Влюбленный

Когда я снимал музыкальный фильм «О тебе», директором картины был молодой человек по фамилии Предыбайло. Работал он с холодком, к сценарию относился цинично. Я пригласил его повечерять. Мы выпили по рюмочке, поговорили о том о сем. Как бы ненароком я перевел разговор на фильм, стал проигрывать музыкальные фонограммы, записанные заранее, и рассказывать, что и как будет происходить на экране. Я увлекся сам. Разыгрывая под музыку Сергея Баневича сцены из фильма, я видел, как Предыбайло оживает. Он с удовольствием провел три часа в театре одного актера и ушел, напевая одну из мелодий. На следующий день моего продюсера невозможно было узнать. Изменилась даже его походка. Если раньше он заставлял себя идти на съемку, то теперь ноги не успевали за головой. Когда же наша героиня, огромная трехметровая белуга, отдала концы, не доснявшись, наш Предыбайло бросился в воду, схватил дохлую рыбину за хвост и стал размахивать ею.

— Снимайте же, елки — палки! Она как живая! — кричал он нам. — Только не берите меня в кадр!

С того дня мы были с Предыбайло заодно и делали все возможное, чтобы добиться лучшего результата: он — организационно, я — творчески.

Режим семейной жизни был напряженным. Подъем в пять утра, нервные, торопливые сборы. Сумасшедший день, суета-маета с нашим фильмом. В десять вечера просмотр отснятого материала, в полночь — домой. Беспокойные ночные разговоры и короткий, опять же нервный сон.

Любовь, та огненная любовь, которая зажгла наши сердца на Васанта — Уэй, переросла во взаимное доверие, уважение, понимание. Часто подобными словами вежливо обозначают угасшую любовь. С годами, с появлением детей, скажем, с возникновением житейских трудностей любовь как бы деликатно отступает на задний план, давая нам возможность сосредоточиться на практических делах. Бывает, что эти дела так занимают нас, что любовь кажется чем‑то и впрямь несущественным. Но попробуйте отшелушить ее от будничных забот, как это бывает у человека, стоящего на пороге смерти, и вы увидите, что любовь нетленна. Вы лишь задвинули ее в дальний угол.

Горит костер. Озаряет твое лицо румянцем. Ты прижимаешься ко мне, наблюдая, как искры взметаются в небо. Время остановилось. Оно всегда останавливается у горящего пламени, у текущего ручья, в объятиях любимой. Но я хочу знать больше, видеть шире, и я отхожу от тебя. Иду один. Взамен тепла, взамен костра — все больше веток, стволов деревьев и темноты. Из глубины, навстречу мне, весело постукивая колесами, несется электричка. В вагоне шумно и светло. Попутчики играют в домино. Незнакомые лица, невнятные разговоры. На чемодане змеится зигзаг домино. Цифры быстро лепятся одна к другой, и вот чья‑то рука дуплится «пусто — пусто». Конец игры.

Я шевелю пальцами. оказывается — это моя рука, мои «пусто — пусто», мой выигрыш. Мне страшно. До меня доходит, что «пусто — пусто» — это все, что у меня есть. Есть победа, но нет тебя. Я выпрыгиваю из вагона и бросаюсь во тьму. По темным перелескам, вдоль реки, сквозь непролазные пугающие ветви — туда, к нашему костру. Вдали мерцает маленькая точка. Она растет, приближаясь. Становится тепло. Вот уже различимы языки пламени. И вдруг я вижу, что ты у костра не одна. Сидишь, прижавшись к какому‑то незнакомцу. Я хочу знать, кто он такой… Я захожу сбоку и с удивлением обнаруживаю, что твой новый друг — это я сам. Как сидел, прижавшись к тебе, так и сижу. Ничего не изменилось. Потрескивают горящие сучья, взлетают к небу искры. Мы смотрим на огонь и молчим. Я замечаю на тебе мой пиджак и думаю, как хорошо, что, уходя, я успел накинуть его на твои плечи, он согревал тебя в мое отсутствие. И Вдруг меня пронзает простая мысль. «А Может, — думаю я, — может, я и не уходил вовсе? Просто на миг прикрыл глаза? Прикрыл глаза».

Как это могло случиться, что я полюбил Америку?

