Спасительная любовь

— У мисс Фэрчайлд есть дом? — спросил Джек, с вожделением глядя на сыр.

Хороший чеддер. Боже, он не помнит, когда в последний раз…

Он вскинул голову.

— Четыре года? — вскричал он, оказавшись на ногах прежде, чем осознал это.

Морис и миссис Харпер молча смотрели на него. Потом Морис кивнул.

— Oui [14]. Четыре года. И я каждый день возносил благодарность.

— С тех пор как умер герцог?

Они смотрели друг на друга. На этот раз Морис выглядел менее жизнерадостным.

— Oui. Четыре года…

Джек помнил старого герцога крепким и бодрым, да еще и воинственным. Джек никогда не мог понять, что заставило блистательную герцогиню выйти замуж за такое страшилище. В конце концов, она сама была дочерью герцога. Если учесть, каким могущественным человеком слыл ее отец, брак, несомненно, был продиктован интересами семейств.

Значит, с тех пор прошло более четырех лет.

Он сел.

— Какой сейчас год?

— Тысяча восемьсот пятнадцатый, — сказал Морис.

— Ты бы придержал язык, недотепа, — набросилась на него миссис Харпер. — Ведь добьешь парня.

Но Джек уже не слушал. Его охватила паника. Тысяча восемьсот пятнадцатый. Сейчас тысяча восемьсот пятнадцатый год. Его и так ужасало, что из его памяти выпал год, а то и два. Но пять лет?

— Вы уверены? — задал он ненужный вопрос. Миссис Харпер поразмышляла.

— Да, — в конце концов сказала она. — Разве все эти годы я не следовала за мисс Грейс и се отцом по всем полям сражений Европы?

Он с отсутствующим видом кивнул.

— Что еще вы можете рассказать мне об этих пяти годах?

Этого было уж слишком для доброй женщины.

— Я думаю, вам надо спросить у миссис, сэр. Не обижайтесь. Но не мое это дело, я не буду делать ничего против их желания.

Джек уставился в одну точку, отчаянно пытаясь заполнить выпавшее из его памяти время какими-то воспоминаниями. Он залпом проглотил эль, съел любимый чеддер и не почувствовал его вкуса. А потом, видя, что собеседники считают его абсолютно безумным, каменными шагами вышел из кухни с намерением найти свою жену.

Он не сразу нашел ее. Он открыл дверь в коридор второго этажа и не увидел там никого, кроме подозрительно замершего у открытой двери зеленой гостиной Финни, у которого был такой вид, словно он приготовился ринуться на чью-то защиту. Джек собирался спросить, что там происходит, но отчетливо услышал голос женщины, явно не желавшей сдерживаться.

— Моя дорогая герцогиня, — говорила явно аристократка, демонстрируя чванство и лицемерие в их крайнем выражении, — вы должны понять, что, когда до меня утром дошла эта новость, я была вынуждена пойти на риск.

— Я не понимаю таких вещей, — лениво протянула леди Кейт. — Какое вам дело до того, что происходит в моем доме, леди Брайтли?

— Кошка. — Он услышал, как фыркнула леди Би. Последовал смешок, потом шарканье ног.

— Долг каждой христианки — предупредить подругу, что она приютила под своей крышей падшую женщину.

Джек, ставший так, что его не было видно, похолодел. Что-то ужасное происходило в комнате, он не хотел слышать это, но не мог двинуться с места.

— Падшую? Упавшую? — произнесла леди Кейт. — Откуда? Я ничего не слышала о несчастном случае.

Послышался другой голос, более высокий и твердый, похожий на голос миссис Драммонд-Баррелл. Любимым занятием этой старой карги было свысока наставлять дам ее круга.

— Легкомыслие едва ли идет вам на пользу, ваша светлость. Если вы берете в дом такую пользующуюся дурной славой особу, как бывшая графиня Грейсчерч, вам должны быть известны последствия. Одного развода достаточно, чтобы она оказалась отторгнутой хорошим обществом. Если же учесть остальное…

Развод? Джек не мог вдохнуть. Голова снова начинала разрываться от боли.

— Не думаю, — проговорила леди Кейт, — что это Джервейс Армистон развлек вас такой занимательной историей.

— Ну почему же, о ней говорили в каждой лондонской гостиной. Дорогая герцогиня, если вы приняли вашу новую компаньонку за добропорядочную женщину, то жестоко ошиблись. Нет ничего более далекого от истины.

