Моя биография

Мы вошли в гостиную, и мне показалось, что мы очутились в Зале Славы у мадам Тюссо  [109]— перед нами были Бернард Шоу, Джон Мейнард, Кейнс  [110], Ллойд Джордж и многие другие знаменитости, но только не из воска, а из плоти и крови. Остроумная и находчивая леди Астор поддерживала живой разговор, но стоило ей на минуту уйти, как в гостиной наступало неловкое молчание. Тогда занимать гостей стал Бернард Шоу. Он поспешил рассказать забавный анекдот об английском богослове Индже. Возмущаясь учением апостола Павла, Индж однажды воскликнул: «Он так извратил учение нашего Спасителя, будто, выражаясь метафорически, распял его вниз головой». Эта любезная готовность помочь обществу в минуту неловкости была в Шоу очень мила и привлекательна.

За завтраком я разговаривал с Кейнсом и рассказал ему, что читал в английском журнале статью о системе кредитования в Английском банке, который тогда был еще частным предприятием. Во время войны золотой запас банка был исчерпан — у них оставалось только четыреста миллионов фунтов иностранных капиталовложений. И в этот момент правительство обратилось в банк с просьбой о займе в пятьсот миллионов фунтов. Директора банка достали из сейфов иностранные капиталовложения, полюбовались на них, снова положили в сейфы и дали правительству требуемый заем. Эта операция была повторена несколько раз.

Кейнс кивнул и подтвердил:

— Примерно так оно и было.

— А как же эти займы были потом возвращены? — спросил я вежливо.

— Теми же самыми деньгами без покрытия, — ответил Кейнс.

К концу завтрака леди Астор вставила в рот театральную челюсть с огромными, как у лошади, зубами и изобразила даму викторианской эпохи, произносящую речь в клубе великосветских наездниц. Эти вставные зубы совсем изменили ее лицо, придав ему очень комическое выражение. Она начала с жаром:

— В дни нашей молодости мы, англичанки, скакали за гончими, как подобает настоящим леди, а не по-мужски, как эти вульгарные потаскушки с американского Запада. Мы сидели в седле боком, уверенно и твердо, не утрачивая достоинства и нежной женственности.

Леди Астор могла бы стать прекрасной актрисой. Она была чудесной хозяйкой дома, и я от души благодарен ей за многие замечательные вечера, давшие мне возможность познакомиться с самыми прославленными людьми Англии.

После завтрака, когда остальные гости уже разошлись, лорд Астор захотел показать нам свой портрет работы Мэннингса. Мэннингс не был склонен пускать нас в студию, но лорду Астору все же удалось его уговорить. Лорд Астор был изображен на этом портрете верхом в окружении своры собак. Я завоевал расположение Мэннингса, искренне восхитившись эскизами бегущих собак, которые понравились мне не меньше законченного портрета.

— Движение — это музыка, — сказал я.

Мэннингс повеселел и охотно показал мне другие наброски.

День-два спустя мы завтракали у Бернарда Шоу. После завтрака Шоу, оставив леди Астор и остальных приглашенных в гостиной, повел меня в свою библиотеку. Это была светлая, веселая комната, выходившая окнами на Темзу. Над камином я увидел полку книг самого Шоу и как дурак — я почти его не читал — воскликнул:

— О, полное собрание ваших сочинений! — и сразу испугался, что, воспользовавшись удобным случаем, Шоу захочет узнать мое мнение о его книгах. Я уже представил себе, как мы сидим, увлеченные этой беседой, и остальные гости в конце концов придут за нами сюда. Ах, если бы это произошло именно так! Но в действительности наступила неловкая пауза, я улыбнулся, отошел от камина, осмотрелся, сказал, что его библиотека выглядит очень мило, и затем мы вернулись к остальным гостям.

После этого визита я еще несколько раз встречался с миссис Шоу. Помню, как мы с ней говорили о пьесе ее мужа «Тележка с яблоками», которую критики встретили довольно холодно. Миссис Шоу негодовала. «Я сказала Джи Би, — рассказывала она, — что ему надо бросить писать пьесы. Ни публика, ни критики их не заслуживают».

Следующие три недели нас засыпали приглашениями — премьер-министр Рамсей Макдональд, Уинстон Черчилль, леди Астор, сэр Филипп Сассун и так далее по нисходящей линии почета и славы.

