Потерянная Россия

В самом штабе округа было несколько высших офицеров,] на которых я мог положиться с закрытыми глазами. Но этого было, очевидно, слишком мало. Я распорядился вызвать по телефону тех, чье присутствие мне казалось особенно нужным, и просить их явиться в штаб без замедления. Затем я решил привлечь партийные военные организации партии социалистов — революционеров.

Мучительно тянулись долгие часы этой ночи. Отовсюду мы ждали подкреплений, которые, однако, упорно не появлялись.

С казачьими войсками шли беспрерывные переговоры по телефону. Под разными предлогами казаки упорно отсиживались в своих казармах, все время сообщая, что вот — вот, через 15–20 минут, они «все выяснят» и «начнут седлать лошадей». С другой стороны, партийные боевые силы не только не появлялись в штабе, но и в городе‑то не проявляли никакой деятельности. Этот загадочный с первого взгляда факт объяснялся крайне просто. Партийные центры, увлеченные бесконечными переговорами со Смольным, гораздо более рассчитывая на авторитет «резолюции», чем на силу штыков, не удосужились вовремя сделать соответствующие распоряжения. Вообще, нужно признать, что в то время, как большевики слева действовали с напряженной энергией, а большевики справа всячески содействовали их скорейшему триумфу, в политических кругах, искренне преданных революции и связанных в своей судьбе с судьбой Временного правительства, господствовала какая‑то непонятная уверенность, что «все образуется», что нет никаких оснований особенно тревожиться и прибегать к героическим мерам спасения.

Между тем ночные часы шли. И чем ближе было утро, тем невыносимее и напряженнее становилась атмосфера в штабе. Один из преданных и честных офицеров, вызванный мной на работу,] отдав себе отчет в том, что происходит в штабе, и в особенности] присмотревшись к действиям полковника Полковникова, пришел ко мне и с волнением заявил, что все происходящее он не может назвать иначе, как изменой. Действительно, офицерство, собравшись в значительном количестве в штабе, вело себя по отношению к правительству, а в особенности, конечно, ко мне, все: более вызывающе. Как впоследствии я узнал, между ними по почину самого полковника Полковникова шла агитация за необходимость моего ареста. Сначала об этом шептались, а к утру стали говорить громко, почти не стесняясь присутствия «посторонних». Безумная идея владела тогда многими умами: без Керенского можно будет легче и скорее справиться с большевиками; можно будет без затруднений создать наконец эту так называемую сильную власть. И не подлежит никакому сомнению, что всю эту ночь полковник Полковников и некоторые другие офицеры штаба округа находились в постоянных сношениях с противоправительственными правыми организациями, усиленно тогда действовавшими в городе, как, например, с Советом Союза казачьих войск, с Союзом георгиевских кавалеров, с с. — петербургским отделом Союза офицеров и прочими подобного же рода военными и гражданскими учреждениями.

Конечно, эта удушливая атмосфера не могла не воздействовать на настроение всех тех защитников существующей власти, которые были в общении с штабом. Уже с вечера юнкера, настроение которых с начала было превосходно, стали терять бодрость духа; позднее начала волноваться команда блиндированных автомобилей; каждая лишняя минута напрасного ожидания подкреплений все более понижала «боеспособность» и у тех, и у других.

В седьмом часу утра, переговорив еще раз по прямому проводу со Ставкой Главкосева [161]о всяческом ускорении высылки в СПб верных войск, так и не дождавшись казаков, которые все еще «седлали лошадей», мы с Коноваловым, разбитые впечатлениями этой ночи и переутомленные, отправились назад в Зимний дворец хоть немного вздремнуть. Помню, как по дороге нас не раз окружали группы взволнованных юнкеров; помню, как их приходилось успокаивать и разъяснять все страшные для государства последствия успеха большевиков.

Поднявшись наверх в свои комнаты, я думал сейчас же собрать всю мою переписку, документы и отправить все это на хранение в верное место. Но тут же я почувствовал, какое тягостное впечатление произведет вся эта операция на всех находящихся во дворце, и отказался от своего намерения. Таким образом, все бумаги, хранившиеся у меня лично и в некоторой своей части представлявшие значительный интерес, в следующую ночь частью попали в руки большевиков, частью просто исчезли.

