Империя звёзд

И она в тревоге ждала ответа.

Он повернулся и поцеловал ей руку. Эйлия издала вздох облегчения и потянулась погладить его волосы. А он будто одновременно хотел и отстраниться, и поддаться этой ласке. Что с ним такое? Она мысленно задала ему этот вопрос, и он ответил вслух, будто не хотел допускать ее в интимные глубины мысли:

— Ничего.

— Я всегда буду любить тебя, — сказала она нежно.

— Знаю. — Он посмотрел на нее странно. — В том-то и трудность.

И он снова встал, оставив ее одну, брошенную. Когда он вышел из зала, она отвернулась и зарылась лицом в подушки.

— Ну? Так когда же свадьба?

Эйлия посмотрела в сторону насмешливого голоса. Синдра стояла над ней и улыбалась.

— Ты о чем? — спросила Эйлия. — Чья свадьба?

— Как чья? Твоя, конечно. С принцем Морлином.

Синдра без приглашения села на диван.

Эйлия посмотрела на нее с презрением.

— Ты так мало знаешь об этом мире, хотя живешь здесь дольше, чем я? — спросила она презрительно. — Ты не знаешь, что у лоанеев нет брака? Они не владеют друг другом.

— Что ж, очень жаль. Это помогает не дать мужчине шляться вокруг.

— Мандрагор не такой, как другие. Он любит только меня.

— Ты уверена? — Синдра наклонилась поближе. — А отчего же он до сих пор не объявил тебя своею? Может, ты для него только забава?

Краска бросилась Эйлии в лицо, и она вскочила на ноги.

— Возьми свои слова обратно, — прошипела она, — или, суди меня небо, я убью тебя прямо на месте — ради Мандрагора и меня самой. Ты позоришь нас обоих!

Лицо Синдры сохранило насмешливое выражение.

— Я всего лишь стараюсь помочь тебе, милая моя принцесса. Могла бы проявить какую-никакую благодарность. А насчет убить меня — что ж, это может оказаться труднее, чем ты думаешь.

В прищуренных глазах сверкнула неприкрытая ненависть.

— Ты коварная змея! — крикнула Эйлия. — Ты мерзкая ведьма из сточной канавы! Ты разве не знаешь, что моя сила во много раз больше твоей? Мандрагор учит меня ею пользоваться, и я могу тебя сжечь в пепел, если захочу.

Она взметнула руку, и с сапфира на перстне сорвалась молния чистой квинтэссенции. Она ударила Синдру, сбила с ног. Но женщина тут же вскочила, сверкая глазами, и сама метнула молнию. Эйлия презрительно-небрежно отшвырнула в сторону направленный в нее огонь и снова атаковала Синдру, отправив ее к дальней стене. Синдра рухнула на пол.

— Хватит! — резанул голос от двери.

Эйлия застыла, пораженная, все еще протягивая руку. В дверях стоял Мандрагор, и вид у него был рассерженный. Возлюбленный принц сердился на нее. Нет, хуже — в его глазах читалось настоящее отвращение. Он отвел взгляд, повернулся, не говоря ни слова, и зашагал прочь.

Синдра поползла по полу к ближайшему дивану и залезла на него.

— Видела? Видела, какое у него было лицо? — Она будто плевалась словами. — Он тебя ненавидит, видеть не хочет! Можешь прямо сейчас умирать, ты его не получишь!

У Эйлии упало сердце, и мир потемнел. Забыв о Синдре, она бросилась прочь из зала.

Мандрагор нашел Эррона Комору в его личных покоях. Придворный отдыхал.

— Что ты с ней сделал, прах тебя побери? — крикнул он, вбегая в комнату и хватая лоанея за плечи.

— С Эйлией? Ничего, ваше высочество, — ответил Эррон, съежившись. — Это все зелье действует, как я вам и говорил.

— Ты мне не сказал, что у нее полностью изменится характер.

— Этого и не случилось. Вы просто видите сейчас другую сторону того же характера, ту сторону, что до сих пор тщательно подавлялась. Зелье сняло определенные… ограничения, которые она ранее на себя наложила. Вот почему мы, лоанеи, больше не используем это зелье на наших вассалах. Считалось, что оно вызовет в них повиновение, наполняя направленным на нас обожанием. Но они только дрались друг с другом за наше внимание.

