Потерянная Россия

Так еще только в 1936 году обращались к «дорогому Генриху Григорьевичу» члены Болшевской имени Ягоды [251]трудкоммуны НКВД (ГПУ); обращались «семь тысяч коммунаров», переделанных первым после Дзержинского «инженером душ» (слова Максима Горького) из беспризорников и всякого рода уголовников.

Теперь, по — видимому, придется в срочном порядке уничтожать прекрасно изданный том «Болшевцы», где и в прозе, и в иллюстрациях восхваляется вернейший ученик и исполнитель намерений и планов Сталина, ныне брошенный сам в чекистскую камеру, жесточайший палач Ягода.

Серьезнейшие иностранные газеты — «Тан», «Таймс», «Дэйли Телеграф» и т. д. придают аресту и преданию суду человека, который сначала фактически, а потом и формально в течение 15 лет стоял во главе всей жандармско — сыскной и пытательной деятельности Сталина, чрезвычайное значение и в особенности подчеркивают тот нескрываемый восторг, с которым Москва и вся страна встретили весть о готовящейся расправе с самым ненавистным всем слоям населения человеком во всем СССР.

Был ли Ягода самой ненавистной фигурой среди диктаторщиков — это еще вопрос спорный. Нельзя же думать, что крестьяне, рабочие, интеллигенты, священники, «бывшие люди», партийные оппозиционеры, «охвостья эсеров и меньшевиков» — вся Россия, десятилетиями неустанно подвергаемая самым жестоким опытам большевицкого террора, до сих пор не догадалась, что источник ее страданий не в «злоупотреблениях и преступлениях» Ягод и Аграновых, а во всей системе диктатуры, за которую во всяком случае наиболее ответственен человек, ее возглавляющий.

Как раз, предавая суду Ягоду, Сталин в своей столь нашумевшей в последнее время речи на пленуме ЦК ВКП (3 и 5 марта) очень резко подчеркнул незыблемость террора , как основы самой демократической конституции в мире, требуя неукоснительного применения методов «выкорчевывания и разгрома».

Поэтому арест Ягоды и будущая расправа с вчерашним временщиком из красных жандармов не дает никаких оснований к надеждам на действительное смягчение сталинского режима, на возможность некоей новой политической весны, вроде случившейся в 1904 году после убийства В. К. Плеве. Все осталось по — старому. И даже стало еще хуже.

Все осталось по — старому не в стране, конечно, где происходят огромные сдвиги, увлекающие за собой инертную и ослепшую, пережившую себя диктатуру. Все осталось по — старому в мозгах у диктаторщиков. Их сознание бьется, как муха в тенетах, в узком переплете глубоко отсталых реакционных идей ленинизма — сталинизма. Последнее руководящее и почти на месяц скрытое от публики выступление Сталина свидетельствует об этом с большой наглядностью.

На длинных, каких‑то безнадежно нудных столбцах «Известий» и «Правды» Сталин, не связывая концов с началами, иногда просто теряя нить рассуждений, иногда своими рассуждениями напоминая человека в бредовом состоянии, перечисляет тысячу и одну причину, по которым впадают в ересь, в уклоны, в преступления, в злодеяния, в предательство один за другим все ленинские сотоварищи и его собственные, сталинские, ближайшие соратники. В двенадцати невразумительных пунктах «единственный гениальный» объясняет, чему нужно «учить» партийную бюрократию — недаром для секретарей всех рангов открываются курсы для перековки мозгов — и какие «гнилые теории» (целых шесть!) должны немедленно даже до перековки выбросить из своих голов все партчиновники. Но он, по — видимому, вовсе и не догадывается, что вся эта внутрипартийная схоластика никакого отношения не имеет к тому единственному коренному вопросу, который всеми «троцкистскими процессами», всеми сенсационными падениями и казнями поставлен не перед «партийными работниками», а перед страною, перед Россией, перед всем независимым общественным именем и за пределами СССР.

