Оксфордские страсти

– Пенни, даже не думай ввязываться, – посоветовал Стивен. – Ты ни в чем не виновата. Я сам все улажу с Шэрон.

– Нет! Ни за что! – крикнула та. – С меня хватит! Нечего теперь со мной улаживать. Мне надоели твои грязные интрижки!

Тут подошел Руперт, за ним семенила Джуди. Он – совершенно несчастный, зато Джуди сияла. Руперт взял мать за руку.

– Мама, дорогая, пожалуйста, не надо, это же вечеринка, гости собрались. Не устраивай сцену.

– Оставь меня в покое! Хочу – и устрою. Не я начала. Я ни в чем не виновата. Твой отец – бабник! И ты, как всегда, на его стороне.

– Мама! Я должен…

– Сынок, не вмешивайся, ладно? – покровительственно сказал Стивен.

– Бабник! – взвизгнула Шэрон, и из глаз ее брызнули жгучие слезы ярости. Найдя нужное слово, она не желала с ним расставаться.

Стивен шагнул вперед – возможно, желая защитить сына. Но Шэрон бросилась на него, да с такой силой, что Стивену пришлось на два шага отступить… Каблук его при этом угодил за край террасы. В следующий миг супруги во весь рост рухнули на газон. К счастью, терраса едва возвышалась над газоном. Очки Стивена полетели в куст лаванды.

Шэрон, рыдая, поползла прочь. Платье на ней порвалось. Наконец, она смогла подняться на ноги и тут же, прихрамывая, ринулась прочь. Привлеченный криками, появился Фрэнк. Он подал знак музыкантам, чтобы те вновь заиграли. Атмосферу снова подсластила медовая мелодия вальса «Судьба». Пенелопа, Фрэнк и Руперт помогли Стивену подняться. Он ушиб спину, и все произошедшее явно потрясло его до глубины души.

– Пойду домой, мне надо ее успокоить.

– Очень сожалею, Стив. Как вы себя чувствуете?

– Она выпила лишнего. Но она придет в себя. Да, она выпила. За нею надо следить. Она нередко такая бывает. Где мои очки?

– А как же мы с тобой? – тихо спросила Пенелопа, – Ты подумал, каково мне?

Ее била дрожь.

– Пенни, дорогая, моя жена – больная женщина Пожалуйста, пойми.

Руперт заметил, какое у Пенелопы лицо. И поцеловал ее в щеку.

– Ничего, Пенни. Жаль, что так получилось. Все обойдется. Просто папа не в себе.

– Правда? А где же он тогда, хотелось бы знать?

На ее вопрос никто не ответил. Джуди нашла очки Стивена, и он, тоже прихрамывая, пошел прочь, бормоча извинения. Руперт неуверенно топтался около Пенелопы.

Ее окружили Фрэнк, и Джуди, и Мария, и кое-кто из гостей. Она плакала, не скрываясь:

– Какой ужас! Как это несправедливо. Мне так стыдно… – Когда Руперт обнял ее за плечи, она зарыдала: – Эта кошмарная сцена… кошмарная… – но больше не смогла выговорить ни слова.

Вся группа медленно двинулась к дому. Вальс «Судьба» остался позади.

Всю эту сцену Фред Мартинсон видел из окна своей спальни. Он сказал медсестре: там дерутся. Ему стало страшно: вдруг они ворвутся в дом, найдут его. И непременно убьют его морскую свинку.

Медсестра Энн ласково обняла его:

– Все уже прошло. Не бойся, Фред. – Она произнесла это тихо, с улыбкой, глядя в его испуганные глаза. – Никто тебе ничего не сделает. Иди-ка сюда, приляг со мной рядом. Я тебя утешу.

Он повиновался, смиренно, как маленький мальчик. Оказалось, он уже не мальчик.

Вечеринка почти закончилась. По дорожке медленно катила электрическая коляска Валентина, за нею ковылял Генри.

Официанты уже убирали несъеденную пишу, уносили неоткупоренные бутылки. Гости разъехались. Трио музыкантов погрузилось в машину и отправилось восвояси. Почти все лампочки в саду погасли.

Осталось лишь несколько бокалов для шампанского – они валялись в траве, целые.

Еще тепло, можно посидеть на воздухе. Фрэнк и Мария уютно устроились на каменной скамье в дальнем углу сада, склонив друг к другу головы над бокалами с вином. Вокруг цвели маргаритки. «Ах, какая вечеринка! А какой скандал!» – говорили оба едва ли не в полном восторге.

Дом, где еще горел свет, высился в отдалении, будто корабль, севший на мель. Они были одни. Забор позади них увивали буйная жимолость и жасмин, и аромат их был, словно недавняя музыка. За забором медленно поднималось поле, его останавливала шеренга деревьев, а за ними сгрудились темные, дикие холмы Моулси.

– Да, вот это был поединок!

– Я даже не знаю, кого мне больше жалко.

Оба были спокойны, ни о чем не сожалели, у них во всем согласие. Их не тревожила мысль о том, что принесет им завтрашний день или что может случиться через час. Словно рок не мог причинить им горя. Они знали друг друга прежде, пусть недолго и очень давно, и их нынешняя любовь питалась от этого корня.

