Страница 13 из 47
— Так кто же начнет? — усмехнулся Фарли. — Может, бросим жребий?
— У вас очень серьезные соображения?
— Нет. Но высказать их необходимо.
— А у меня — серьезные. И я хочу снять этот груз с души.
— Тогда вы и начинайте.
— Спасибо. — Она взяла две коктейльные соломинки и стала рассеянно заплетать их в колечко. — Речь пойдет о нашей поездке сюда. Я обманула вас. Но обман был крошечный, поэтому сначала показался неважным. А потом, как ни странно, я поняла: вы так много для меня значите, сделали столько хорошего, что я вам лгать не могу — даже по мелочам, даже во спасение. Я и впрямь говорила с тетей по телефону из виллы Холдернов, и она в самом деле согласилась нас принять с радостью. Но так случилось, что в тот самый день она улетела в Америку — через Лиссабон и Лондон. Словом, она заявила: раз я покинула монастырь, она больше не считает виллу своей. Ведь раньше она принадлежала мне. Разве я не говорила вам?
— Нет.
— Я отписала ее тете, когда уходила в монастырь.
Фарли раскурил трубку и задул спичку: «Отчего вы не признались сразу? Что бы это изменило?»
— Я боялась, вы не поедете. Понимаете, мы только вдвоем на этой вилле…
Он расхохотался: «Вы отстали от времени на восемь лет, по крайней мере… И разве я похож на ловеласа, который запросто прыгает в чужую постель?»
— Ничего подобного. Напротив, это я побоялась показаться вам… навязчивой. Видите ли, я очень многим обязана вам и, конечно, хочу вернуть долг. И верну. Должна вернуть!
— По-моему, такие рассуждения завели вас слишком далеко, — улыбаясь, заметил Фарли. — Допустим, я спас вам жизнь и вы чувствовали себя обязанной. Вам не хотелось терять меня из виду, не отблагодарив. Однако вам казалось, что здесь вдвоем без тети мы разрушим равновесие, начнем создавать отношения, которые заведут нас… в постель?
Когда Сара вскинула на Ричарда глаза, он угадал в них слезы. Сказанное показалось ему глупым. Противоречивым… исполненным бессмысленной женской логики. Словно прочитав его мысли, она всхлипнула и сказала: «Не знаю, что я подумала. Все перепуталось. С вами я чувствовала себя такой счастливой и благодарной, что очень боялась чем-нибудь все испортить. Да и не хотелось мне с вами расставаться».
Минуту-другую Фарли молчал. Пытался выбраться из лабиринта мыслей… потом, вспомнив пережитое Сарой, взял девушку за руку, тихонько сжал и произнес: «Забудем об этом. Да, вы немного сплутовали. Но это пустяки».
Она медленно подалась вперед, хриплым, почти резким голосом, в котором зазвучало вдруг сильное чувство, сказала: «Я хотела привезти вас сюда, на виллу, что когда-то принадлежала мне. И отблагодарить вас. А это можно только здесь. Я не могла не привезти вас. И, пожалуйста, не спрашивайте пока больше ни о чем. — Она встала, туже завернулась в халат и продолжила: — Прошу, не говорите того, что хотели сказать, — я и сама догадываюсь. Вы спасли мне жизнь. Так не лишайте меня права отблагодарить вас. Я должна это сделать и сделаю. — Сара подошла к Ричарду и со слезами на глазах склонилась, тронула его лоб губами. — Пожалуйста… я прошу совсем немного. Только исполнить свой долг. А для этого нужно лишь съездить в Лиссабон. — Она неожиданно улыбнулась, пальцами вытерла слезы под глазами и отвернулась, сказала: — Я пойду приготовлю обед. Сегодня суббота, Марио с женой уехали в город за покупками».
Оставшись один, Фарли потянулся было к пиву, но передумал, налил себе джина с вермутом. Выпил и вздохнул. А впрочем, стоит ли вздыхать? Идти ему некуда, живет он здесь ни о чем не заботясь, на лоне чудесной природы. Может, Сара права-таки? Она и впрямь ему многим обязана. Он прикрыл глаза, поднял голову, подставил лицо солнцу. Не время ли хорошенько оглядеть себя со стороны и отбросить все то, что делало его «беззаботным, славным малым»? Люди издавна пользовались его добротой, а он только ушами хлопал. Разве не интересно, не заманчиво переделать самого себя? И если Сара считает, что обязана его отблагодарить, зачем перечить? Впрочем, он даже представить не мог, как она это сделает. При чем тут Лиссабон? Возможно, у нее там тайный счет в банке — открыла, уходя в монастырь.
