Иоанн Мучитель

— Аккурат перед твоим приходом, государь, за брюхо ухватился да к себе на подворье подался, — пояснил Андрей.

— А чего ж не болеть, коль у него в помощниках такие подьячие. Видать, скоро на покой отправлять придется, — вздохнул Иоанн притворно. — Уж больно часто недужить стал. Еще годок-другой, так глядишь и отпевать придется, да думать, кого на его место ставить. Хотя чего тут думать, когда будущий дьяк передо мной стоит.

Братья переглянулись. Василий, не в силах сдержать радости от такого явственного намека, даже ткнул в бок старшего. Андрей отреагировал поспокойнее, лишь уши порозовели от волнения. И вдруг, как гром с ясного неба, раздался убийственный голос царя:

— Ну что, управишься с разбойным приказом, Василий, коли я тебя на него поставлю?

Братья вновь переглянулись — на сей раз оторопело. То ли послышалось им, то ли государь шуткует, назвав имя младшего. Но отвечать надо, а что?

— Благодарствую за ласку, царь-батюшка, — склонился в низком поклоне Василий. — Послужу, как сумею, токмо оно, конечно, на все твоя воля, а мне свому старшому брату дорогу заступать не гоже. Да и он такой порухи от тебя не заслужил.

— А ты Андрей Яковлев, чего молчишь? — повернулся Иоанн к оцепеневшему старшему.

Тот вздрогнул, очнулся и с видимой натугой произнес:

— На все воля твоя, государь. А коль Ваську поставишь — мыслю, управится он.

— Не забижай брата, царь-батюшка, — вновь тихо протянул младший. — Ведь верой и правдой…

— Да никто его и не забижает, — усмехнулся Иоанн. — Сказываю же — не столь много у меня таких людишек, как вы, чтобы обоих на одном приказе держать. Думаю, пришло для твоего брата времячко дале шагать. Казенный приказ ему ни к чему — там и у Фомы Головина рука крепкая, а вот Разрядный — самое то.

Андрей от неожиданности икнул. Это что ж получается — ему, худородному, царь все «отечества» доверит? Учнут князья Лобанов-Ростовский с Катыревым-Ростовским местничаться, а разбирать их дело даже не боярин станет, а он — Андрей Щелкалов, простой подьячий. Или нет, дьяк. Ну да все равно. Как ни назови, а все едино — худородный. Ох и почет, ох и честь! Это ж ему теперь сплошь и рядом не с татями чумазыми — с самыми именитыми дело иметь. А они, про спесь позабыв, к нему не иначе как Андрей Яковлич обращаться станут. И он с маху бухнулся перед Иоанном, стукнувшись обеими коленками о сосновую половицу.

— Отслужу! — взвыл в голос.

— Зело, — спокойно ответил Иоанн. — Токмо сделаем так. Указ о сем ныне же велю отписать, не мешкая, но уговор — Разбойный приказ покинешь, когда поджигателей словишь. Мыслю, что Разрядный приказ и подождать седмицу может, чай, спешных дел там нет. А как прекратят тати град палить, так ты сразу и уйдешь. Добро ли?

— Сыщу, государь, непременно сыщу! — заверил Андрей, не поднимаясь с колен.

— Ну и славно, — кивнул Иоанн, направляясь к двери. — А на Ивана Михайловича зла не держи. Памятуй лучше о том, что к сему указу он печать будет прикладывать, — и посоветовал: — Токмо ныне на Арбат не хаживай, не то там и поджигатели не понадобятся — одни твои ухи такой пал учинят, что пол-Москвы сгорит.

И вышел.

Глава 3

РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

Свое слово Иоанн сдержал, но в полдень следующего дня до него донеслась весть об очередном начавшемся пожаре. И вновь горело на Арбате. Конечно, царь и не ожидал, что вдохновленный таким высоким назначением Андрей Щелкалов за одну ночь сыщет татей, однако все равно стало досадно.

— Надо поглядеть — что да как, — сказал он сердито и скомандовал Тихону, стоявшему в ожидании приказаний: — Давай-ка десяток стрельцов прихвати да повели, чтоб коней седлали.

Предупреждение Щелкалова всплыло в памяти, но царь тут же досадливо отмахнулся от него. «День-деньской на дворе, — успокоил он себя. — Опять же не один я буду. Да и глупость все это. Ну кто там супротив меня умышлять учнет?»

