История нравов

Практически борьба против безнравственности ограничивалась устройством приютов кающихся Магдалин, насильственным заключением заболевших проституток в определенных больницах и главным образом выселением пришлых проституток.

Оба последних способа практиковались чаще всего, тогда как приюты спасения основывались только в некоторых крупных городах. Для более широкой деятельности так называемым комиссиям публичной нравственности недоставало не только более широкого умственного горизонта, но и необходимых денег. Наиболее энергично и систематически велась борьба против проституции в Австрии, при Марии-Терезии.

Мария-Терезия назначила постоянно функционировавшую комиссию, известную под названием «комиссии целомудрия». Ее методы скоро достигли печальной известности во всей Европе. Драконовскими мерами, как-то: обрезанием волос, тюремным заключением, осуждением на роль уличных метельщиц — хотели перевоспитать проституток.

Мужчин старались отпугнуть от общения с проститутками постановлением, в силу которого каждый холостяк, застигнутый в квартире проститутки, обязан был на ней жениться. Женатого ожидало обвинение в прелюбодеянии, однако подобное насильственное «лечение» никаких результатов не достигло. Число проституток не уменьшалось, число посещений не сократилось. Проститутка превращалась официально в горничную или экономку. Значительно увеличилось число преступлений, в особенности аборт и детоубийство, и увеличилось до чудовищных размеров, так как каждая девушка-мать казалась безнравственной и каралась законом. Увеличение числа таких преступлений было на самом деле единственным положительным результатом охватившего правительство Марии-Терезии нравственного пыла. Да и не могло быть иных результатов, так как логику вещей нельзя по желанию изменять в ту или другую сторону.

Как ни мало логики было в таком и подобных ему методах борьбы с проституцией, само отношение полиции к проституткам и проституции было совершенно логично. Оно носило чисто абсолютистский характер. Другими словами: полиция обслуживала интересы начальства, а так как это были господствующие классы, то их интересы заключались в беспрепятственной эксплуатации всех возможностей наслаждения. К числу последних принадлежала и проститутка, и потому, естественно, к ее деятельности необходимо было относиться осторожно. Эту задачу и исполняла как нельзя лучше повсюду и везде полиция. А подобное типичное поведение полиции может показаться странным только разве слепому идеологу, верящему в существование независимо от времени и пространства царящей над миром вечной морали и потому усматривающему в полиции облеченную в мундир защитницу этой вечной и возвышенной нравственности, не понимающему, что она не может быть не чем иным, как орудием власти господствующих классов.

Из того, что полиция относилась к проститутке по-абсолютистски и скорее содействовала, чем препятствовала пышному развитию проституции, разумеется, не следует, что эти женщины обладали какими-нибудь положительными правами. Если не считать Англии, они не имели решительно никаких прав. Они всецело были отданы во власть полиции. Если последняя часто закрывала на самые дикие оргии не только свои глаза, но и чужие, да еще и чужие рты, то иногда, напротив, по самому невинному поводу она грубо вмешивалась, если господа бывали охвачены капризом ввести в своих владениях строжайшую нравственность. Грубее и нахальнее всего она вмешивалась тогда, когда какая-нибудь продажная жрица любви становилась неудобной для могущественного покупателя и тот хотел от нее отделаться самым простым способом.

Она же беззастенчиво провозглашала невинную девушку проституткой, если та пробудила желание влиятельного человека и тот хотел наложить на нее свою властную руку. Иными словами, широчайшая терпимость, мирившаяся с долголетним нарушением полицейских постановлений относительно порядка в домах терпимости, была соединена с грубым игнорированием всех человеческих прав. Этот метод имел, однако, еще и более сокровенный смысл. Таким образом, сама проститутка становилась полицией, то есть она становилась союзницей полиции.

