Влюбленный

— Папа, папа, — со слезами в голосе произнесла она, — вставай, папа! Ты слышишь?

Она сказала это с таким горестным, безнадежным чувством, что я был тронут до слез. «Уж не пьяница ли ее настоящий папа? Очень натурально у нее выходит», — подумал я.

Нет! Выяснилось, что отец девочки этим недугом не страдал.

И вдруг как молния вспыхнула идея: отец, алкоголик, привозит больную дочь в Штаты. У него есть деньги, чтобы заплатить за операцию, но от обилия возбуждающих впечатлений отец срывается и запивает. Его дочь целыми днями слоняется по Венес — Бич, знакомится с людьми, играет с животными, помогает бездомным. А часы неумолимо отсчитывают время ее жизни. Очухается ее отец в конце концов или нет?

История грустная, но с веселой и жизнелюбивой Людой в главной роли она виделась мне в трагикомическом чаплиновском духе.

Все дни я мысленно примеривался к забавному ребенку, прикидывая то одну сцену будущего фильма, то другую. Я даже думал предложить Люде главную роль, но вовремя спохватился, потому что история быстро видоизменялась и из нее вылетел не только пьяница отец, но и больная дочь. Так что я отпустил Люду и ее маму домой, не сказав о своем замысле ни слова.

Что же случилось? Куда унесла меня фантазия?

А было так. Однажды, раздумывая над историей, я воочию представил себе номер отеля, из которого вот уже пятый день не выходил отец девочки. На подоконнике, залитом солнцем, валялись остатки еды. Посреди комнаты, как раскрытая пасть, торчал чемодан, из которого вываливалась наружу грязная одежда. Пьяница с открытым ртом лежал на кровати и храпел. Я приблизился к нему. Синюшное, обросшее щетиной лицо, склеившиеся ресницы, мерзкое дыхание. И вдруг на подушке, под щекой пьяницы, я заметил мокрое пятнышко. Меня буквально передернуло. «Наволочку‑то поменяют, — брезгливо подумал я, — но все равно, не дай Бог прислониться к этой подушке: приснится какой‑нибудь пьяный бред и не будешь знать отчего».

Я без сожаления расстался со своим незадачливым героем, но идея подушки, способной сохранять в пуховой своей глубине след от спавшего до меня человека, осталась.

Я подумал, что при особом настрое и чувствительности подушка вполне могла бы поведать мне чужую тайну. А что, если приложиться к подушке преступника?

Брр! Страшно подумать!

Итак, телепатия. Несколько странный аспект ее, но все же — телепатия. Я пришел к убеждению, что не только душа, но и вещи содержат в себе невидимый отпечаток владельца, несут скрытую информацию. Вопрос лишь в том, как расшифровать ее.

А вообще говоря, в реальной жизни верил ли я когда — нибудь в невидимую, подсознательную, телепатическую связь?

Да, верил.

Первая моя встреча с этим необычным явлением произошла, когда мне было девять лет. У моей тети был сын Павлик. Однажды, гуляя в поле, он нашел старый, еще со времен войны, снаряд и стал его разбирать.

Когда раздался взрыв, мать в ту же секунду выбежала на крыльцо.

— Павличек! — закричала она. — Моего Павличка убило!

Она неслась по селу с криками, что ее сына убило, а люди смотрели и не понимали, что стряслось. Пробежав два километра, она рухнула на колени рядом с сыном. Люди долго потом балакали, кто ж это и как мог сообщить матери о случившейся трагедии.

Мать объяснила тайну просто: «Я в это время гладила. Глажу его беленькую рубашку и чувствую, что кто‑то на меня смотрит. Повернулась, вижу — Павлик стоит в углу, под образами, и смотрит на меня. «Ты уже вернулся, Павличек?» — спрашиваю. Он не отвечает, просто смотрит. У меня сердце так и сжалось. И вдруг как бабахнет! Глядь, а сыночка‑то в углу и нету. Не стало Павлика».

Материнское сердце — вещун, это общеизвестно. Вспомним, у скольких женщин сжималось сердце в годы войны. Есть научное обоснование подобного явления. Но меня как режиссера волнует не объяснение, а интуитивное, художественное ощупывание особой духовной субстанции, связующей людей, как живых, так и мертвых.