Я не задаюсь подобным вопросом, когда думаю о России. Любовь к России была изначально, я впитал ее с молоком матери. Но откуда взялся столь притягательный интерес к Америке? Ведь пока кругом меня звучала русская речь, а за окном простирался русский пейзаж, в моем сердце гнездилось что‑то еще, постороннее, чужое.

Началось все с чистого любопытства. Советская школа не скрывала, что Америка огромна, но, конечно, ни в какое сравнение не шла с Россией, «где так вольно дышит человек». Мне казалось, что США — это другая планета, что она населена гигантами и имеет иную, чем у нас, флору и фауну. Побывать в Америке было равносильно путешествию на Луну. То, что я видел или читал об Америке, будучи мальчиком, было сплошной экзотикой. Однако разрозненные картины далекой жизни не складывались во что‑то цельное. Фенимор Купер, Джек Лондон, Хемингуэй, Марк Твен, Мелвилл, Фолкнер, Фрост и Уитмен завораживали меня, но орбиты их миров пересекали мой родной российский небосклон наряду с другими звездами. Я любил французских писателей, увлекался английскими поэтами, немецкими философами, японскими художниками, итальянскими кинорежиссерами, но при этом никогда не рвался на юг Франции, не хотел жить в Баварии или работать в Стране восходящего солнца.

И вот я оказался в Калифорнии. Что стряслось со мною?

Неужели я здесь, потому что климат мягче, или фрукты свежей, или девушки краше? Но ведь в этом смысле Сочи не уступит Лос — Анджелесу. Тогда, может, Голливуд привлек меня? Да, в Голливуде есть чему поучиться, но ведь учиться можно и в других местах.

Бывает, женится парень, счастлив по уши, а друзья никак в толк не возьмут, что нашел он в этой заурядной девушке. И в самом деле, что увидел я такого — этакого в житье за океаном? Ведь мало сказать — есть крыша, есть пища, есть работа, но ведь к чему‑то и душа должна приложиться. Поиск счастья — чем он вызван? Смятением или надеждой?

В Нью — Йорке окопалось несколько сотен тысяч новоприезжих из бывшего Союза. Брайтон — Бич стал схож с Одессой, повсюду слышится знакомая речь, гостеприимно открыты двери русских магазинов и ресторанов, расставлены парковые скамейки с видом на море — настоящая Одесса. Люди радуются новой жизни, воссозданной по чертежам недавнего советского прошлого. Счастливы.

В России наблюдается прямо противоположная картина: там на фоне старого уклада культивируется американский образ жизни (ухудшенного, опошленного образца). Если в Америке игорный бизнес, к примеру, позволен лишь в двух штатах, в России он разросся как раковая опухоль. Реклама алкоголя, курения, привозного барахла украшает самые видные места городов. Взяточничество, коррупция, бандитизм — эти новые «нормы» возмущают и парализуют людей. Но значит ли это, что в России нет счастливых людей? Конечно, не значит. Выздоровела мать, успешно сдан экзамен, неожиданное свидание, желанный поцелуй, рождение ребенка. Можно привести тысячи примеров. Выходит, счастье не в географических переменах, не в месте жительства и не в качестве колбасы. Оно — внутри самого человека.

Если говорить серьезно, я уехал в Америку ни по какому не по контракту. Хотя был и контракт, и Наташа, и преодоление сорокачетырехлетнего рубежа, — все это было, но было на поверхности, как результат, как завершающее действие. В основе же всего лежал наивный и жаркий порыв сердца. Любовь объяснить трудно. Но можно обнаружить ее русло.

Много лет назад в пионерской комнате, где я в ожидании мамы проводил долгие часы, я облюбовал большой школьный глобус и часто от нечего делать поворачивал его в сторону, противоположную нашей великой державе. Мне нравилось заучивать незнакомые названия. География была моим любимым предметом. Потом были книги об индейцах. О золотоискателях. О реке Миссисипи. Американские истории.

Моим любимым фильмом в те годы был «Тарзан». Американский фильм.

Однажды девятиклассница Дина, которая мне нравилась, призналась, что не задумываясь отдалась бы своему кумиру — американскому певцу Элвису Пресли. Я смочил волосы мыльной пеной и уложил их в большой кок, как у Элвиса. Оставалось лишь обзавестись узкими джинсами. Я надеялся, что смогу уговорить маму.

— Мне так нравятся песни Элвиса Пресли, — начал я.