В тот же вечер, когда они сидели на небольшой веранде, пристроенной к южной стене огромной гостиной, Сара — что уже не удивило Ричарда, а позабавило — вернулась к разговору без всякого смущения.
Солнце стояло низко на западе, его красные лучи воспламеняли верхушки эвкалиптов на склонах холма. На висевшей на веранде вазе с лобелией отдыхала бабочка. Сара была в легком длинном платье голубого шелка, с рядком перламутровых пуговиц спереди, под высоким отложным воротничком. Восемь лет в монастыре приучили ее стесняться собственного тела, поэтому Ричард редко приходил к бассейну, когда она купалась там. Глядя, как Сара рассеянно потягивает апельсиновый сок, он догадывался — она подготовила целую речь и вот теперь хмурится, ждет подходящего мгновения или слова, которое настроит разговор на откровенность. Не успел Ричард решить, стоит ли помогать Саре, как она вдруг выпалила: «Мне нужно поговорить с вами о себе и о вас тоже. Вы не против?»
Не сводя глаз с бабочки, которая, сидя на цветке, медленно открывала и закрывала крылышки, он ответил: «Нет. — И, взглянув на девушку, продолжил с улыбкой: — Вы все равно бы высказались, верно? Мне уже понятно это решительное выражение на вашем лице».
Она улыбнулась в ответ, быстро опустила глаза и расправила платье, произнесла: «Выслушайте меня. Может, я стану говорить путано. Но главное вы поймете — то, что я узнала сама или услышала от других».
Он откинулся на спинку кресла и стал слушать, глядя, как солнце, все больше скрываясь за краем земли, превращало небо из дымчато-красного в бледно-золотистое и зеленоватое. Вскоре ему пришлось мысленно признать, что Сара — отменная рассказчица: редко отступает от временного порядка событий и не отвлекается на несущественное. Возможно, исполненная ясных обязанностей и четкого распорядка жизнь в монастыре научила ее выделять главное, не придавая внимания пустякам.
Ее мать вышла замуж за богатого офицера, который по-прежнему жил в Глочестершире. Через два года после рождения Сары они развелись, но не «расплевались», так что отец часто приезжал к дочери и бывшей жене. Первое время после развода они с матерью кочевали… Париж, Флоренция, Рим, Каир, Мадрид… но домом считали виллу Лобита. Мать часто оставляла здесь Сару под присмотром няни или гувернантки, потом отправила в школу во Флоренции, а после — в интернат при одном из монастырей Лиссабона. С раннего детства Сара почему-то считала, что станет монахиней.
— Теперь я уверена — эту мысль вселила в меня мать, в противовес своей, очень светской жизни. Я знала, у нее были любовники, всегда богатые, она обожала мирские утехи, — но в глубине души сознавала, что грешит, — и меньше всего на свете хотела, чтобы я пошла по ее стопам. Лет с четырнадцати она вдохновляла и направляла меня на религиозный путь. И мне самой стало казаться, будто я мечтала о монашестве всегда, а потому никогда не оспаривала этот выбор.
Однако матери так и не удалось увидеть дочь монахиней. Когда Саре было шестнадцать лет, мать неожиданно заболела, и дочь привезли к ней на виллу Лобита из интерната в Лиссабоне.
— Когда я приехала, то поняла — ее дни сочтены. Хотя в этом она не признавалась никому, даже самой себе. Она умела изгонять неприятные или нежелательные мысли. Ведь в ее жизни бывали не только бурные времена, дни напоказ, но и скрытые, тайные. В тот раз она о себе почти не говорила. Все обо мне беспокоилась… в основном о моем будущем пострижении в монахини. И у меня, наивной девчонки, сложилось-таки впечатление, будто мать, понимая, видимо, что перестаралась с моей религиозностью, пыталась дать мне возможность передумать. Но когда я твердо заявила, что хочу только одного — служить Господу, она возликовала. Может, и не стоит так говорить, но мать, вспоминая собственную жизнь, здорово утешалась, зная, что ее дочь решила посвятить себя Богу, и это… словом, это откроет путь на небеса и ей самой. О, как трудно заявлять такое о матери… но, по-моему, я разгадала ход ее мыслей. И всеми силами старалась угодить ей. К тому же я и впрямь желала стать монахиней. Боже, как долог и нуден мой рассказ… Но мне очень хочется объяснить вам все.