Мандрагор ничего больше не сказал, просто повернулся и вышел из комнаты. Стыд — этой эмоции он не испытывал уже веками, в буквальном смысле, и забыл его едкое жало. Падение Эйлии случилось только из-за ее веры в него — она приняла зелье, думая, что он не подмешает туда ничего вредного для нее. И вот теперь… Мандрагор вспомнил развевающиеся волосы, напудренное лицо и алое вечернее платье, подчеркивающее грациозную длинную шею и тонкую талию. Руки он сжал в кулаки до боли. Это выражение бесконечной преданности на ее лице, где раньше было только сочувствие, — это вызывало полное отвращение. В некотором смысле перед ним стояла не Эйлия, а какой-то автомат, существо без истинных чувств, предмет, которым следует командовать. Он, который ценит свободу более всего на свете, украл эту свободу у нее.

«Но лучше так, — настаивал внутренний голос. — Так не она управляет мною, а я ею. Власть у меня».

Да, действительно, под властью зелья она никогда ему ничего плохого не сделает — даже подумать об этом не сможет. Ее сила сведена к нулю: она воспользуется ею лишь по его приказу. Им не придется биться на дуэли, которая ужасала его, и Эйлию нет необходимости убивать. Вместе они выстоят и против немереев, и против валеев, их слитая воедино сила сокрушит любого врага.

Но держать ее в таком омерзительном трансе?

Существует зелье-противоядие, и вряд ли его трудно добыть. Но он не может себе позволить освободить Эйлию от власти зелья. Слишком поздно Мандрагор увидел, в какую западню себя загнал. Освободи он девушку, она тут же поймет его коварство, как только вернется в нормальное состояние, и разгневается на него. Может быть, это хитрый Эррон задумал с самого начала? Да нет, ему уже мерещатся заговоры в каждом углу. Но освободить Эйлию невозможно. Значит, единственное решение — ее убить?

В последнем донесении гоблинов с Меры говорилось о пленении Дамиона. Но хотя Мандрагор велел им следить за священником, он уже понимал, что держать этих заложников — бесполезный шаг. Эйлия не из тех, кто позволяет личным чувствам возобладать над долгом. Надеяться подчинить ее себе таким способом — бессмысленно.

Он пытался привлечь ее на свою сторону, играя на ее любви к знанию и желанию сбежать из заточения. Он хотел заинтересовать ее возможностью превращения в дракона, возможностью отказаться от человеческой сути — но она колебалась, и в результате ему пришлось больше времени проводить в образе человека. Как следствие, он становился все более человеком с каждым днем, проведенным в этом теле, и мысли его и сама природа соответственно мельчали. Внезапно ему вспомнилась храмовая девственница, что выманила его из логова сотни лет назад. Он тогда увлекся девчонкой, не загадывал вперед, не думал, что будет делать, когда начнет подходить к концу краткий срок ее жизни, станет увядать ее красота и жизнь начнет угасать в ней, а он так и останется неизменным. Были у него мысли «состарить» себя иллюзией ради нее, но разум его отгонял от себя мысли о будущем. Не думает же человек об увядающем цветке, когда срезает его и ставит в вазу? Какой же он был дурак! И такое безумие он сотворил именно в образе человека. Если он не найдет способа навеки оставить этот облик, он пропал.

Дракона в себе он чувствовал почти осязанием: зверь вертелся, бил крыльями в отчаянном усилии вырваться, освободиться. Снова дала знать о себе рана на груди от железа и старые шрамы на боку и на шее: они пульсировали тупой, изнуряющей болью. Он глянул в зеркало: да, опять эти красные рубцы.

По длинной лестнице поднялся он на площадку центральной башни, ища ясности сознания, которая приходила с обликом дракона. Сердце у него воспарило, когда он отбросил свою человечность и всю мелкую суету, с нею связанную, и поднял крылья к ветру. Он был теперь хозяином всех стихий, одинаково свой на земле, в воде, в воздухе. И он полетел прочь из города, глядя, как обитатели его показывают вверх и разбегаются в ужасе. Над рекой, над полями. Разбегались какие-то козьи стада и их пастухи, и люди в панике были не умнее своих животных. Теперь Мандрагор мог только пожалеть этих бедных людишек. Он-то человеческую слабость легко откладывал в сторону, для него это было лишь временное неудобство, а им такое было недоступно.