Царь Алексей Михайлович

В 1654–1655 годах Федор Ртищев сопровождал Царя в походах против Речи Посполитой. В сентябре 1655 года он, в качестве доверенного лица, был направлен к гетману Литовскому с извещением о согласии на ведение мирных переговоров и «стайным списком», в котором шла речь о земельных уступках, денежном вознаграждении со стороны Литвы и о выборе места съезда послов.

Переговоры Ртищеву пришлось вести с «великим гетманом Литовским» Павлом Яном Сапегой (1606–1665), квартировавшим в городе Бресте. Главной заслугой Ртищева на этих переговорах было удачное выполнение тайного царского наказа об увеличении титула Московского Царя. По настоянию Ф.М. Ртищева, Сапега в своих статейных списках написал титул Алексея Михайловича с прибавлением слов «и Малыя и Белыя России». Это был принципиальный дипломатический прорыв; теперь царская прерогатива признавалась применительно к западным и юго-западным землям. Весьма обрадованный таким исходом дела, Царь 6 января 1656 года составил Ртищеву личное послание, где выразил свое монаршее благорасположение.

Алексей Михайлович особо отмечал, что Ртищев на переговорах призывал «польских и литовских людей» встать «под царскую руку», т. е. перейти на службу к Царю. Ртищеву угрожали, держали несколько недель под арестом и даже собирались отправить на суд Короля как «опасного преступника». Он ничего не убоялся и бесстрашно говорил противникам о «государевой титле» и «об иных наших государевых делах». То, что дело в конце концов сладилось в угоду русской стороне, в том Царь видел «милость Божию» и результат служебного «радения» постельничего. Потому и царская награда не заставила себя ждать. Самодержец сообщал, что Ртищеву, за его «великую и прямую службу», жалуется, «без челобитья», «400 четвертей оклад» [377]и звание окольничего.

В заключении послания Царь еще раз обозначил заслугу друга-соратника. «Служба твоя к нам, Великому Государю, отменна, потому что у нас, Великого Государя, с Польским Королем мир не учинен, а ты взял нашу государеву титлу с новоприбылыми титулами, по нашему государеву наказу, и в предках того не бывало, что в ратной брани, меж великим государями и, не учиняя миру, титл сполна… И мы, Великий Государь, тебя, окольничего нашего, присно похваляем» [378].

Не только «добрые словеса» и похвалы исходили от Самодержца. Порой он с нелицеприятной, резкой откровенностью высказывался о должностных лицах, когда те нарушали сложившиеся установки и определения Монарха.

19 апреля 1655 года из-под Смоленска Алексей Михайлович сделал своему боярину и воеводе Якову Черкасскому (†1666) выговор за то, что тот не пишет донесений: «ныне ты, страдник, худяк… не пишешь ни одной строки. Отведаешь, как приедешь, и увидишь наши очи, мы тебя, страдника, не велим и в город пустить!». Царь «наградил» князя и ближнего боярина Черкасского обидными эпитетами «худяк» (босяк и бедняк, исхудавший от голода) и «страдник» (в значении простолюдина). В тех условиях это были очень обидные для аристократа Черкасского слова. На другой день, 20 апреля 1655 года, Царь написал сокрушительные слова сокольничему Паршуте Тоболину, который не выполнил какое-то поручение Царя, за что и удостоился от Государя эмоциональной реплики: «ты, враг, злодей окаянной». Сохранился зачеркнутый первый вариант царского обращения, много более резкий — «ты, блядин сын [379], сукин сын»…

Воевода князь Григорий Григорьевич Ромодановский (1682), не выполнивший распоряжения Царя о необходимом перемещении воинских подразделений, получил от Царя «букет» уничижительных титулов: «треокаянный и бесславный ненавистник рода христианского… и нам верный изменник и самого истинного сатаны сын и друг диаволов» и «Иуда законопреступный » [380]

А в грамоте казначею (келарю) Саввино-Сторожевского монастыря Никите [381], Царь, лично составивший послание, наградил своего знакомого эпитетами «богоненавистец, христопродавец» и «единомышленник сатанин» (т. е. сатанист), а также «скот». По меркам XVII века подобные оскорбления — выше всякой меры; придумать более уничижительной характеристики было просто невозможно.