С Уинстоном Черчиллем я познакомился еще в Беверли-хилс, на вилле Марион Дэвис. В зале танцев и гостиной уже собралось человек пятьдесят гостей, когда он вошел с Херстом, остановился у двери и, наполеоновским жестом заложив руку за жилет, начал смотреть на танцующих. Казалось, он чувствовал себя здесь чужим и лишним. Херст подозвал меня и познакомил с ним.

Черчилль держался очень просто, но бывал и резок. Херст отошел, и некоторое время мы обменивались какими-то незначительными замечаниями. Но стоило мне заговорить о лейбористском правительстве, как Черчилль оживился.

— Я не понимаю одного, — сказал я, — каким образом приход социалистов к власти не изменил статуса короля и королевы?

Он взглянул на меня с легкой усмешкой.

— Иначе и быть не могло, — сказал он.

— Мне казалось, что социалисты против монархии.

Он засмеялся.

— Живи вы в Англии, мы отрубили бы вам голову за такие слова!

День или два спустя Черчилль пригласил меня пообедать у него в номере отеля. Кроме меня там было еще двое гостей и его сын Рэндольф, красивый юноша лет шестнадцати, вступавший в интеллектуальные споры со страстью и нетерпимостью все критикующей молодости. Я видел, что Уинстон очень гордился им. Мы провели чудесный вечер, отец с сыном все время по пустякам поддразнивали друг друга. Мы встречались до отъезда Черчилля в Англию еще несколько раз в вилле Марион.

А теперь, когда мы приехали в Лондон, мистер Черчилль пригласил нас с Ральфом на субботу и воскресенье в Чартуэлл. Добрались мы туда с трудом и по дороге совсем замерзли. Чартуэлл — прелестный старый дом, скромно, но со вкусом обставленный и по-семейному уютный. Только теперь, во второй раз приехав в Лондон, я начинал лучше узнавать Черчилля. В те годы он еще не был парламентским лидером своей партии.

Я думаю, сэр Уинстон прожил жизнь интереснее многих из нас. Он сыграл немало ролей на жизненной сцене, и сыграл их смело, с неподдельным увлечением. Он мало что упустил в жизни, и жизнь была к нему благосклонна. Он хорошо жил и хорошо играл — ставя на карту самые крупные ставки и всегда выигрывая. Ему нравилась власть, но он никогда не делал из нее фетиша. По горло занятый политикой, он, однако, находил время для разных забавных увлечений, будь то кладка кирпичей, скачки или живопись. В столовой над камином я увидел натюрморт. Уинстон заметил, что он мне понравился.

— Это я писал.

— Но это же великолепно! — восторженно воскликнул я.

— Пустяки! Как-то на юге Франции я увидел, как художник писал пейзаж, и сказал: «Я тоже сумею!»

Наутро он показал мне сложенную им кирпичную ограду. Я был удивлен и заметил, что класть кирпичи, наверно, не так легко, как кажется.

— Я вам покажу, как это делается, и вы за пять минут научитесь.

В первый вечер к обеду были приглашены несколько молодых членов парламента, которые, образно говоря, припадали к стопам хозяина. Среди них был мистер Бутби, ныне лорд Бутби, и покойный Брендан Бреккен, впоследствии лорд Бреккен, — оба очень интересные собеседники. Я рассказал им, что собираюсь встретиться с Ганди, который в это время был в Лондоне.

— Мы слишком долго потакали ему, — сказал Бреккен. — Пусть он объявляет свои голодовки — все равно его надо посадить в тюрьму и держать там. Если мы не проявим достаточной твердости, мы потеряем Индию.

— Держать его в тюрьме проще всего, но что толку? — возразил я. — Посадите одного Ганди, появится новый. Ганди является символом чаяний индийского народа, и пока они не осуществятся, один будет сменять другого.

Черчилль повернулся ко мне и улыбнулся.

— А из вас вышел бы неплохой лейборист!

Обаяние Черчилля заключается в его терпимости и уважении к чужому мнению. Он как будто никогда не питал дурного чувства к тем, кто с ним не согласен.

109

«…у мадам Тюссо»— музей восковых фигур в Лондоне, носящий имя его создательницы-француженки.

110

Кейнс Джон Мейнард — английский экономист, оказавший влияние на разработку экономической политики Франклина Рузвельта.