Страница 49 из 58
– За то, что превратился в осла?
– Ну, на этот счет еще нет законодательства. Нет, за двоеженство и, видимо, за контрабанду наркотиков.
Едва войдя в дом, оба ринулись в спальню, срывая с себя одежду. Он погрузился в ее гибкое, уступчивое, нежное тело. Она же ощущала его в себе как волнолом, о который бились волны морей ее жизни. Это страстное интимное объятие увело их за пределы личностей, вовне себя, и они растворились в океане чисто физического.
Позже, когда они лежали в объятиях друг друга, Мария слабо проговорила:
– Знаешь, я часто представляла себе, что меня нет на свете. Не только потому, что меня насиловал тот человек и я от этого страдала – нет, у меня дедушка едва не погиб до рождения папы.
И она рассказала Фрэнку историю деда, которого звали Эрнесто Бальдини. Он был из известной семьи Бальдини, но стал приверженцем Муссолини, и дуче поместил его на высокий дипломатический пост. Во время Второй мировой Эрнесто во главе высокопоставленной итальянской делегации отправился в Японию, которая была союзницей гитлеровской Германии и, соответственно, фашистской Италии. Война складывалась не в пользу Италии, и поддержка со стороны Японии была бы очень кстати.
Но судьба им не благоприятствовала. Не успели отзвучать слова официальных приветствий на конференции в Токио, как пришло сообщение, что Италия капитулировала и теперь сражается на стороне союзников против сил оси Берлин-Токио, воюющих ради общих целей.
Мария рассмеялась:
– Ох, это жутко смешно! Представляешь? Хорош подарочек для дедушки и его делегации! Конференцию, разумеется, тут же свернули. Японцы окрысились. Бедные итальянцы удалились к себе в гостиницу. Когда они попытались заказать еду, хозяин гостиницы отказался принять заказ. Они же теперь были враги японцев. Представляешь: у итальянцев ни еды, ни вина! Кошмар!
– И… и что же дальше? – спросил Фрэнк, давясь от смеха.
– Наконец, где-то около полуночи к ним явились японские офицеры, целая группа, все в форме, очень торжественно настроенные. Их приняли в апартаментах у деда. Они весьма церемонно презентовали деду большой самурайский меч. Они, разумеется, ожидали, что он воспользуется им, чтобы совершить сэппуку, в соответствии с японской традицией: важно сохранить лицо, даже ценой жизни. У них ведь свое понятие о чести. А наша делегация истолковала их намерения совершенно превратно. Итальянцы понятия не имели об их эксцентричной традиции самопотрошения. Они решили, что японцы желают расстаться друзьями и так выказывают сочувствие. Поэтому они тут же подарили им в ответ небольшой кинжал хорошей итальянской работы…
Теперь уже оба корчились от смеха, и кровать под ними ходила ходуном от хохота.
Наконец Фрэнк отдышался и спросил, чем дело закончилось.
– О, японцы удалились в полном недоумении. Нашу делегацию наследующий день под конвоем отвели на корабль, который тут же отплыл в Италию. Японцы вели себя согласно кодексу чести. А дедушка, к счастью, поступил совершенно бесчестно и не разрезал себе живот самурайским мечом, как полагается, – так что впоследствии его жена родила моего папу.
– Прекрасная история! Позволь мне в награду поцеловать тебя всюду-всюду…
Мария изобразила ужас:
– Фу, как противно!
– Хотелось бы надеяться.
Тонкий месяц взошел над Моулси, посеребрив переплетенные тела. С точки зрения луны подобные частности, сами по себе несущественные, есть часть панорамы бесконечной борьбы за обожание, дружбу, власть и успех. Той борьбы, что не прекратится, пока люди считают нужным бороться за место под солнцем в обществе, исполненном стресса, которое они сами и создали.
В случае Мэрион Барнс, правда, едва ли можно говорить о положении в обществе. Мэрион сидела в темной маленькой гостиной, в старом, потемневшем от времени кресле, а рядом с ней на полу лежала Лорел, которая время от времени яростно чесалась.
– Перестань, Лорел, дорогая! – время от времени приказывала Мэрион. – Опять блохи, – сказала она себе. Мэрион попивала что-то из темно-коричневой бутылки – а-а, это «Борегар», самый дешевый бренди, какой только был у Сэма Азиза. Так она угощала себя субботними вечерами. Отсюда и краснота на морщинистых щеках.
