Целитель

Когда он закончил, я заметил:

— И тогда вы рассказываете о безголосой певичке и ее жеребце.

Ласси снова посмотрел на меня так, словно парил в каких-то сферах, куда не было доступа таким безнадежным идиотам, как я.

— Мы пытаемся выжить, — проговорил он сухо.

Какое-то время мы сидели молча. Потом он снова открыл рот:

— Можно мне спросить вас кое о чем?

Я кивнул в знак согласия.

— Вы все еще пишете стихи?

Я ожидал чего-то подобного. Ласси не мог удержаться от того, чтобы не уколоть меня. В самом этом вопросе уже зрели семена следующего вопроса. Это должно было дать мне понять, что я иду неверным путем, точно так же, как и Йоханна и все остальные. Ну и пусть. Я решил дать ему возможность продолжить наш разговор в том же русле, как он хотел. Я честно ответил:

— Да.

— И когда вас публиковали последний раз?

И снова мне не нужно было задумываться над ответом.

— Четыре года назад.

Ласси больше ничего не говорил, только смотрел на меня покрасневшими довольными глазами, как будто только что доказал правильность собственной теории. Мне больше не хотелось об этом разговаривать. Это было бы пустой тратой времени.

— Где рабочее место Йоханны? — спросил я.

— Зачем вам это нужно?

— Я хотел бы заглянуть в ее компьютер.

— Наверное, я не должен вам этого позволять, — заявил Ласси, и по нему было видно, что его больше ни капли не интересует эта тема. Он бросил безразличный взгляд через стеклянную стену у меня за спиной, на офис, поделенный на множество маленьких кабинок, который находился у него в прямой видимости. — Но я полагаю, что теперь мы делаем много того, чего не должны делать при обычных обстоятельствах. К тому же сейчас в офисе никого нет, так что пожалуйста.

Я поднялся и поблагодарил собеседника, но он уже уткнулся в монитор и, казалось, был полностью поглощен набором текста, как будто долго отсутствовал где-то и успел соскучиться по этому процессу.

Компьютер Йоханны легко обнаружился в кабинке, расположенной в правой части огромного открытого офиса. С монитора на меня смотрела моя собственная фотография.

Что-то как будто толкнуло меня изнутри, когда я увидел старый снимок и представил, как на него смотрит Йоханна. Интересно, она так же видела, как изменился с тех пор взгляд моих глаз, или это замечал только я сам?

Несмотря на большое скопление бумаг, на ее столе царил порядок. Лэптоп моей жены лежал закрытым посреди стола. Я присел и посмотрел вокруг. В офисе находилось примерно дюжина или даже больше рабочих станций, которые сотрудники называли «трилистниками», по четыре рабочих места на станцию. Место Йоханны находилось у окна, отсюда хорошо просматривался кабинет Ласси. Точнее, часть его кабинета: у другой части стеклянной стены были сложены листы картона. Из окна почти не на что было смотреть. Музей искусств «Киасма» с латаной-перелатаной медной крышей был похож на попавший под дождь потерпевший крушение корабль — черное, обветшалое, распластанное по земле здание.

Поверхность стола была прохладной на ощупь, под моей рукой она быстро стала влажной. Я посмотрел сначала на кабинку Ласси, а потом осмотрелся. Помещение было совсем пустым. Я сунул компьютер Йоханны в свой портфель.

На столе было множество сложенных стопками листов бумаги. На некоторых четким мелким почерком Йоханны были записаны телефонные номера.

Я просматривал листки один за другим. Один со сделанной совсем недавно записью привлек к себе внимание: «Ц — запад — восток или север — юг». На двух лежащих по соседству заметках, с обозначенными на них двумя последовательными датами, было написано: «Тапиола, Лауттасаари, Камппи, Кулосаари» и «Туомаринкиль, Пасила, Кумпула, Клууви, Пунавуори».

Очевидно, буква «Ц» обозначала слово «Целитель». Я сунул заметки в карман.

Я бегло просмотрел все бумажные стопки. Большинство листков содержали данные по статьям, уже написанным Йоханной: о якобы готовящемся закрытии атомных электростанций в России, о сокращении поступления налогов в Финляндии, о катастрофическом качестве продуктов.

В одной из стопок содержались только материалы, касающиеся Целителя. Там были и распечатки всех полученных от него электронных сообщений. На распечатках Йоханна делала свои собственные заметки. Их было так много, что порой они закрывали сам текст сообщений. Не читая, я сунул себе в портфель и эти бумаги, потом встал и посмотрел на пустой стол. Он ничем не отличался от миллионов своих собратьев. И все же я ждал от него какой-то подсказки, того, что он вдруг решит поведать мне о случившемся. Я подождал минуту, но стол так и оставался просто столом.

