощаясь со мной, тяжело вздохнул, и на выдохе у него выпорхнула стая – «р-р-р-р-р-р-р».
1955 год. Харьков. В помещении оперного театра прогорала концертная программа группы артистов с участием гастролера N. Меня и Геннадия Дудника – мы были модной парой – художественный руководитель этой группы Арнольд Григорьевич Арнольд срочно вызвал на подмогу.
Дневная репетиция перед первым нашим выступлением.
– Женя, Гена (кашляет)… вы выхо… (кашляет)… сходи… (кашляет), после паузы са… (кашляет)и ухо… (кашляет)или нет… (кашляет)еще не… (кашляет), а потом (кашляет). Уже потом в хоро… (кашляет)еще не… (кашляет), а потом (кашляет). Уже потом в хоро… (кашляет)и, если… (кашляет)… можете… (кашляет)и… (кашляет)в общем, все… (кашляет). Все, все, все (кашляет). Вы поняли? (не кашляет.)
– Поняли. Спасибо. Поняли.
Перед самым отъездом на первый вечерний концерт.
– Весник, ты в этих туфлях будешь выступать? – спрашивает Арнольд Григорьевич.
– Нет, нет.
– А куда?
Нас принимали великолепно. Перед последним концертом в местной газете появилась рецензия: «Не трэба нам таких гастролеров, як N.». Цитирую последнюю строчку рецензии: «И несмотря на то, шо Дудник та Весник гарно (хорошо значит) сполняли свои сценки, воны не смогли рятуваты (спасти значит) цего дуже поганого зрелища!»
Перед отлетом в Москву. Прощальный банкет в номере одного из участников концерта.
23.00. Тосты, тосты… Чокаемся, рассказываем веселые истории, хохочем.
1 час ночи. Арнольд поднимается:
– Ну что, молодежь? Ложиться не будете?
– Нет смысла. Автобус в аэропорт в 6.30 утра, а сейчас уже второй час.
– Ладно, а я пойду отдохну.
– Мы вас часиков в пять разбудим?
– Можно.
– Чайку подготовить?
– Можно.
– Рюмочку оставить?
– Можно. Пока.
5 часов утра. Звоним.
– Алло! Арнольд Григорьевич. Доброе утро. Подъем. Пять утра. Ждем вас.
– Кто это?
– Это мы – молодежь.
– Какая?
– Это мы… Вы просили вас разбудить. Чай готов. Рюмочка оставлена. Автобус в 6.30.
– А-а-а-а, понятно. Сколько вас там?
– Сколько нас? Сейчас… Раз, два, три, четыре, пять – шесть человек.
– Все живы?
– Все.
– Вас точно – шесть?
– Точно, точно!
– Пересчитай! (Шепотом и кашляет.)
– Раз, два, три… Шестеро, точно!
– Слушайте меня внимательно (кашляет). N. с вами?
– Да, да! С нами. Здесь он. А что, Арнольд Григорьевич?
Он долго кашляет и говорит с придыханием:
– Пошли всех шестерых «туда» и еще раз «туда» и «туда»…
– За что?
– За то, «шо не трэба мени таких гастролеров». Я немножко (кашляет)еще посплю, а в 6.30 к автобусу выйду, несмотря на то что «кое-кто не смог рятуваты цего дуже поганого зрелища» (закашлял). Понял?
6.30 утра. В автобусе. Мы – молодежь – спрашиваем:
– Арнольд Григорьевич, почему вы такой мрачный?
– Я себе думаю: в пять утра луна была во-он там, а теперь в 6.35 она уже вот здесь. И еще я себе думаю: кто из вас в пять утра выпил мою рюмку и мой чай?!
– Никто!
– А куда???
Очень большой композитор перед смертью постоянно говорил: «Только с почестями, только с почестями, только с почестями!» Знаменитый ученый задал вопрос: «И это все?» А Арнольд Григорьевич: «Если там есть манеж, я не пропаду: начну с клоуна, потом поставлю „Новый балет на льду“. Так что захватите коньки. Я вас жду».
О, Пари!
Необходимо уметь отстраняться от самого себя, от других, смотреть и смеяться, несмотря ни на что смеяться.
Одно слово «Париж» – и тобой овладевает душевный трепет! Как-никак – пятнадцать столетий этот город шлифовал историю не только Франции, но и мира!