Расставшись с Коноваловым, дав несколько неотложных распоряжений «на всякий случай», я остался один и лег, не раздеваясь, на стоявшую в моем кабинете оттоманку… Заснуть я не мог. Лежал с закрытыми глазами в какой‑то полудреме. Не прошло и часа, как из этого состояния вывел меня фельдъегерь, вошедший в комнату с экстренным сообщением. Большевики захватили Центральную телефонную станцию, и все наши (дворцовые) телефонные сообщения с городом прерваны; Дворцовый мост (под окнами моих комнат) занят пикетами матросов — болыыевиков; Дворцовая площадь совершенно безлюдна и пуста; о казаках ни слуху, как и следовало, впрочем, ожидать.

Не прошло 10 минут, как мы оба — Коновалов и я с адъютантами — мчались назад в штаб округа. Здесь за два часа нашего отсутствия ничего не изменилось… Впрочем, нет, изменилось — у блиндированных автомобилей «исчезли» некоторые части, и они стали столь же полезны для обороны, как и водовозные бочки. Подходы к дворцу и штабу совершенно никем и ничем не охранялись. Никаких сведений о высланных с Северного фронта эшелонах, хотя они должны были быть joke в Гатчине, не поступало. Началась паника. Переполненное с вечера здание штаба быстро пустело. Не успел я войти в штаб, как ко мне явилась делегация от охранявших дворец юнкеров. Оказалось, им большевики прислали форменный ультиматум с требованием покинуть дворец под угрозой беспощадных репрессий. Делегаты просили указаний, заявляя при этом, что огромное большинство их товарищей готово исполнить свой долг до конца, если только есть какая‑нибудь надежда на подход каких‑либо подкреплений… В этих условиях было очевидно, что только действительное появление через самое короткое время подкреплений с фронта могло еще спасти положение.

Но как их получить? Оставалось одно: ехать, не теряя ни минуты, навстречу эшелонам, застрявшим где‑то у Гатчины, и протолкнуть их в СПб, несмотря ни на какие препятствия. Посоветовавшись с министрами Коноваловым и Кишкиным [162](к этому времени подоспевшим); переговорив с некоторыми оставшимися верными присяге офицерами штаба, я решил прорваться через все большевистские заставы и лично встретить подходившие, как мы думали, войска.

Прежде всего для этого нужно было среди белого дня проехать через весь город, не возбуждая подозрения разбросанных повсюду большевистских войск и караулов Красной гвардии. Это было самым трудным… После некоторого размышления решили идти напролом: чтобы усыпить всякую неосторожность, будем действовать с открытым забралом. Я приказал подать мой превосходный открытый дорожный автомобиль. Солдат — шофер был у меня отменно мужественный и верный человек. Один из адъютантов объяснил ему задачу. Он, ни секунду не колеблясь, ее принял. Как назло, у машины не оказалось достаточного для долгого пути количества бензина и ни одной запасной шины. Предпочитаю лучше остаться без бензина и шин, чем долгими сборами обращать на себя внимание. Беру с собой в дорогу кроме двух адъютантов еще капитана Кузьмина, помощника командующего войсками, и его штаб — офицера. Каким образом, не знаю, но весть о моем отъезде дошла до союзных посольств. В момент самого выезда ко мне являются представители английского и, насколько помню, американского посольств с заявлением, что представители союзных держав желали, чтобы со мной в дорогу пошел автомобиль под американским флагом. Хотя было более чем очевидно, что американский флаг, в случае неудачи прорыва, не мог бы спасти меня и моих спутников и даже, наоборот, во время проезда по городу мог бы усилить к нам ненужное совсем внимание, я все‑таки с благодарностью принял это предложение как доказательство внимания союзников к русскому правительству и солидарности с ним.

161

Штаб командующего Северным фронтом, которым в то время был В. А.Черемисов

162

Кишкин Николай Михайлович (1864–1930) — врач, основавший в Москве водолечебницу и пансион для нервнобольных. Один из лидеров партии кадетов. С 25 сентября 1917 г. министр государственного призрения Временного правительства. В день Октябрьского переворота был назначен особоуполномоченным Временного правительства и генерал-губернатором Петрограда с полномочиями по наведению порядка в столице, однако в ночь на 26 октября вместе с другими министрами арестован большевиками. В начале 1921 г. стал одним из организаторов и руководителей Всероссийского комитета помощи голодающим. После разгона Помгола арестован (в третий раз) и выслан в Вологду. Отказавшись эмигрировать, вернулся в Москву, где служил в курортном отделе Наркомздрава