Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 84

Эпилог. Соседи, которым я оставил Рекса в Пери, рассказывали, что несколько раз Рекс бегал на железнодорожную станцию – ждал электрички, высматривал меня. Его приводили на поводке домой, но на следующий день он снова сбегал на станцию. Худел, почти ничего не ел… Кто-то посоветовал сдать его в школу сторожевых собак при МВД. Учился он плохо. Зачах и вскоре ушел из жизни…

Я до сих пор чувствую себя виноватым в том, что не взял его в Москву, несмотря на то, что легче ему не было бы – так я считал. Только теперь с уверенностью могу сказать, что, конечно, было бы легче, потому что дружба и преданность выше всяких благ – и для Собаки и для Человека!

Прости меня, Всевышний, прости меня, любимый пес, если я поступил не так!

Рекс! Я уверен – ты слышишь меня! Прости…

Из всех воспоминаний о войне извлекаю лишь то, что имеет отношение к добру, к человеческой дружбе! Основа дружбы – это способность сопереживания и сострадания! Без этих подарков Бога людям не существует дружбы! Если человек говорит о том, что дружба – надуманное свойство людей, это означает, что он обделен, что он грешен, что он в лапах Сатаны!

В страшной войне Добробыло сильнейшим оружием! Странная формулировка, да? Нет, не странная. Когда ощущаешь доброе к тебе расположение солдат, начальства, пишущих тебе письма – о! – это так помогает побороть в себе страх, сомнения. Это удваивало и духовные и физические силы и, если хотите, обязывало быть мужественным. Вообще на войне трудно было быть плохим. На войне человек – как на «рентгене»!

И в заключение мне хочется сказать несколько слов молодым людям. Да, вам трудно только позитивно (или, пользуясь современной избитой терминологией, – однозначно) размышлять по поводу выигранной нами адской войны. Не стоит тратить энергию и время на то, чтобы оценивать то так, то эдак то, что сделали мы – старшие! Не надо пилить опилки, надо лишь поверить тому, что большинство из нас воевало с чистыми сердцами и совестью. Надо обязательно поверить тому, что все свои силы люди должны тратить на Единение во имя того, чтобы не повторился тот кошмар, в котором под грохот моторов, металла и огня скрежетала чудовищная, неописуемая мешанина лжи и героизма!..

Война окончена. Я, молодой лейтенантик, еду в троллейбусе по Москве. На одной из остановок в салон вошла симпатичная девушка. Влюбился моментально. Настолько влюбился, что пропустил свою остановку. Решил непременно познакомиться.

Она между тем внимательно посмотрела на меня и многообещающе улыбнулась. У камерного театра, теперешнего имени Пушкина, вышла, я за ней.

– Можно с вами познакомиться?

– Конечно, – ответила девушка, по-прежнему улыбаясь.

Протянула мне руку и назвала имя.

– Я провожу вас!

– Ладно, – и улыбка ее стала просто неземной.

Мы подошли к дому, который я очень хорошо знал. Поднялись на четвертый этаж, остановились у двери. Девушка позвонила, дверь открылась, в дверях – мой двоюродный брат художник Борис Немечек.

– Куда ты запропастилась? Я уже беспокоиться начал, – выговорил он девушке.

– Не сердись, Боря. Зато я встретила и привела к нам Женю.



Угораздило же меня влюбиться в жену брата! Мы никогда с ней прежде не встречались. Я не знал, что Борис женился. А она меня еще в троллейбусе узнала по семейным фотографиям.

В троллейбусах с тех пор с женщинами никогда не знакомился: каждая из них могла оказаться родственницей! Чем черт не шутит!

Умолив штабных офицеров выдать на руки (что не положено) демобилизационные документы, чтобы ускорить их оформление, в апреле 1946 года я распрощался с армией, очень многому меня научившей, и явился в столицу, чтобы продолжать овладевать профессией артиста. Я не хотел лишиться возможности быть зачисленным на окончание второго курса училища имени Щепкина, чтобы тем самым не терять целый год учебы.

Я окончил училище круглым отличником по мастерству актера, уже играл маленькие рольки в Малом театре. Дважды заполнял анкету для зачисления в штат этого театра и дважды не был зачислен. Как выяснилось потом – по причинам неблагонадежности: сын врага народа. А то, что я воевал, имел награды, не было принято во внимание.

Деталь для нашей советской действительности очень типичная!

Обидно, но, как говорится, все к лучшему. Поступил в труппу театра им. Станиславского, затем Театра сатиры. Там я получил возможность сыграть большое число ролей. Обижаться на судьбу никак не могу еще и потому, что в конце концов я был приглашен в коллектив Малого театра уже сложившимся артистом с именем. Я прожил в нем интересную творческую жизнь, заслужил высокое звание «Народный артист СССР». К боевым наградам прибавились ордена Трудового Красного Знамени и Дружбы народов.

Алексей Дикий

Моя память удерживает тысячи лиц, походок, жестов. Хранит облик и манеры многих актеров и режиссеров, с которыми я работал. Отчетливо помню тех, кто поразил меня своим талантом, интеллектом, оригинальностью характера. А в жизни мне случалось встречать немало интересных и даже выдающихся людей. И все же, если бы меня спросили, кто из них оставил в душе и памяти наиболее яркий след, я бы ответил не задумываясь – Алексей Денисович Дикий.

Я услышал это имя еще мальчишкой в Кривом Роге, где впервые попал в чудесный мир, именуемый Театр. В то время в город приезжали на гастроли коллективы столичных артистов. От них-то я и узнал о Диком. О нем всегда рассказывали что-то заманчивое: то восхищенно говорили о какой-то «Блохе», называя спектакль балаганом, раешником; уверяли, что Дикий в спектакле необыкновенно играет Платова. То восторгались его режиссерской изобретательностью в «Первой Конной», в «Леди Макбет Мценского уезда». Называли Дикого потрясающим, невероятным, отчаянным, диким Диким.

Этот человек завораживал меня своей загадочностью. Я упивался рассказами о нем, о его постановках и ролях, о его натуре, его таланте, богемности. По-моему, я знал о нем все. Знал даже мизансцены спектаклей, которые никогда не видел. А мизансцены Дикого были настолько неожиданны, талантливы, что всегда вызывали взрывы аплодисментов.

К примеру, в одном из спектаклей у него на сцене в накуренной комнате сидели мужики, а над ними в клубах табачного дыма висел топор! В «Смерти Тарелкина» персонажа уводили на допрос в полицейский участок. Уводили жгучего брюнета, с допроса возвращался абсолютно седой человек. Даже два чучела медведей, которые в прошлом нередко стояли у лестниц в вестибюлях домов богатых людей, от ужаса оживали и пятились за кулисы.

Надо же так случиться, что, демобилизовавшись, я попал на курс, которым руководил Дикий! Я был влюблен в Дикого заочно, но окончательно он меня покорил вот как.

Позволю себе небольшое отступление. До возвращения в училище я имел дело в основном с начальниками, военными, чаще всего людьми безапелляционными. И чем хуже человек разбирался в своем деле, тем был безапелляционней. Так складывалось, что я чаще подчинялся, нежели проявлял себя, верил, что старшие, руководящие люди действительно ближе к истине. Я тушевался перед опытом других.

Естественно, что Дикому я просто смотрел в рот, стараясь не упустить не то что сказанного слова, но даже намека на мысль. Для меня он был почти пророк.

На одном из занятий я задал Дикому какой-то вопрос. И вдруг этот талантище, умница задумался! Через большую паузу этот великан мне, мальчишке, признается: