Страница 59 из 118
Яшку (Якова Даниловича) видел впервые в эпоху первой молодости, прямо-таки на заре деятельности (и его, и моей). Я видел его с хоров залы, где происходил какой-то громкий процесс тех времен, с какими-то взятками, с каким-то развратом. Он, тогда чернобородый и румяный, стоял перед судом, отвечая на вопросы. Помню:
— Какое образование?
— Среднее.
Кажется, он поставлял каким-то хозяйственникам девушек.
Он знал Есенина, Маяковского. Однажды, когда я и Маяковский ужинали в Доме Герцена, где Я.Д. был метрдотелем, и ели раков, Маяковский, по всей вероятности, уколовшись о чешую, сказал ему:
— Вы бы хоть маникюр сделали вашим ракам.
В Москве происходит состязание конькобежцев на первенство мира. Встреченный мною у подъезда Малого театра Максим Штраух [204]сказал, что для непосвященного зрителя интересен бывает только парад.
Штраух в щегольском пальто с бобровым воротником, моложав; чуток и, как кажется, утончен. Чем-то очень отдаленно (или, возможно, здесь как раз надо говорить «чем-то очень близко») напоминает известного мне в детстве доктора Главче (сейчас в Одессе есть клиника его имени — он был корифей, венеролог, а также в эпоху массового завшивения боролся с этим бедствием).
Возвращаюсь к Штрауху. Да нет, собственно все! На прощание, поскольку пришлось к чему-то, я показал ему, как иногда стоят на фотографиях идущие люди — застыв с подкинутой ногой или в этом роде. Он оценил, хохотал. Я повторил несколько раз, потом пошел… С ним связано творчество — он играл Маржерета, Цитронова.
До того как я познакомился с Алексеем Диким [205]коротко, я знал, что есть такой известный режиссер Дикий. И видел его также в качестве артиста. Помню пьесу какого-то скандинавского драматурга, которая называлась «Гибель надежды» и в которой главным действующим лицом был некий моряк — мощный, переживающий трагедию человек, рыжий, веснушчатый, громогласный… Он вдруг вошел в дверь в клеенчатом черном плаще с капюшоном, который блестел от дождя, от бури, от кораблекрушения, и, заполнив весь пролет двери от косяка до косяка, ламентировал о чем-то — прекрасно, яростно, потрясая зрителей, вызывая у них сочувствие почти до слез.
Это был Алексей Дикий.
Когда я с ним познакомился коротко, я чувствовал, что это человек, считающийся только со своей душой, человек, живущий по собственным законам. Эти законы совпадали с законами истинной человечности, истинного понимания добра и зла.
Он был дьявольски талантлив.
Юмор, вкус.
И доброта.
Доброта, чувство товарищества. Некоторые проявления им его душевных качеств доходили до античного характера. Великолепный мужчина, красавец, остроумный, тонко-тонко понимающий корни жизни.
Умерла жена Чуковского [206]. Я ее видел однажды — удаляющейся от меня и показавшейся мне в ту минуту довольно величественной.
Они прожили, по словам Бобовича, около пятидесяти лет. Так ли это? Впрочем, я сомневаюсь в версии Бобовича только потому, что соединяю с женой Чуковского ту Марию, о которой в «Облаке» писал Маяковский. Если моя версия неправильна, то в версии Бобовича нет ничего сомнительного.
Внуки и правнуки.
Она удалялась от меня по траве, и я видел довольно высоко голову, причесанную со старомодной гордостью.
Когда-то, очень давно, ко мне приходил в гости Николай Иванович Харджиев [207]. Это было интересно; человек он был неглупый, легко его можно было подбить на любое предприятие, будь то кино, или путешествие в музей, в ресторан, или просто напиться, как сапожникам, и потом ходить по улицам без всякой цели… С ним было весело и просто!
Среди мороза все же чувствуешь нечто новое!
Она еще на солнце, весна, но уже все готово для прыжка на землю.
Вот это слабый, невыразительный образ. Почему она должна прыгать, весна? Прыгать с солнца на землю?
Встретил на Горького Раевского [208]. Откормленный, но не толстый, крепкий. Когда-то был худосочен, болезнен. Пьет, говорит, водку.
— Где Ливанов?
— В Карловых Варах.
— Смотри ты… Как же это он?
— Министр послал.
Когда-то я читал за кулисами Малой сцены МХТ «Смерть Занда» [209]. Шел спектакль. Кроме слушавших, проходили со спектакля раскрашенные артисты. В том числе и Раевский. Ему нравилась сцена со шляпой, которую Шлиппенбах забывал в шкафу.
Пьесу слушал Немирович; когда я прочел, что «на столе в рюмках выеденные яйца», он сперва улыбнулся, потом — в глазах слезы. Понравилось.
Уж стихов-то я совсем не умел писать.