Еще двадцать четыре часа назад здесь сидела Йоханна. Она и сейчас сидела бы здесь, если бы с ней что-то не произошло.

Не знаю почему, но я был уверен в этом. Трудно объяснить наличие особой связи между нами. Я знал, что, если бы могла, моя жена обязательно мне позвонила бы.

Я сделал шаг прочь от стола, не в силах отвести взгляд от ее бумаг, сделанных ее рукой заметок, мелких предметов на столе. Потом я кое о чем вспомнил.

Я вернулся к двери в кабинет Ласси Утелы. Он не обратил на меня внимания, поэтому мне пришлось постучать по ней. Под рукой заскрипел пластик. Меня поразил этот гулкий пустой звук. Ласси что-то быстро набирал на клавиатуре; и когда он повернулся в мою сторону, его руки повисли в воздухе. Раздражение в его покрасневших глазах ничуть не уменьшилось.

Я спросил, кто из фотографов находился на задании вместе с Йоханной, хотя уже догадывался об этом.

— Громов, — бросил Ласси.

Конечно, я слышал об этом человеке и даже был знаком с ним. Высокий, темноволосый, вежливый. Как считает Йоханна, такие нравятся женщинам. Работа захватывала его целиком, с самого начала. Наверное, он был таким во всем. Йоханне нравился профессионализм Громова, и она любила работать с ним в паре. Они много времени провели вместе, работая как в Финляндии, так и за границей. Если кто-то мог иметь какую-то информацию о Йоханне, то это был Громов.

Я спросил у Ласси, не видел ли он Громова. Ласси тут же понял, что я имею в виду. Он поднял трубку телефона, положил голову на подголовник кресла и задумчиво посмотрел вверх, то ли туда, где находился кондиционер, то ли прямо в небо.

— В этом мире царит чертов бардак, — спокойно заметил он.

4

По дороге домой я вспомнил вопрос Ласси о том, почему до сих пор продолжаю писать. Я не сказал ему того, чтодействительно думаю об этом. Просто не хотелось. Ласси был не таким человеком, которому хочется доверять свои секреты, да и вообще доверять больше того, что требуется для дела. Но что же я мог сказать, какой причиной объяснить то, что продолжаю заниматься чем-то, не имеющим будущего? Наверное, я сказал бы правду.

Для меня продолжать писать было все равно что продолжать жить. А живу и пишу я не для того, чтобы искать себе читателей. Люди старались выживать изо дня в день, и им было не до поэзии. Причины того, что я продолжал писать, были сугубо эгоистичными.

Творчество придавало моим дням упорядоченность и смысл. Слова, предложения, короткие строчки — все это делало мою жизнь осмысленной, давало то, что все вокруг меня успели растерять. Творчество означало, что тонкая грань между вчера, сегодня и завтра все еще существует.

По дороге домой я пытался читать записи Йоханны, но не мог ни на чем сосредоточиться из-за звона пивных банок и другого мусора, перекатывающегося по полу автобуса. Их бросили здесь пьяные подростки. Эта публика не представляла никакой опасности для других пассажиров, но все же раздражала. Другое дело — ночные рейсы, особенно те, что проходят без сопровождения охранников.

У станции метро «Херттониеми» я вышел из автобуса. По дороге я обошел довольно большую шайку пьяных скинхедов — десяток наголо бритых скальпов с нанесенными на них татуировками, сияющих под дождем. Затем мне удалось миновать изучавшую витрины магазинов толпу попрошаек. Когда я направился домой, уже совсем стемнело. Я попал как раз в перерыв между поездами. Пронизывающий порывистый ветер, казалось, все никак не мог решить, в какую же сторону ему следует дуть. Он доставал вас то тут, то там, брал в крепкие объятия, играл светом фонарей на стенах домов, отчего казалось, что сами здания качаются в вечерней темноте. Я быстро прошел мимо пункта скорой помощи, который сначала бросили его обитатели, потом постепенно разграбили и, наконец, просто подожгли. Церковь с другой стороны нашей улицы служила убежищем для бездомных, и сегодня, похоже, была заполнена до предела — обычно светлый вестибюль казался серым от множества посетителей. Через несколько минут я уже сворачивал на дорожку к нашему дому.