На этот раз полыхало изрядно. Огонь весело плясал на добром десятке домов и готовился, облизав своими желтыми языками, приобщить к этой пляске следующие.

«Опять поджог или тут без умысла обошлось?» — подумал Иоанн.

Сомнения разрешил гонец, прискакавший откуда-то из-за речки на взмыленном коне. Если бы ратник зорким взглядом не приметил царя, то, скорее всего, пролетел бы мимо, направляясь к Разбойному приказу, но, увидев Иоанна, счел необходимым доложить в первую очередь ему.

— Беда, государь. Стрелецкая слобода занялась, — выпалил он, тяжело дыша.

«Значит, не поджог», — окончательно уверился Иоанн.

— А мой домишко как? — не вытерпев, спросил Тихон.

Гонец молча махнул рукой.

— Покамест цел, а соседские полыхают вовсю. Ох и весело горят, — не совсем к месту восхитился он.

Тихон умоляюще воззрился на царя.

— Вижу, вижу, — кивнул тот. — Ладно уж, езжай, чтоб душу успокоить, да сам там со всем управься. Вот, возьми, — он стянул с пальца перстень с двуглавым орлом, искусно вырезанным на кроваво-красном камне, и протянул его Тихону, — ежели понадобится — от моего имени распорядись. Тока гляди, чтоб с умом, дабы опосля краснеть не пришлось.

— Да я и сам… — замялся было молодой стрелец, но перстень все-таки взял — негоже от такого отказываться. Вдруг и впрямь понадобится. Опять же — честь.

Всего-то четыре года назад, вспомнив данное Перваку обещание, царь, будучи в тех краях, взял сына ворожеи Настены в службу. Вместе с ним в Москву переехала и его мать. В тех местах как-то приключился мор, который унес в могилу двух ее средних сыновей, и потому ей не хотелось оставаться на старом месте, вот она и решилась на переезд, прихватив с собой младшего сына Никиту и дочку Василису. Никиту Иоанн тоже обещал со временем принять к себе в службу, но не получилось — не лежала у парня душа к ратным делам, да и вообще к мирскому. К иному он тяготел и, пожив в столице всего несколько месяцев, подался в Симонов монастырь, вскорости приняв постриг.

Зато Тихону служба оказалась по сердцу. Нехитрые ее премудрости он освоил сравнительно легко, а в стрельбе из пищали и вовсе стал одним из лучших в своей сотне. Иоанн хоть ничем не выделял сына Настены, однако в скором времени и без царя нашлось кому его отличить. Спустя всего два года тысяцкий посчитал, что сей шустрый парень хоть и молод, но по уму гож в десятники, а потом, когда количество стрельцов по государеву повелению увеличили еще раз, да к тому же часть их убыла в Ливонию, Тихона, как грамотного, поставили сотником.

Проводив стрельца взглядом, Иоанн вновь обратил свое внимание на продолжавший разгораться пожар. Люди по-прежнему бестолково суетились, пытаясь погасить пламя, но выходило у них плохо. Поморщившись, Иоанн повернулся к стрельцам и крикнул:

— А вы чего тут стоите?! Ну-ка, подмогните народу!

— Государь, — склонился к Иоанну назначенный Тихоном за себя Епиха, — негоже так-то. Надоть человечка три подле тебя оставить.

— Да за каким лядом они мне тут потребны?! — возмутился царь. — Еще чуток, и опосля тех двух домов огонь сразу на три улицы переметнется. Тогда уж его и сотней не остановить. Ты туда глянь — чего деется-то!

Разглядеть что-либо было тяжко. Трудно сказать, кем был тот, кто жил в стоявшем ближе всех к царю доме, но смолы неведомый горожанин припас изрядно. Для какой-такой хозяйственной надобности она ему потребовалась — бог весть, но полыхала она сейчас славно, и черный дым стелился, заполоняя все вокруг. Епиха прищурился, пытаясь прикинуть, что да как. Вблизи опасность переброса огня и впрямь отсутствовала — по счастью, домишко с припасами смолы отделялся от соседних большим пустырем, зато на другом конце улицы пламя, объявшее крайний из полыхавших домов, и впрямь грозило вот-вот перекинуться на соседей — уж больно кучно стояли в той стороне избы. Да и поднявшийся легкий ветерок то и дело склонял дым в ту сторону.

— Всем туда! — повелительно указал Иоанн.

— Ну хошь одного подле себя оставь, — взмолился Епиха.