Спасительная любовь

— Помнишь, как мы любили друг друга среди вереска? — спросил он, нагибаясь, чтобы поцеловать ее долгим, медленным поцелуем, соединением губ, языков и зубов, который сделал больше, чем пробудил память о других поцелуях.

— Я помню, какие волдыри у меня были от крапивы, — возразила она, запуская пальцы в его густые каштановые волосы.

Она изогнулась, чтобы припасть к нему, и застонала, когда их тела соприкоснулись. Он взял в ладони ее груди, подушечки его пальцев были шершавыми, под ними словно проскакивали искры. Она выгибалась так сильно, что казалось, ее тело больше никогда не сумеет расслабиться. Ею овладел безумный голод, тело двигалось навстречу ему без всякого участия воли. Ее руки, язык и губы заново открывали каждый дюйм его тела.

— Это новый, — бормотала она и целовала бугристый шрам на его плече. — И это. — Она, изогнувшись, наклонялась к грубому шву, которым они зашили рану на его бедре в ту ужасную ночь после сражения под Ватерлоо.

— А это нет, — уверил он ее, наставляя на нее свое великолепное орудие. — Где бы я ни был, я всегда хотел тебя.

Он тыкался носом в ее шею, нежно тискал и поглаживал ее тело, даже один раз перевернул ее, чтобы пройтись поцелуями вдоль позвоночника и шутливо шлепнуть по выпуклостям ягодиц. Он любовно покусывал ее везде, от бедер до нежной кожи на внутренней стороне локтей.

Ею владело безумие. Не важно, какими восхитительными были его прикосновения, их было недостаточно. Она хотела, чтобы он вошел в нее. Ей было нужно, чтобы он вошел в нее, — чтобы помнить это ощущение, когда его уже не будет с ней.

Он погрузил в нее свои пальцы, и у нее вырвались жалобные звуки.

— Ну, Джек, — молила она, извиваясь в муке его безжалостных прикосновений. — Сейчас.

Он лизнул ей ухо и тихонько засмеялся.

— Нет, — сказал он. — Еще нет.

Его палец скользнул внутрь и поглаживал там до тех пор, пока ей не стало казаться, что она вот-вот взорвется.

— Хорошо, Лив, — прошептал он ей. — Откройся для меня, сладкая. Позволь мне увидеть твои розовые губки.

Она раздвинула колени. Открыв глаза, она увидела, что он улыбается, глядя на свои пальцы, погружающиеся в глубь ее; глаза его стали почти черными от возбуждения.

— О да, — бормотал он. — Мне так не хватало этого.

Она ловила ртом воздух и вздрагивала под его рукой.

И тогда, наклонившись, чтобы поцеловать ее, он просунул язык в ее рот, приподнялся и глубоко вошел в нее.

Она вскрикнула. Было больно. Он был слишком большим.

Но она приняла его, полностью, извиваясь, чтобы приноровиться к нему; обхватила его ягодицы, помогая ему войти глубже. Она приподнималась, когда он притягивал ее к себе, когда он снова и снова входил в нее, и уже не могла думать, не могла видеть, не могла вообразить что-то другое, кроме этого наслаждения, вызываемого следующими один за другим ударами. Она жалобно стонала, умоляла и смеялась. Наконец настал момент кульминации, и он задрожал, хрипло произнося ее имя как благословение.

А после, усталые и удовлетворенные, они молча лежали, переплетясь, как ветви старого виноградника, усмиряя дыхание и посмеиваясь. И так и заснули, обнявшись, как если бы боялись, что, если они отпустят друг друга, снова что-нибудь случится.

Всю ночь и еще утром они не отрывались друг от друга, заново открывая старые наслаждения и воодушевляясь полной гармонией. Оливия засыпала, уткнувшись в плечо Джека, которое, как ей некогда думалось, всегда защитит ее от всего мира. Он дважды будил ее среди ночи, чтобы заняться любовью, а один раз просто вошел в нее, пока она спала.

Она проснулась, заулыбалась, задвигалась, ее руки инстинктивно нашли его руки, плечо, спину; ее тело ответило удивительно быстро, как в ее снах.

