Потерянная Россия

Как ни были ничтожны наши силы, мы решили в ожидании подкрепления с фронта не останавливать нашего марша на СПб. Прежде всего, мы были убеждены, что первые эшелоны, как я уже говорил, будут в Гатчине вечером 27–го или в крайнем случае на рассвете 28 октября. А затем нужно было использовать до конца то деморализующее впечатление, которое произвело на восставших быстрое появление войск с фронта и захват Гатчины. Ведь никто еще не знал действительного количества штыков и орудий, бывших в нашем распоряжении.

Весь Петербург, дружественный и враждебный, был убежден, что количество «войск Керенского» исчисляется тысячами. Наконец, тактика «быстроты и натиска» диктовалась повелительно общим состоянием страны, и в особенности фронта. Главным козырем большевистской игры был мир, мир немедленный. Захватив в ночь на 26–е здание главного телеграфа СПб и самую в России могущественную Царскосельскую радиостанцию, гг. большевики стали немедленно рассылать по всему фронту свои воззвания о мире, провоцируя утомленных солдат, толкая их на стихийную демобилизацию и бегство домой, на братание и постыдное «замирение» поротно и повзводно. Необходимо было бы пытаться разорвать все связи между с. — петербургскими большевиками и фронтом, остановить поток отравленной пропаганды, растекавшийся повсюду по проводам и приемникам правительственного телеграфа и радио. Через 8—10 дней было бы уже поздно: фронт был бы сорван, и страну затопила бы стихия сорвавшейся с фронта солдатчины. Выхода не было. Надо было безумно рисковать, но действовать.

Кстати, я должен сказать, что установившаяся легенда, что Временное правительство — правительство Февральской Великой революции — исчезло с лица земли среди всеобщего равнодушия, не вполне соответствует истине. В действительности в дни нашего похода на СПб были днями, когда гражданская война вспыхнула и разгорелась по всей стране и на фронте. Героическое восстание юнкеров 29–го в СПб, уличные бои в Москве, Саратове, Харькове и т. д., сражения между верными правительству и восставшими войсковыми частями на фронте — все это достаточно свидетельствует, что мы были не совсем одиноки в нашей последней борьбе за честь, достоинство и самое существование нашей родины.

Упадок духа и малодушие, овладевшее верхами революционных кругов, полное всеобщее почти непонимание рокового смысла развивающихся событий; отсутствие у одних сознания неразрывной связи судьбы самой Февральской революции с судьбой в ее недрах рожденной власти; тайные опасения у других, как бы слишком скорый провал большевиков не послужил к торжеству «реакции», надежды у третьих руками большевиков покончить с ненавистной демократией; наконец, целый вихрь личных интриг и вожделений — все эти процессы разложения на верхах революционной общественности свели на нет все тогдашние попытки предотвратить крах, который, впрочем, быть может, был неизбежен.

Итак, обосновавшись с утра 27–го в Гатчине, мы, подсчитав все наши наличные силы и возможные подкрепления, решили на рассвете 28–го начать движение на Царское Село с расчетом захватить его к полудню этого же дня. Сам генерал Краснов был полон уверенности и бодрости, считал, что подкрепление ему понадобится главным образом лишь после овладения Царским для петербургской операции в тесном смысле этого слова. Настроение казаков в этот день 27–го было тоже вполне удовлетворительно. К рассве — ту 28–го казаки стали выступать из Гатчины, и скоро их полки в полном порядке вытянулись вдоль царскосельского шоссе. В это же утро пришло первое подкрепление: превосходно блиндированный поезд, обильно снабженный пулеметами и скорострельными легкими пушками. Но уже в это утро нас стала сильно беспокоить и волновать та медлительность, с которой продвигались к нам с фронта эшелоны. Эта медлительность становилась прямо странной и загадочной. Позднее мы получили объяснение этой загадочности: с одной стороны, нас «саботировали» некоторые штабы, например, тот же Черемисов; с другой — большевики, железнодорожники и телеграфисты применяли к воинским поездам, шедшим в направлении на Гатчину, итальянскую забастовку. Часа через три после выступления отряда я выехал к нему вдогонку.; Я нашел казаков совсем не там, где рассчитывал. К сожалению, отряд продвигался совсем не с той быстротой, с какой предполагалось, и скоро выяснилось окончательно, что казаки ни в каком случае к полудню в Царское Село не поспеют…

Следуя раз навсегда принятому правилу не вмешиваться в чисто военные операции, я остановился приблизительно на полдороге между Гатчиной и Царским Селом, у здания метеорологической обсерватории, с вышки которой в бинокль все «поле военных] действий» было как на ладони. Здесь, а может быть, несколько раньше в пути я узнал, что большевики будто бы успели организо! вать под Царским Селом кое — какое сопротивление и что генерал Краснов только после некоторого артиллерийского обстрела атакует город.