– Ты писала такие удивительные письма, когда признавалась, что когда-то принимала опиум, Я задним числом волновался за тебя, конечно, но восхищался, как ты все это выразила – и что ты пережила.

– Ну-у, сейчас об этом уже можно говорить. Но куда лучше наслаждаться душевным здоровьем, чем безумием. Из этих двух безумие – куда более суровая темница. Если есть выбор.

Прямо позади них светился фонарь – фальшивая луна из гофрированной бумаги. В кустах ему пела птиц хотя ей давно пора было спать.

Фрэнк спросил Марию про рак. Страх перед этой болезнью уже давно определял в ее жизни всё.

– Я так боялась умереть молодой, – сказала она стискивая его руку. Он с удовольствием отметил про себя что у нее дорогие кольца и браслеты. – Я так жаждала реализовать себя, – продолжала она. – Муж в конце концов устал от этой бесконечной болезни. Бедный Альфредо! И я не хотела, чтобы мой ребенок был рядом. Ужасно. Я вела себя ужасно. Вот тогда мне понадобилась душевная опора, а ее давали твои письма.

Она провела рукой по светлым волосам. Звякнули браслеты на запястье.

– Давай не будем больше про это, ладно? Да, я вечно живу под страхом смерти, но самая ужасная пора уже закончилась – хотя бы на время. У тебя в доме я в безопасности. – Она улыбнулась ему и захихикала: – А знаешь, у нас с Альфредо сейчас и отношения получше. Хотя общих интересов мало, зато я вижу, какой он добрый, как его любят другие.

Фрэнку не хотелось про это слышать.

Она задрожала, и он тут же встревожился, сказал, что слишком похолодало, что им пора домой. Но на свежем воздухе так приятно, возразила она.

– Так ведь почти полночь.

– Не смотри на часы, дорогой. Может быть, время остановилось.

– Наверное. В моем саду.

– Тогда и больше не увижу Рим.

Она вынула из сумочки несколько блестящих монеток, положила их не стол.

– Это евро, в Англии на них ничего не купишь, – усмехнулась она. – Но если время остановилось, какая мне разница?

Она перевернула монеты: почти все из Италии, одна из Германии и еще одна из Бельгии.

– Видишь, как далеко заехали монетки… Хорошо, если нахожу в кошельке хотя бы одну английскую.

А он подумал, какое она совершенство. Было ли когда-нибудь у него в жизни, чтобы женщина так его очаровывала? Скоро они лягут спать, в одну постель; какое неспешное удовольствие – предвкушать ее тепло, ароматы ее духов, ее объятия.

Она спросила его про детские годы. Фрэнк отвечал, что рос в особом положении. Родители его были люди состоятельные, жили в огромном хаотичном имении в Гемпшире. Отец, с которым они никогда не были близки, был управляющим крупной компании, выпускавшей печенье и кондитерские изделия: марка «Мартинсон», на которой зиждилось все их благосостояние, была семейным кулинарным рецептом: он достался им от прабабки, а та, в свою очередь, получила его, вне всякого сомнения, от своей бабушки. Мать Фрэнка, Лавиния, была человеком добрым и спускала ему многое, однако с детьми не была близка: ему казалось, это совершенно в духе той эпохи. Фрэнк учился в Ориел-колледже в Оксфордском университете, изучал философию, политику и экономику и закончил курс с отличием.

– Понимаешь, Мария, мои родители из торговой среды. Для них все определяют деньги. Но среди родственников у нас всегда были люди творческие, даже один настоящий поэт. Они на деньги вообще плевать хотели. И я это всегда уважал. Мой двоюродный дед, Трой Мартинсон в начале двадцатого века даже был известен, как хороший художник. Он терпеть не мог Англию, все это мещанство, поэтому уехал в Париж, жил на Монмартре. Был тот еще Казакова… А еще раньше, в девятнадцатом веке, был такой Хьюго Мартинсон. Поэт, сейчас его стихи не слишком читабельны. А в ту пору с ним и Байрон дружил, и Том Мур – тот, что написал «Лалла Рук». [41]Он увлекался Востоком – тогда, правда. Восток начинался в Белграде. Я восхищался этими родственниками. Вольные, независимые натуры. Как ты, моя красавица! Среди них и женщина была: сестра бабушки со стороны матери, Эйми Фиппс. Художница, жила в Шотландии, писала животных, пейзажи. Я тебе утром покажу ее картины, скот в горах на севере Шотландии… «Поутрудух в горах коровий…» И вот видишь, несмотря на таких замечательных творческих предков, во мне возродилось это ужасное семейное пристрастие к заработку на «печеньицах истории»…

41

Томас Мур (1779–1852) – ирландский поэт. Самое крупное его произведение «Лалла Рук» – «восточный» роман с вставленными поэмами – стоит» одном ряду с «Ватеком» Бекфорда и восточными поэмами Байрона. «Лалла Рук» была переведена на фарси и стала популярна в Персии как «великая национальная эпопея».