Телевизор мигал, заливая комнату светом. Мэрион смотрела «Отношения, каких даром не нужно» – развлекательную передачу про унижение тех, кому и без того не повезло в жизни. Вел ее довольно известный комик по имени Антони «Бе» Тони. То была любимая передача Мэрион. Хохоча, она чуть не подавилась своим «Борегаром».
Началась реклама. Мэрион почудились чьи-то шаги на заднем дворе. Она встала, пошатываясь.
– Сидеть, Лорел! Кому говорю…
Но собака будто не слышала: она проводила Мэрион до задней двери.
Мэрион сняла засовы, нижний и верхний, и вгляделась в сгущающийся мрак. Вроде никого.
– Эй! Есть кто?
Ответа не было.
– Катись отсюда, чучело, кто бы ты ни был!
Воспользовавшись ситуацией, Лорел выпрыгнула наружу, промчалась по двору и перескочила низкий заборчик. Она инстинктивно направилась к холмам.
– Лорел! Лорел, вот гадкая собака! Что за черти в нее вселились… А ну вернись! Кому говорят! Ло-орел!!!
Но лабрадор лишь сказала себе на бегу:
– Какая еще «Лорел»? Что, старой карге неизвестно разве мое имя: «Гроззкел шнарр Снаммаварур Снаммс»?
Собака промчалась по тропе вдоль участков застройки, прошлепала через небольшой ручей, впадавший в приток Изиды, и начала долгий, извилистый подъем на Моулси.
– Наконец-то: свобода!
Добравшись до зеленой вершины, Гроззкел совсем задохнулась. «Кормят этой гадостью для собак – и вот результат», – сказала она себе. Передохнула, повалявшись в высокой траве, поглядела, как спускается тьма на мир и месяц восстает над ним – лукаво, исподтишка.
Гроззкел села, устремила морду к месяцу и завыла. Она точно знала, какой тон взять, чтобы у ее блох засвербило в челюстях и затряслись поджилки. Она более не нуждалась в таком хобби. Блохи же, не в силах вынести подобный диссонанс, пачками эмигрировали из прежнего дома, пытаясь выжить на растениях или нападая на пробегавшего ежа… Многие умерли с голода – вечная и повсеместная судьба иммигрантов.
Избавившись от пассажиров, Гроззкел шнарр Снаммавар ур Снаммс сменила тон. Ее грудной глубинный, призыв не раз отозвался эхом меж каменных груд на склоне.
Скоро, совсем скоро она услышала ответный крик, будто ветер крепчал. Все громче, ближе, свирепее. Осока гнулась под его напором.
Гроззкел рванулась ему навстречу.
Из мрака аспидного оно вырвалось наружу – цвет, чудо, легенда, свора диких псов, призрачный гон, охотничья травля. Вот псы окружили новенькую, скаля зубы, покусывая ее, рыча. Она кусалась в ответ, и вожак своры взвизгнул от боли.
Она омочила землю. Они обнюхали мокрое, они приняли ее.
И вновь сорвались с места, вечно в погоне, вечно преследуя жертв своих. Когда-то, много поколений назад, они вкусили плоть человечью. Они жаждали ее снова – и не только ее. Им попалась лиса, и они тут же разорвали ее на клочки, прямо на бегу – все бежали, бежали, бежали, и глаза их горели, и сверкали зубы. И Гроззкел шнарр Снаммавар ур Снаммс была среди них.
До Мэрион Барнс, которая в недоумении стояла посреди заднего дворика, издали донесся неясный, еле слышный гомон гончих. Вскоре он стих, как стихает вздох во сне.
Роняя горючие, соленые слезы печали и ярости, Мэрион вернулась в дом, с силой хлопнув дверью, не забыв закрыть ее на оба засова.
Она вернулась к «Отношениям, каких даром не нужно» и к утешению, что давала ей бутыль «Борегара».
Комиссия по празднованию юбилея церкви Святого Климента собралась в Особняке. На часах начало шестого.
Стивен Боксбаум приветствовал членов комиссии с довольно высокомерным дружелюбием, которое было для него так характерно. На нем был коричневый костюм с белой рубашкой и кричащий галстук с изображениями старинных детских книг – будто он пытался заявить всем, дескать, он понимает, что такое забава и не против забав в малых дозах. Он убедил Шэрон остаться дома и приветствовать гостей; те заполнили довольно большую комнату, отделанную старинными деревянными панелями и окнами выходившую в сад, где взору представал куст вьющихся роз «Рэмблинг Ректор» – он обвил целую беседку.