Действительно, спустя некоторое время по приезде нашем на обсерваторию мы услышали короткую канонаду. Затем все стихлв! Время шло. Тишина нигде не нарушалась. От генерала Краснова никаких известий не поступало. Наконец мне надоело ждать и ничего не делать: я сам поехал к месту сосредоточения правительсп венных войск. Генерал Краснов доложил, что задержка объясняется лучшей, чем он думал, организацией обороны Царского Селя а также слишком ничтожной численностью нашего отряда. В продолжение этого разговора генерал Краснов как‑то по — новому держал себя со мной и, между прочим, просил меня не оставаться на поле сражения, как‑то не особенно раздельно объясняя мне, что мое присутствие не то мешает операциям, не то волнует офицеров, что‑то в этом роде. Все это мне казалось очень странным, не совсем понятным, пока… Пока я не заметил в его окружении несколько слишком хорошо известных мне фигур из Совета Сою‑за казачьих войск. Оказалось, что Совет прислал генералу Краснову особую делегацию. Тогда новый тон и новая манера генерала мне стали слишком понятны, еще было в памяти поведение казачьих полков в Петрограде, в ночь на 26–е, их подозрительный нейтралитет — результат агитации этого самого Совета. Появление политиканов и интриганов из Союза казачьих войск в моем отряде сразу почувствовалось и не предвещало ничего хорошего. Мое внимание еще больше насторожилось, когда в обсерватории, куда я вернулся после беседы с генералом Красновым, меня нагнал Савинков.

Савинков — в моем отряде как делегат Совета Союза казачьих войск? Это появление тогда и потом долгое время спустя оставалось для меня совершенной загадкой. Какими путями и средствами Савинков — по его собственному домогательству назначенный мной начальником Петрограда против войск Корнилова, — Савинков, первый в своем воззвании назвавший восставшего генерала изменником, — каким образом он заручился доверием Совета казачьих войск — организации, до конца преданной Корнилову? Ведь все эти Дутовы, Анисимовы и прочие казачьи политиканы [167]были злейшими врагами Временного правительства, и в особенности моими.

В ту минуту появление в моей маленькой комнатке обсерватории, где я сидел, этого своеобразного «казака» сразу, быстротой молнии осветило мне все новое положение в отряде: я не столько понял, сколько почувствовал, что появление этой «делегации» не пройдет даром для успеха всего предприятия. Я уже не помню всех деталей этого короткого свидания с Савинковым. Помню только, что этот «казак» старался говорить с особо загадочным и трагическим видом; что он особо предостерегающим тоном вопрошал меня, намерен ли я предоставить ему какое‑либо официальное при себе положение. Я уклонился от всякого с ним по существу разговора. Мы расстались…

А время шло. Солнце уже склонилось к западу. Я успел еще раз по разным срочным делам съездить в Гатчину, но о решительном «натиске» на Царское Село так и не было ничего слышно. Тогда я снова поехал в отряд, на этот раз с твердым решением вмешаться в самые военные действия. Я уже более не сомневался, что внезапный «паралич», охвативший все части 3–го конного корпуса, происхождения не военно — технического, а чисто политического. Я нашел отряд Краснова уже в самом предместье города, но не заметил ни малейшего намека на военные действия. Напротив, между «осаждавшими» и «осажденными» шли какие‑то бесконечные переговоры о добровольном подчинении, о сдаче оружия и т. д. Выяснив на месте положение, я послал генералу Краснову! одно или два (не помню) письменных требования немедля начать Я военные действия против Царского Села, открыв артиллерийский огонь. Генерал отвечал, что недостаточное количество войск, а так-; же колеблющееся и крайне возбужденное настроение казаков заставляют его избегать всяких решительных мер. Было очевидно что Краснов не торопился. До сих пор я остаюсь в глубочайшем 1 убеждении, что при доброй воле командования, при отсутствии интриг мы заняли бы Царское Село еще утром, на 12 часов раньше, чем это случилось. А это, в свою очередь, дало бы нам возможность! начать следующую операцию на 24 часа раньше, т. е. до разгрома восстания юнкеров. Как будет видно дальше, это сознательное! промедление под Царским Селом было последним роковым ударом для всего нашего похода.

167

Об А. И.Дутове см. в примеч. к очерку «Заговорщики в столицах». Николай Андреевич Анисимов (1892–1920) — большевик, участник Гражданской войны на Северном Кавказе. Комиссар Северо-Кавказского военного округа.