Кстати, никогда уже меня не посещает вдохновение. Мне кажется, что это часть здоровья, вдохновение. Во всяком случае, в те времена некоторые удачи, вдруг проявившиеся на листе бумаги, тут же отражались на деятельности организма. Так, например, хотелось пойти в уборную. Я помню, как физиологически вел себя во время работы Катаев. Я жил у него и ложился спать в то время, когда он еще работал. Еще не заснув, я слышал, как он сопит, таскает подошвами по полу; то и дело он бегал в уборную…
Был в Малом театре на репетиции, уже происходившей на сцене.
Никогда не предполагал, что Малый театр такой небольшой. В ширину всего восемнадцать стульев, в длину тоже близко — не глубже обыкновенного кино. Правда, он высокий, трубообразный. Вообще говоря, приятно — старинный. Аляповатые, тяжело-гипсовые, в бронзе, фронтоны двух первых (по краям) лож. Красный плюш.
Спрашиваю Маркова, не был ли он прежде синим. Нет, говорит, всегда был — красным. Не замечает, что я своим вопросом выдал себя как человека, попавшего в этот театр чуть ли не впервые.
При выходе не нашел сразу нужной двери, и девушки (как видно, болельщицы театра) указали мне, куда направиться. Что они подумали? Выходит из недр театра, по виду — артист, а куда идти, не знает.
Смотришь пьесу и думаешь, насколько лучше я мог бы писать. Я, очевидно, заболел — заболел каким-то «неумением» писать, как Бетховен заболел глухотой.
Ужасно интересно, как обернется дальше дело с моей песенкой для Малого театра [210]. После первого чтения она очень понравилась Маркову, Лидии Андреевне. Даже Лидии Андреевне, которая боится потерять свое влияние на текст и каждую новинку принимает в штыки. Не то что в штыки, а в иронические улыбки.
Я понял, что если пишешь скандинавскую штучку, то за исходный образец надо взять Блока. Вот я и насовал образов вроде девушки-весны, стоящей на часах, меча-луча, пересекающего порог феи славы, голубого острова. Получилось неплохо (все же это, конечно, пародия — черт возьми, не все ли сейчас, выдуманное в наше время, похоже на пародию!).
Интересно, понравится ли композитору, найдет ли он, что это можно петь, — колыбельная ли это? Лидия Андреевна [211]сказала — «колыбельная баллада». Ну, ну!
Черт возьми, если все обернется удачно, то надо во что-то поверить. Комедия!
Между прочим, молодой Бонапарт после битвы при Риволи, которая произошла в блеске отрогов Альп, почувствовал впервые (так он говорит), что он представляет собой нечто не совсем обычное.
Есть картина, изображающая его, вероятно, в одном из антрактов битвы, когда, скрестив руки, он сидит на коне — с вытянутыми вперед ногами в сапогах (как ездят французы, сказал где-то Толстой), без шляпы, так, что висят его космы по обеим сторонам худого лица — один подбородок и горб носа! Со скрещенными руками на груди в том месте, где его мундир тех времен образует нечто вроде золотого треугольника.
204
Штраух Максим Максимович (1900–1974) — артист театра и кино. Маржерет — персонаж пьесы «Список благодеяний», Цитронов — герой фильма А.М.Роома (снятого по сценарию Олеши) «Строгий юноша».
205
Дикий Алексей Денисович (1889–1955) — актер, режиссер. Олеша говорит о спектакле студии МХТ по пьесе голландского драматурга Г.Гейерманса «Гибель “Надежды”» (1913, реж. Р.В.Болеславский), в котором Дикий играл Баренда.
206
умерла жена Чуковского. — Чуковская Мария Борисовна (1880 — 21 февраля 1955).
207
Харджиев Николай Иванович (1903–1996) — литературовед, известный исследователь русского авангарда
208
Раевский Иосиф Моисеевич (1900/01 — 1972) — актер МХАТа, режиссер, педагог. Исполнял роль Августа в спектакле МХАТа «Три толстяка».
209
Пьеса «Смерть Занда» так и не была завершена автором. Ее сценический вариант, подготовленный при участии сотрудницы РГАЛИ И.Озерной, впервые опубликован (с предисловием В.Б.Шкловского) в альманахе «Современная драматургия» (1985, № 3). В 1993 г. более тщательно проработанный текстологически вариант пьесы появился в № 1 журнала «Театр» (с. 150–191).
210
…с моей песенкой для Малого театра. — Олеша писал текст к песенке, вокруг и по поводу которой разворачивается сюжет пьесы исландского драматурга Х.Лакснесса «Серебряная луна» (спектакль Малого театра получил название «Проданная колыбельная»). Постановка П.А.Маркова, композитор К.В.Молчанов, в главной роли Фейлана О’Фейла-на — С.Б.Межинский. Цирковые номера ставил еще один давний знакомый Олеши — А.Г.Арнольд (Барский). Премьера спектакля прошла 11 мая 1955 г.
211
Лидия Андреевна — Муравьева Лидия Андреевна, помощник заведующего литературным отделом Малого театра