Оксфордские страсти

Джуди первая пожала ему руку. Задержала ее, представляясь и спрашивая, где он живет.

Он ответил.

– А-а, да это совсем близко от нашего дома!

У них завязалась беседа. Но Барри во все глаза смотрел на Хетти.

VII

И тут явился Элъ-Каккабук…

Сегодня суббота, поэтому Соня, жена викария, осталась дома. Она возилась на кухне, готовила сладкую наливку из бузины и напевала. Только она выжала в миску лимон, как пришел отец Робин. Он тут же обнял жену за плечи:

– Не зайдешь ко мне в ризницу, дорогая?

– Ого! Кто же устоит перед таким предложением?

Он рассказал, что поступил точь-в-точь, как ему заповедал тот ангел в грязной футболке: да, он своими руками кощунственно разрушил собственность церкви, да, проделал дыру в задней стенке старинного шкафа, где обычно хранились сборники гимнов для прихожан. Робин что-то увидел. Ему нужна Сонина поддержка. И чтобы Соня была свидетелем.

Она повернулась и взглянула на него поверх очков. Вообще-то Соня из тех женщин, которые расцветают, едва им представляется возможность помочь ближнему. Как растения бурно цветут, если подложить компост к корням, так и Соня словно росла над собой, когда кто-нибудь навязывал ей себя и свои проблемы. Но на этот раз ее рост никак не вырос. Она лишь вглядывалась в глаза мужа, будто в надежде обнаружить признаки сумасшествия.

– Робин, лапонька, тебе не кажется, что ты слишком большое значение придаешь этому так называемому явлению ангела? Ты вот говоришь, на нем была грязная футболка? Не слишком-то обычное одеяние для ангелов правда? Поправь меня, если я что-то не так сказала.

– Нет-нет, все правильно, дорогая. Ты разве когда-нибудь была не права? Только ты, конечно, подозреваешь что у меня галлюцинации? Или я красного вина перебрал, так? Ты, может, думаешь, я у тебя от религии вконец спятил? Что она вместе с вином мне в голову ударила? Пойдем со мной к шкафу, сама и поглядишь. Я твердо уверен, что за одной из досочек такое кроется… И довольно неприятное. Антирелигиозное.

– А ты видишь, что кроется у меня в миске? Ты как, драгоценный мой, хочешь или нет, чтобы у тебя зимой на столе была бузинная наливка?

– Ладно, в таком случае хочу и пирога на столе и бузины в бутыле…

Оба рассмеялись, и Соня, утерев руки передником, последовала за Робином в церковь.

Тишина и сумрак привычно объяли их внутри. Гулко отдавались шаги по каменному полу. В воздухе стоял легкий аромат свечного воска, благовоний и древности. Вот где для Робина Джолифа дом родной. Они с Соней переехали сюда девять лет назад из бедного лондонского прихода, где церковь была больше и куда эффектнее; однако именно здесь, в церкви Святого Климента викарию удалось найти эту особую смесь благоговения и радушия – в основном, благодаря тому, что он улучшил освещение, чередуя пятна света и таинственной тьмы, и установил качественное центральное отопление. В церковь приятно войти, она – истинное прибежище.

Дверцы старинного шкафа были распахнуты. Киянка и стамеска викария лежали на полке. В задней стенке зияла дыра с молитвенник размером. Вглядевшись в открывшуюся пустоту за доской, Соня увидела угол какого-то предмета, на вид свинцового. И отшатнулась.

– Лапа, а надо тебе дальше этим заниматься? Может, заколотить дыру доской – и забыть про это?

– А-а, значит, ощутила, как внутри что-то злокозненное кроется? Я-то ощутил. Но что бы это могло быть? Какое такое зло столь долго существовало в доме Божьем? Ангел мне заповедал искать, и я должен искать, дорогая моя. Только я хочу, чтобы ты стояла рядом.

Соня содрогнулась, но ничего не сказала. Робин бросил взгляд на часы.

– Так, уже три, уже скоро.

И принялся за дело, орудуя молотком, ломая доску дальше. Эхо звенело по всей церкви. Один раз он остановился, прислушался. Грохот все не смолкал.

Тогда он с новой энергией набросился на деревянную стенку. Древоточцы ослабили доску. Неожиданно от нее отвалился целый кусок, открыв взору неглубокую потайную нишу. А там лежала каменная плита размером с бумажный лист A3. Робин и Соня глядели на нее, не решаясь дотронуться.