Однако за всеми этими грозными филиппиками, как правило, не следовали жесткие репрессивные меры. Высокопоставленных проштрафившихся не выгоняли со службы, не волокли на дыбу и не тащили на плаху. Совсем нет. Как правило, грозного слова Царя хватало и провинившимся и всем прочим, чтобы исправиться и «пуще глаза своего» беречь и исполнять царскую волю.

В некоторых случаях, что очень важно для оценки психологии власти, исповедуемой Алексеем Михайловичем, он не просто «разносил» за нерадивость должностных лиц, но и увещевал их. Отдельные его послания — своего рода пастырские наставления; он предстает в них скорее как попечитель, отец духовный, но отнюдь не как безраздельный властный повелитель, имеющий неоспоримое право казнить и миловать по своему усмотрению. В этом смысле весьма показательно его обширное послание 1660 года окольничему, воеводе и князю Ивану Ивановичу Лобанову-Ростовскому (†1664).

Повод был, казалось бы, весьма малозначительный: воевода возглавлял русский отряд, вступивший в бой с неприятелем при местечке Кошаны в районе Чернигова. Неприятель был разгромлен, но Самодержца потрясло другое. Князь не сделал подробный отчет о сражении, а ведь на войне не существует мелочей; все имеет первостепенное значение, и каждый командир обязан во всех подробностях, с максимальной откровенностью сообщать повелителю о результатах военных сражений. Князь же прислал краткое извещение, не указав ни точного числа потерь, ни количества плененных врагов.

До Царя дошло известие, что погибло в той стычке 47 воинов, а не 24, как уведомлял Лобанов. Это вызвало немедленную реакцию Царя всея Руси. В отряд Лобанова был отправлен с инспекцией стольник Иван Колычев, который доставил Алексею Михайловичу подробные показания всех командиров за собственноручными подписями. Выяснилось, что погибло в том бою 40 человек, а пятерых неприятелю удалось захватить в плен. Это небрежение в исполнении воинского долга и крестоцеловальной клятвы преданности Царю возмутило Монарха до крайности.

«Утаил ты побитых наших людей многих, а о взятых в полон не написал ни об одном человеке», — восклицал Алексей Михайлович. И далее следовало грозное царское напоминание о кодексе чести каждого служилого человека. «И в том ты пред Богом зло солгал, а от нас, Великого Государя, неутоимое хотел утаить. И так делают недумные и худые люди, а думным нашим Великого Государя людям ложно писать не доводилось. От века того не слыхано, чтобы природные холопы Государю своему в ратном деле в находках и потерях писали неправдою и лгали».

Ведь служить Государю и служить Богу — одно и то же дело, которое надо исполнять с открытым сердцем, не жалея живота своего, а князь и воевода «о том забыл».

Существовал и еще один повод для царской укоризны. Лобанов-Ростовский решил наступать на Мстиславль, не уведомив Царя и не проведя предварительную разведку численности противника и его дислокацию. На вопрос царского уполномоченного Колычева «почему?», князь стал уверять, что не писал потому, что «у него подьячих (писарей. — А.Б.)нет». Тут уж Алексея Михайловича совсем проняло. «Так отговариваются ябедники и обычные людишки в суде, которые Бога не боятся и нашего государева страху не имеют».

Столь нелестная характеристика, отнюдь не завершала послания. Самодержец далее начинает наставлять своего «холопа», как следует себя праведно вести любому христианину. Никогда не следует «забывать Писания», которое — маяк и якорь для всякой богобоязненной души, и надеяться надо не «на кесаря» и не на «сынов человеческих», а исключительно — на Волю Божию, на милость Его. Требуется «сокрушить свое сердце пред Богом», «пред Образом Божиим о победе», чтобы Господь Бог «воевод и всех ратных людей сохранил», а «общая наша Заступница Пресвятая Богородица покрыла омофором своим». Только так и следует поступать, кто искренне радеет о победе, только на это можно полагаться, а не на «свое высокоумие».

377

Мера площади пахотных земель в русской системе мер, составлявшая 0,5 десятины.

378

Московия и Европа. С. 537.

379

В смысле безродный, никчемный.

380

Самодержавие первых Романовых. С. 172–173.

381

Казначей Саввино-Сторожевского монастыря, отец Никита, выпивши, подрался со стрельцами, стоявшими в монастыре, побил их десятника (офицера) и велел выбросить за монастырский двор стрелецкое оружие и платье.