1963 год. Задолго до гастролей в Париже стало известно, что у нас есть конкуренты: Театр комедии под руководством Н. П. Акимова и Большой драматический театр им. Горького под руководством Г. А. Товстоногова. Решался вопрос: кому отдать предпочтение? Решался не нами, не нашими ленинградскими коллегами-конкурентами и даже не Министерством культуры, не французскими товарищами и господами, а «господином Маяковским». И «он» решил его в пользу Московского театра сатиры! Едут «Клоп», «Баня» и на «прицепе» – «Яблоко раздора» Бирюкова.
Итак, началось: справки о здоровье, ажиотаж в связи с предстоящим знакомством с великим Парижем, недовольство тех, кого не берут, затаенное торжество едущих…
Лихорадочные поиски вариантов улучшения актерского исполнения: перемещения с роли на роль, снятия с роли, замена актера другим, более сильным исполнителем. Заявления в разные инстанции оскорбленных в связи с этими перемещениями, разбирательство этих заявлений, скрытые и открытые сожаления и торжества по поводу всех этих пертурбаций…
Очень серьезный репетиционный период во имя улучшения качества спектаклей (у меня он был особенно напряженным, так как пришлось не только вводиться то на роль Понт-Кича в «Бане», то на роль Ивана Ивановича в той же «Бане», но еще и проводить с 9 утра трудные репетиции по выпуску спектакля «Проделки Скапена» Мольера в моей, совместно с А. Столбовым, постановке).
Серия бесед о Франции, о специфике ее экономического и политического положения, о поведении советского гражданина в условиях буржуазной страны и множество разговоров во время этих бесед о том, нужны ли они – беседы – или нет.
Советы и требования: разбиться на пятерки, их начальников выбрать только из членов партии; не смотреть, не заходить, не разговаривать; не фотографироваться, приглашений не принимать, в одиночку никуда не ходить; остерегаться провокаций, не уединяться, не поддаваться; не дышать, не ка…, не пи…; настороженно отнестись к «увеселительным» районам, особенно к площади Пигаль, на которой находится кабаре «Мулен Руж»…
Кто-то спросил: «А в театр „Красная мельница“ (это и есть по-французски „Мулен Руж“) можно заглянуть?» И незамедлительно получил ответственный, глубокомысленный ответ: «В красный, пожалуйста, сколько хотите, но желательно всей пятеркой – мало ли, вдруг какая-нибудь проверка! Спокойнее будет!» (Ударение на первой букве «е»…)
Я спросил: «Возможно, буду приглашен Луи Арагоном домой. Как быть: идти или поостеречься?» Инструктировавший нас на минуточку задумался и сказал: «На месте разберетесь с вашим руководством. Расскажите, кто он такой, этот Арадон, руководство проконсультируется с кем надо и даст вам рекомендации. Сами решений не принимайте! Несите гордо звание гражданина нашей великой страны!»
Вспомнился инструктаж Бомпара в связи с угрозами русских нигилистов в адрес его земляка, последнего Дон-Кихота европейской литературы, знаменитого Тартарена из Тараскона (из романа Альфонса Додэ «Тартарен в Альпах»): «Будьте начеку: осматривайте кровать в гостинице, прежде чем лечь, осматривайте стул, прежде чем сесть… Внимание к кушаньям, к стаканам, которые могут быть вымазаны ядом. Невидимым! Бойтесь парного молока, которое вам принесет пастух, они ни перед чем не остановятся».
В 60-х годах у меня сложилось твердое убеждение в том, что за границей советские люди интересовались собой значительно больше, нежели ими все окружающие их!
…Итак, сборы, покупки сувениров, прощания… И наконец 6.15 утра 17 июня 1963 года. Автобусы, едем в «Шереметьево». Получение билетов, сдача багажа и посадка в самолет, «вылетающий рейсом № 49 Москва – Париж». Завистливые глаза провожающих и тревожные у тех, кто первый раз летит на самолете (а таких оказалось много), растерянные у администраторов, которые остались в Москве… Так жалко было смотреть на словно пришибленного главного администратора театра, не знавшего, как себя вести. Он, многие годы всегда бывший «передовым» и необходимым в театральных гастролях, привыкший к ажиотированной деятельности, всегда повышенно громко говоривший, вдруг оказался в положении человека, которому нечего делать, некому советовать, нечего исправлять, нечего устраивать… Теперь он мог лишь грустно и неизящно острить о том, что, пока мы будем во Франции, он подготовит гастроли на Марс! Все мило улыбались, понимая всю «драматичность» его положения: «Он – и не летит!»