А первое, чего требовала полиция, была обязанность шпионить за клиентами и доносить о них. В конце концов полиция знала все частные тайны и держала в своих руках множество людей из всех классов. А это было для нее как органа абсолютизма гораздо важнее, чем всякая воображаемая высшая нравственность. Так же точно проститутка всегда была желанной союзницей милитаризма. Многие решались пойти в солдаты — тогда всюду существовали только наемные войска — лишь в том случае, если голова их была затуманена, а для этой цели вербовщики пользовались услугами девиц. Одним словом, каждая проститутка, а в еще большей степени каждая сводня, ибо к ней приложимо все сказанное о проститутке, была в конечном счете орудием и оплотом абсолютизма. Таков итог.

С этим итогом как нельзя более гармонировал другой факт: сифилис в XVIII в. снова наводнил гигантской волной Европу. Однако на этот раз он уже не был дерзкой случайной остротой, которую история могла бы и не позволить себе, как прежде, когда в век географических открытий сифилис был случайно завезен из Гаити, нет, на этот раз он был неизбежным роком абсолютизма. Провозглашение галантности высшей целью жизни должно было позволить пышно распуститься оставшимся зародышам сифилиса, так как трудно было найти более удобные условия для его развития и распространения, чем жизненная философия и политические методы абсолютизма.

«Шип на розе», — острили фаталисты, когда жестокая действительность вбила им в голову молотками мысль, что здесь не существует или-или! Однако то был страшный шип, который снова вонзился в кровь человечества, хотя симптомы заболевания и не были столь ужасны, как двумя столетиями раньше, когда болезнь впервые вторглась в Европу.

Главной рассадницей сифилиса — и, разумеется, других венерических болезней — была публичная проститутка. Каждое половое с ней сношение было тогда равносильно почти неизбежному венерическому заболеванию. Один берлинский врач расследовал с этой стороны жизнь Казановы и пришел к выводу, что «Казанова заболевал каждый раз, когда имел дело с проститутками». Неизбежная тесная связь мелкой буржуазии, и в особенности люмпен-пролетариата, с проституцией вводила яд сифилиса по тысяче каналов в народные массы. Мюллер говорит в своем «Gemalde von Berlin...»: «Низшие классы совершенно заражены, две трети (сказал мне выдающийся врач) больны венерическими болезнями или обнаруживают симптомы венерических болезней». В Кобленце после вторжения эмигрантов, когда была «предложена бесплатная медицинская помощь, зараженных оказалось семьсот». Так как с начала XVII в. Лондон сделался центром мировой торговли и здесь всегда был огромный наплыв иностранцев, то половые болезни в нем достигли особенно чудовищных размеров, и потому ни один город не возбуждал в этом отношении таких опасений.

Однако и господствующие классы страдали не меньше от этого бича. Напротив, здесь целые семейства были заражены этой болезнью, так как при господстве вышеописанной свободы нравов «галантный подарок», полученный от проститутки или балерины, очень легко передавался светской даме, и прежде всего метрессе.

Многие развратники, любовь которых знатные дамы оспаривали друг у друга, положительно разносили эту болезнь по всем домам. Большая половина правящих фамилий была тогда заражена сифилисом. Почти все бурбоны и орлеанисты страдали или временно, или постоянно этой и другими венерическими болезнями: Людовик XIV, его брат, муж герцогини Елизаветы Шарлотты, Филипп Орлеанский, регент Франции, Людовик XV и другие. И то же надо сказать о всей французской придворной знати.

В Париже, как доказали Капон, а вслед за ним Эрве, большинство балерин и актрис были сифилитичками. Так как именно из этих кругов французская знать преимущественно брала своих любовниц, то заболевание было для большинства неизбежностью. Знаменитая танцовщица Камарго и не менее знаменитая Гимар оставили почти всем своим поклонникам, среди них нескольким принцам и герцогам, такую память о своей благосклонности. Герцогиня Елизавета Шарлотта, которая, впрочем, и сама была заражена мужем, пишет: «Балерина Дешан поднесла принцу Фридриху Карлу Вюртембергскому подарок, от которого он умер».