Только больше ей не снились такие сны. Когда напряжение и одиночество становились невыносимыми, она сама добивалась разрядки, свернувшись в своей одинокой постели, но с тех пор как она увидела Джека, тело вспомнило, как желанно прикосновение мужчины. А после этой ночи она знала: оно будет помнить это слишком хорошо.

Пришло время завтрака. Измученные, пресыщенные, они наконец вспомнили, что существуют другие виды голода, которые тоже требуют насыщения. Словно услышав, как они собираются с силами, чтобы спуститься вниз, в дверь постучала миссис Уиллетт; в руках она держала поднос, на котором громоздились яйца, булочки и бекон.

Джек открыл дверь. На нем были только брюки, что заставило миссис Уиллетт насмешливо улыбнуться. Она уверила Оливию, что такому крепкому мужчине, который тратит столько энергии, необходимо восполнять ее, отчего Оливия покраснела, а Джек издал смешок.

— Нам надо встать, — говорил Джек позже, слизывая клубничный джем с ее груди. — Подумай, что нам надо сделать, прежде чем мы встретимся с кем-нибудь из наших исполненных самых лучших намерении друзей.

Оливия закрыла глаза и хмыкнула.

— Я думала, по крайней мере Кит будет здесь.

Джек засмеялся:

— Осторожный Брэкстон, который умеет держать язык за зубами.

Она засмеялась в ответ:

— Он будет здесь. В любом случае он никогда не оставит Грейс. Она, кажется, завоевала преданность каждого, кому довелось служить под началом ее отца.

Джек положил голову ей на живот и продолжал жевать свою булочку.

— За недолгое время, проведенное в ее обществе, у меня сложилось впечатление, что она всемогущая женщина.

Оливия заморгала.

— Грейс? Всемогущая?

— Как вода, которая точит камень. Она не вступит в открытое противостояние. Она быстро сгладит проблему. Тебе известно, куда она отправится отсюда? Если она не пожелает оставаться с герцогиней, может быть, она захочет поехать с нами?

Проницательность Джека удивила Оливию.

— Она говорила что-то о доме, в котором не была слишком долго. Мне кажется, что после того, как все будет улажено, она вернется туда.

— Жаль. Я подумал — она могла бы сделаться великолепной воспитательницей наших детей. — Он улыбался во весь рот. — Только подумай, чему она могла бы обучить их. Верховой езде, стрельбе, умению добывать все необходимое.

Оливия видела, что он только наполовину шутит. Он говорил о будущем: о доме, детях, семье. В его глазах она видела непривычную тоску, улыбка была печальной.

— Хотел бы я, чтобы у нас уже был ребенок, Лив, — сказал он, беря ее руку. — Мне кажется, я бы с удовольствием смотрел на твой большой живот, прикладывал к нему голову и говорил, обращаясь к нему, какая ты замечательная мама.

Ему хотелось, чтобы она сказала, что это возможно. Что она хочет этого так же, как и он.

То, чего хотела она, поднялось к горлу и душило ее.

Идиллия продлилась для Оливии три дня, но это были дни, наполненные смехом, и страстью, и дружеским общением. Это были дни, которые прельстили ее, как распутника прельщает девственница.

Ей ли не знать. Все это уже было у нее когда-то в прошлом, и все кончилось прахом. Но сейчас Джек был другим. Более спокойным, внимательным, заботливым.

Нельзя сказать, чтобы он не был внимательным раньше, но его действия в ту пору диктовались скорее душевными движениями, они не были результатом взвешенного обдумывания. Цветы, сорванные на поле, мимо которого они проходили, котенок, пойманный в сенном амбаре. Поцелуи, когда он видел ее, и розы, когда уезжал. Но она всегда тайно подозревала, что в промежутках он не вспоминал о ней.

Гораздо позднее, когда Оливия вновь обрела способность размышлять над поведением Джека, она пришла к заключению, что он покинул ее так же беспечно, как и любил, как делал все в жизни. Под влиянием импульса. Все решали эмоции, разум совсем не участвовал в принятии решений.

Может быть, теперь все будет по-другому. Может быть, теперь она не будет исчезать из его мыслей. Может быть, на этот раз, вспомнив прошлое, он по-другому увидит те ужасные дни и поймет, как был не прав.

Она снова и снова тешила себя мыслями о постоянстве. О доверии. Она ловила себя на том, что ощупывает свой медальон и думает, не пора ли рассказать Джеку все.