Потерянная Россия

Капитуляция

18 декабря Крыленко доложил Совету Народных Комиссаров, что русская армия не способна больше сражаться. Германское Верховное командование было, конечно, об этом осведомлено. Между тем в Берлине военная партия непримиримых империалистов, ослепленных идеей мирового господства, выдвинулась на первое место. Умеренный министр иностранных дел фон Кюльман, глава германской делегации на переговорах в Брест — Литовске, открывшихся 9 декабря, был вскоре заменен генералом Максом фон Гофманом.

Когда 2 января 1918 года конференция вновь открылась после продолжительного перерыва, германская делегация настаивала на праве оставить свои войска в Польше, Литве, Белоруссии и Латвии «по стратегическим соображениям».

Общественное мнение в России было ошеломлено. Многие из самых лютых врагов Ленина соглашались сражаться бок о бок с ненавистными им большевиками, когда дело зашло о защите родины. Условия, предложенные немцами, угрожали вызвать раскол даже в рядах компартии. В партийных комитетах больших городов и в Балтийском флоте все громче раздавались протесты и требования прекратить переговоры с немецкими империалистами. Шли толки о возможности революционной войны. Было совершенно ясно, что подобная война приведет к падению Ленина, а с ним и его мечты о превращении России в базу для будущей пролетарской революции на Западе. Ленин понимал, что эти патриотические чувства, возникающие внезапно и охватывающие даже партийных лидеров, должны быть искоренены любой ценой.

Возвращение в Петрогрд

Под конец моего сидения в лесном домике я был занят одной мыслью: пробраться в Петроград и приехать туда до открытия Учредительного собрания. Я считал, что это моя последняя возможность сказать стране и народу то, что я думаю о положении.

В начале декабря двое саней подъехали к нашему домику. Несколько солдат в меховых шапках вылезли из саней, вооруженные винтовками и ручными гранатами. Это были наши смелые верные друзья, приехавшие, чтобы отвезти нас в потайное лесное место по дороге в Новгород.

Это лесное имение принадлежало 3. Беленькому, богатому торговцу лесом. В зимнее время оно было совершенно изолировано от остального мира, и полуразрушенная усадьба была почти погребена под снегом. Сын Беленького служил в гарнизоне в Луге. Он и был организатором моего побега из Гатчины. Теперь он приехал, чтобы забрать меня, как обещал. Мои дорогие хозяева были очень испуганы его большевистским видом, пока он не объяснил им цель своего приезда.

Я переоделся так, чтобы стать похожим на своих спутников. Когда я прощался, моя дорогая хозяйка заплакала и дала мне маленькую иконку, чтоб носить на груди. Эта иконка — моя единственная собственность, которую я вывез из России. Это прощание мне было очень тяжело. Мне нечем было отблагодарить моих хозяев за их доброту. Денег они бы не взяли, а я не был даже в состоянии защитить их от возможных последствий этой их доброты и гостеприимства.

Сын Беленького, я и три или четыре матроса сели в первые сани и двинулись в путь. На вторых, следовавших за нами, ехали еще пять солдат. Никто из встречных не обращал на нас внимания, так как везде тогда было много солдат, дезертировавших с фронта. Мы добрались до нашего места назначения поздно ночью. Была светлая зимняя холодная ночь. Несмотря на угрозы советского правительства всякому, кто окажет мне помощь, эти люди были и очень добры, и даже весело настроены. Своим вниманием ко мне они как бы старались ободрить меня. После недели моей жизни в этой усадьбе Беленький поехал на несколько дней в Петроград и вернулся с предложением нам переехать поближе к столице. Опять мы двинулись на наших санях, вооруженные винтовками и ручными гранатами, распевая солдатские песни, шутя и смеясь.