В конце концов Робин достал плиту.

– Ого, тяжелая! – сказал он.

И тут получилось, будто здание церкви, с точки зрения стороннего наблюдателя, начало удлиняться, вздыматься вверх с огромной скоростью – а человеческие фигурки внутри съежились. И пока шар, на котором они обитали, несся в космическом пространстве по назначенной ему траектории, оба они стали не крупнее блох в шерсти бегущего куда-то со всех ног кота, и блохи эти, точь-в-точь как Соня с Робином, понятия не имели ни о всей сложности, ни о безмерности этой расширяющейся галактики, в которой они составляли частицу совершенно незначительную и подневольную. Ведь и сам праведник наш понятия не имел, насколько в самом деле невелик и антропоморфен тот бог, которому он служил, – невелик относительно масштабов вселенной в целом, которая, в свою очередь, была лишь небольшим пузырьком во множественной безмерности всех вселенных.

Плита на ощупь была горячая и, казалось, липла к руке отца Робина. Тот даже несколько испугался. Супруга его, не менее испуганная, сунула руку за шкаф и вытащила из углубления в стене еще один предмет, до сих пор скрытый плитой, – пергамент, сложенный в виде конверта и запечатанный сургучом.

– Господи, что же это нам досталось? Давай-ка вынесем наружу, разглядим получше, – пробормотал Робин. Оба вышли на паперть и встали там, где край газона пылал зарослями эшольции – яркой, похожей на маки. Солнце светило прямо на Робина, и на Соню, и, конечно, на плиту, что оба держали в руках, – и плита зажглась ответным отсветом. Над их головами заурчал гром.

Робин сдул пыль с камня, чтобы разглядеть странную надпись, выгравированную на поверхности.

– Какая-то клинопись, дорогая, – сказал он, – только буквы вроде бы не стоят на месте…

Соня успела тем временем сорвать печать с конверта и раскрыла плохо гнущийся пергамент.

– Ах, господи! – воскликнула она, быстро пробежав его глазами. – Это же письмо, а написал его досточтимый Тарквин Феррерс. Вот и его подпись внизу, и дата: май месяц, 1814 год от Рождества Господа нашего.

– Хорошо, а что он пишет-то? – спросил Робин с известным нетерпением.

– Почерк у него довольно странный, лапуля. А пишет вот что: «Хотелось бы предупредить любопытствующих не притрагиваться к этой плите и особенно не выносить ее на солнечный свет». М-да, ну это уже поздновато… И дальше: «Эта плита из Древней Эфиопской Церкви, и, к моему непреходящему сожалению, я умыкнул ее из одного храма в Аксуме. На ней выбито магическое изречение мистика по имени Эль-Каккабук. Во время путешествий по Африке мне довелось сидеть у ног вышеупомянутого Каккабука, который зрел далеко за пределы владений христианского Господа Бога нашего. Он утверждал, что благодаря полетам и медитации, с помощью и при содействии оккультных наук довелось ему мельком видеть Великого Создателя Вселенной нашей, который известен стал под именем (я перевожу для вас) ИСПаВеДиВ, а имя это суть по начальным буквам титула его: Изначальное Создание-Пантократор Вечной Древности и Возмездия»… И потом: «Эта невообразимая исполинская сущность бытует «как струны меж звезд», согласно словам Эль-Каккабука: струны, что связывают Вселенную воедино. К сожалению, ИСПаВеДиВ с удовольствием предается злонамеренности в отношении всей разумной жизни: он считает ее в известной степени соперником себе…»

– Но где же тут душа человеческая? – вскричал Робин.

– Про душу, лапонька, тут, вроде, и речи нет, – сказала Соня и продолжала читать: – «Одно лишь знание о существовании ИСПаВеДиВ ведет к гибели. Самого мистика Эль-Каккабука нашли на суку векового кедра, он оказался повешен вскоре после того, как начертал эту надпись на плите… Я поступил совершенно безрассудно, привезя плиту к себе на родину, а потому незамедлительно кладу ее в тайник в стене церкви, где я священник. Святыни, возможно, способны ослабить ее могущество. И я уже ощущаю на себе проклятье этого Создания-Пантократора».