В одном из американских штатов проживает телепат, услугами которого пользуется полиция. Этот человек вглядывается в фотографию убитого, видит с «его помощью» сцену убийства и наводит полицию на след преступника.

Есть также женщина — телепат, которая находит потерявшихся детей.

Таких примеров можно привести тысячи.

Тема эта и в искусстве не нова.

В шекспировском «Гамлете» принцу Гамлету является тень убитого отца и открывает ему глаза на совершённое преступление.

И вдруг мне пришла в голову мысль: а что было бы, если бы Гамлет был не юноша, а пятилетний ребенок? Выдержал бы он натиск кошмарных видений? Не сошел бы он с ума?

Я вспомнил о сыне Джона Уэлпли, маленьком Доноване, который лечился у алчного психоаналитика.

Задумался я и о преступлении. Кто, когда и как мог его совершить, чтобы подушка могла потом об этом «рассказать»?

Так, шаг за шагом, блуждая во тьме, я двигался в направлении будущего фильма, пока наконец история не обрела четкий рельеф.

Сразу после отъезда Люды я назначил еще одну встречу с Эриком Ли Бауэрсом. Я надеялся, что на этот раз смогу увлечь его своей «закрученной» телепатической идеей.

Я не ошибся.

Сценарий под названием «Телепат» был написан за два месяца. Начало было положено. Рене Клер как‑то сказал: «Сценарий написан, осталось его только снять». Для французского классика сценарий был квинтэссенцией творческого процесса, а съемка — лишь формальным делом, переносом действия с бумаги на экран. Альфред Хичкок, кстати, тоже любил создавать фильм на бумаге, а потом лишь воссоздавал его на съемочной площадке.

Думаю, что я еще не созрел для подобного шика. Я расту внутри фильма, по мере его создания. Сценарии, с которыми я имел дело, мало было просто снять. Их нужно было еще и совершенствовать — актерской игрой, движением камеры, монтажом и музыкой. Я пользовался как бы недозрелыми, зелеными сценариями. Но именно их незрелость и предоставляла мне свободу творчества — на съемочной площадке, за: монтажным столом, в зале звукозаписи.

Кстати, если бы все сводилось к созданию фильма на бумаге, то в моем багаже вместо девяти таких фильмов было бы уже десятка два. Как будто и дело — писать сценарии, да все же чего‑то недостает.

В общем, меня тянуло поскорее увидеть «Телепата» на экране.

Мы стали прикидывать, какая сумма потребуется, чтобы снять фильм. Прикинули и повесили носы: скромный бюджет в двести тысяч долларов, на который мы рассчитывали и который с грехом пополам могли осилить, на деле вылился в миллион и сто тысяч. Таких денег у нас не было. Мы снова вернулись к сценарию и стали выбрасывать из него дорогостоящие массовые сцены, полицейские машины и вертолеты, Компьютерные эффекты и парковые аттракционы.

Говорят, что ограничения будоражат воображение. Я согласен, но не на все сто. Некоторые эпизоды требуют больших организационных усилий и финансовых затрат, в противном случае теряется энергия фильма, его удельный вес, его «форте». Согласитесь, в фильме о землетрясении не обойдешься дребезжащей ложечкой в стакане.

В «Телепате» таким кульминационным моментом был взрыв многоэтажного строения, в котором укрывался злодей. Мы загодя готовили зрителя к подобному эффекту. Не могли же мы разочаровать его пиротехническим дымком вместо взрыва. Словом, кое‑что мы ужали и обрезали, но ключевые сцены оставили без изменений. В результате бюджет наш лишь слегка облегчился, упрямо держась у миллионной отметки.

Никаких кредитных карточек, никаких частных займов не хватило бы на производство «Телепата», не приди на помощь мой друг Джон Уэлпли.

То был самый благополучный период в жизни Джона: он как раз подписал огромный контракт с телесериалом «Беверли — Хиллз 90210». Таким образом у него появились деньги, которые он мог вложить в какое‑нибудь прибыльное предприятие.

Прочитав сценарий, Джон сказал, что готов пожертвовать на производство нашего фильма триста тысяч долларов. Добавив при этом, что хочет поддержать мой талант, но не сценарий, который, по его мнению, хоть и хорош, но нуждается в доработке.