— Фарисеи, — выпалила леди Би.

— Да, дорогая, — сказала леди Кейт. Джек уловил раздраженное шуршание ткани. — Я очень ценю то, что вы считаете своим долгом уведомить меня об этом, — сказала герцогиня ледяным голосом, тем не менее, боюсь, вы напрасно побеспокоились. Леди Оливия сообщила мне, кто она такая, еще в Брюсселе. Это произошло, когда она выхаживала наших раненых в сражении. И я посчитала, что этот милосердный поступок, требующий большого мужества, ставит ее в особое положение.

— Но она наставляла рога мужу с собственным кузеном!

По какой-то причине это заявление заставило леди Кейт расхохотаться. Но Джек уже не слушал.

Кузен Оливии? Тристрам?

Он вдруг вспомнил. Он с размаху открывает дверь коттеджа старого арендатора, куда они с Оливией сбегали, когда хотели побыть одни.

Только Оливия там не одна. Она стоит, обнимая Тристрама. Он слышал непристойную брань, изрыгаемую собственным ртом. Он застал Ливви, свою Ливви, любовь всей его жизни, там, где, как ему сказали, она должна была быть.

Он помнил, что она протянула к нему руку, лицо ее было смертельно бледным, по щекам текли слезы, в огромных карих глазах была мольба. Ее волосы в беспорядке падали вниз, ее изумительные шелковые волосы цвета спелой пшеницы… А ее кузен, этот отвратительный соблазнитель, которому он доверял, кричал на него.

В следующий момент возникшая в его голове картина стала разваливаться, но этого было достаточно. Боль в голове усилилась, он ухватился за ручку двери, чтобы устоять на ногах.

Это была просто сцена из мелодрамы, в смятении думал он, все еще мысленно видя тревогу в глазах Ливви, ее побелевшую кожу. «Если бы я увидел нечто подобное в театре, то хохотал бы до упаду».

Но ему не хотелось смеяться. Он чувствовал, как в нем снова поднимается ярость, как снова начинает болеть плохо залеченная рана. Он чувствовал отвращение, стыд и унижение; их вкус он хорошо помнил, ему не надо было вспоминать его.

Как может она лгать с такой легкостью? Как может она считать, что он поверит в ее любовь? Он-то думал, что она держит его в неведении, чтобы уберечь от чего-то ужасного, что он сделал. А она защищала себя. Она выигрывала время, чтобы снова втереться к нему в доверие, прежде чем все откроется.

Он крутился, не в силах решить, куда ему идти, когда увидел ее. Бледная как привидение, она стояла в полутьме у двери в библиотеку, напротив двери в гостиную. И, словно ее заставило что-то, повернулась к нему.

На этот раз не было слез, не было мольбы и рыданий, только, если бы он мог этому верить, отчаяние и опустошенность — столь глубокие, что они победили все; только, если бы он мог этому верить, смирение с судьбой.

Она долго смотрела на него. Потом, не сказав ни слова, повернулась и скрылась в библиотеке.

Она должна была знать, что он последует за ней. Он так и сделал, ему хотелось с силой хлопнуть дверью, но это только раззадорило бы гарпий, собравшихся в гостиной.

— Так вот что ты опасалась сказать мне? — заговорил он, закрывая дверь, чувствуя, как раздраженно звучит его голос. — Я терзал себя, считая, что виноват в чем-то, а ты все это время просто защищала себя?

Она неподвижно стояла, хмуро разглядывая свои руки, точно никогда не видела их. Он даже не был уверен, что она знала о его присутствии в комнате.

Вдруг разъярившись, он шагнул к ней и схватил за руку.

— Черт. Оливия, слушай меня.

Она вздрогнула так, словно очнулась ото сна.

— О, Джек. Да, я шла поговорить с тобой.

— Я так и думал, — язвительно прошипел он. — Должно быть, чтобы объяснить то, что я только что услышал?

Она моргнула.

— Объяснить?

Он побагровел.

— Не лги мне, Лив. Я знаю, что слышал. Я помню. Я помню, что застал тебя с Тристрамом в нашем коттедже, когда вы занимались любовью. Я помню, что у тебя не нашлось объяснения, хотя не могу понять, что заставило мою жену вести себя словно уличная шлюха. — Он тряс ее, горячая волна злобы душила его. — Попытайся объяснить, Лив. Я требую.

14

Да (фр.)