Но несколько позже вам пришлось пережить неприятное приключение. Когда мы были уже на окраине Новгорода, оказалось, что Беленькому был дан неверный адрес. И дом, к которому мы подъехали, был занят Главным управлением местного Совета. Мы поспешно отъехали, но следующий дом, куда мы приехали, оказался домом для умалишенных. Мы въехали на их территорию и очутились около женского отделения госпиталя. Там же была и квартира директора. Беленький и я вошли туда. Директор, который был предупрежден о моем приезде, принял нас радушно и предложил нам обоим остаться у него. Но Беленький, спешивший вернуться к своим товарищам, вышел, и мы остались с доктором вдвоем. Доктор сразу просил меня быть совершенно спокойным. Когда я спросил его, есть ли какие‑нибудь основания для беспокойства, он ответил: «Видите ли, я почти никогда не бываю здесь днем, а дверь на замок никогда не заперта. Иногда сестры или служащие госпиталя входят сюда. Но в вашем нынешнем виде вас никто не узнает. Кроме того, никто из персонала госпиталя не сочувствует большевикам. Это все хорошие люди».

Я оставался в госпитале дней шесть и не испытал никакого беспокойства. У директора была хорошая библиотека, и я получал все газеты. Днем я читал, а по вечерам беседовал с директором. Вскоре мои друзья появились опять и столь же неожиданно, как и в первый раз, чтобы отвезти меня на следующий этап нашего путешествия. Директора не было дома, когда Беленький пришел ко мне, коротко сказав: «Надо ехать. Сани ждут».

— Куда мы теперь едем? — спросил я.

Он засмеялся:

— Мы едем ближе к столице. Вы можете пробыть некоторое время в имении вблизи Бологого.

Было солнечное зимнее утро. Лошади весело бежали рысцой, и сани мягко скользили по крепко укатанному снегу. В полдень мы решили сделать небольшую остановку в каком‑нибудь спокойном, уединенном месте. Мы заметили постоялый двор, стоявший на окраине села.

Пожилая женщина провела нас в свою лучшую комнату. Там было тепло и уютно, а над старым диваном, на стене висел мой литографированный портрет. Положение было столь комично, что мы не удержались от смеха. Женщина смотрела на нас с изумлением и явно не имела никакого понятия о моей личности. Когда мы перестали смеяться, она спросила: с какого мы фронта? Она нас превосходно накормила. Но, вернувшись к нашим саням, мы опять начали невольно смеяться. Кто‑то сказал:

— Подумайте только, стало быть, она ничего не знает, что происходит. Она же вас не узнала, хотя у вас совсем небольшая борода.

Довезя меня до имения возле Бологого, мои друзья в тот же день уехали. И на обратном пути опять остановились на том же постоялом дворе. Старуха была очень рада им и одного из них шепотом спросила:

— Ну, что, он в безопасности?

— Да, бабушка, — ответил он.

Она перекрестилась.

Имение было очень большое. Дом был окружен густым лесом. Мы остановились перед охотничьим домиком, на полянке, откуда виднелась только крыша главного здания. Домик был из двух маленьких комнат, в одной стояла железная печка и в углу лежала вязанка дров. Кроватей не было, но было много соломы. Мы были благодарны за такую квартиру, как бы примитивна она ни была, вскипятили воду в огромном чайнике и заварили чай. Потом мы постарались устроиться поудобней на куче соломы. На следующий день Беленький пошел в большой дом, чтобы повидать владельцев, которые рассыпались в извинениях. Они ждали нас несколькими днями позже, и потому помещение не было готово. А в большой дом они боялись нас пригласить из‑за прислуги и большого числа гостей, приглашенных ими к Рождеству. Но нас окружили заботой и любовью, и мы чувствовали себя совсем как дома. Мне дали пару лыж, и я исходил на них много верст по лесным дорогам. Дни были очень холодные, но кристально чистые и солнечные.

В сочельник, к ужину, наши хозяева прислали нам много всякой еды. А в канун Нового года — мой последний в России — они пригласили нас наконец к себе, устроив так, что вся прислуга в этот день была отпущена.

На следующее утро я должен был ехать в столицу. Беленький сказал, что мы должны прибыть в столицу без всякой задержки. Он также рассказал мне, что вооруженная демонстрация в день открытия Учредительного собрания запрещена Центральными комитетами антибольшевистских социалистических партий и они решили организовать только мирные манифестации поддержки Учредительного собрания.