Ниже в очень интересном письме об отношении колхозников к делу Пятакова — Радека рассказывается, как у крестьян, которые, конечно, с удовольствием вылавливают под кличкой троцкистов в особенности ненавистных им партийных бюрократов, — как у этих крестьян, после официальных разоблачений всяческих преступлений сановных «бешеных собак», сам собой возникает опаснейший для диктатуры вопрос: так кто же нами правит , в чьих руках находится страна, если вчерашний всемогущий министр ныне оказывается злостным иностранным агентом, злоумышленным разрушителем благосостояния государства?

Этот действительно роковой для сталинизма вопрос, который рано или поздно не может не получить точного ответа, с особой остротой ставит ныне арест и предание суду Ягоды, ибо этот ныне повергнутый во прах сановник три пятилетки подряд занимал главенствующий пост в учреждении, которое является основным двигателем всей машины диктатуры и без которого вся эта хитрая механика «пролетарской диктатуры» не просуществовала бы ни одного часа.

За что попал Ягода на Лубянку уже не хозяином, а дорогим гостем и как раскрылись его преступления? Об этом ходит много рассказов. Впрочем, человек, который отправил к стенке уже несколько десятков своих «партийных товарищей», не мог, я думаю, сомневаться, что при первом удобном случае один из смертников купит себе отсрочку более или менее правдоподобным оговором ненавистного обер — пытателя. По — видимому, так и поступил К. Радек, если верить достаточно близкому к московским «сферам» корреспонденту «Тан» и еще более близкому к ним знатному москвичу, путешествующему ныне по заграницам. Во всяком случае Радек с прочими сановными тюремными сидельцами, несомненно, сейчас так же радуется беде Ягоды, как и десятки миллионов российских граждан, у каждого из которых кто‑нибудь и как‑нибудь в семье от агентов Ягоды пострадал.

За что же попал Ягода в камеру на Лубянку на самом деле? Об этом пока ничего не известно. Глухое сообщение, подписанное Калининым, ничего не говорит; все можно предполагать, и все предполагают: одни — участие в военном заговоре; другие — тайные связи не то с правой, не то с левой оппозицией; третьи — не без основания утверждают, что открылись большие злоупотребления на Беломорском канале, выстроенном на костях ссыльных рабов ГПУ. Политическая полиция слишком важное в диктаторских странах учреждение. Арестом Ягоды интересуются поэтому и в заграничных прави — тельственных кругах, которые в своей международной политике связаны с Москвой. Если заговорщики оказываются так высоко и на местах, от которых зависит благополучие самих диктаторов, то у заграничных «друзей» Кремля появляется естественная тревога. Ее нужно успокоить. Из Москвы пускается официозное сообщение: Ягода просто высокого полета «гангстер»; крал казенные деньги, окружал себя темным сбродом, безобразно кутил. И с армией ни у Сталина, ни у ГПУ никаких недоразумений нет. Допустим. Примем это успокаивающее официозное кремлевское разъяснение.

Но ведь оно, пожалуй, страшнее всех! Убийственнее всего для всей системы сталинской диктатуры! Бандит, вор и пьяный безобразник 15 лет держал в своих руках жизнь и смерть каждого, кто имел несчастье находиться на территории СССР, включительно до самых стопроцентных хранителей всех традиций и заветов самого Ильича.

На всех торжествах Ягода шел следом за Сталиным. Его дружбой хвастались знаменитейшие советские писатели и специалисты. Сам «отец народов» захаживал в квартиру нынешнего «гангстера» на товарищеские пирушки. Академики и профессора, вместе с рабочими и красноармейцами требуя голов очередных «бешеных псов буржуазии», воспевали хвалы «недреманному оку революции», «карающему мечу пролетариата», человеку, «перековывающему и спасающему души».

Где же спасал души недреманный Ягода? В образцовых концлагерях.Еще совсем недавно по всей Европе рассылался роскошно изданный том, где в прозе и в стихах, под водительством Максима Горького, целая плеяда советских писателей — карьеристов воспевала «гуманитарную» работу Ягоды и его сподручных на стройке Беломорско — Балтийского канала, где, как известно, в страшных, нечеловеческих условиях рабского труда погибли многие десятки тысяч ни в чем не повинных российских людей.

251

Ягода Генрих Григорьевич (1891–1938) — в 1936–1937 гг. нарком внутренних дел СССР. Один из главных исполнителей массовых репрессий. Расстрелян