Моя биография

Я пытался напомнить Морису, что вышел погулять и мне еще хочется побыть на воздухе.

— Это будет вам полезнее свежего воздуха!

И вскоре, миновав вестибюль «Метрополитен-опера», я уже шел по проходу к двум свободным местам в партере.

— Садитесь, — шепнул Гест. — В антракте я к вам подойду. — И тут же исчез.

Я слышал «Кармен» несколько раз, но сейчас музыка показалась мне незнакомой. Я взглянул на программу: действительно, в среду объявлена «Кармен». Но исполняли другую и тоже знакомую мне арию — мне казалось, из «Риголетто». Я растерялся. Минуты за две до конца появился Гест и тихонько занял свое место рядом со мной.

— Разве это «Кармен»? — прошептал я.

— Конечно, — ответил он, — у вас же есть программа. — И он выхватил ее из моих рук. — Вот видите, — шепнул он, — Карузо и Джеральдина Феррар в «Кармен», в среду утром — тут же все сказано!

Опустился занавес, и Морис потащил меня к боковому выходу, ведущему за кулисы.

Рабочие сцены в мягких шлепанцах поверх сапог передвигали декорации, а я, как в кошмаре, всем мешал по пути. Над всеми остальными возвышался могучий, широкоплечий человек, важный и строгий, с остроконечной бородкой и глазами ищейки, который посмотрел на меня сверху вниз. Он стоял посреди сцены и с озабоченным видом следил за установкой декораций.

— Как поживает мой добрый друг, синьор Гатти-Казацца? — приветствовал его Морис Гест, протягивая руку.

Гатти-Казацца поздоровался, пренебрежительно пожал плечами и пробормотал что-то невнятное. И тут Гест обернулся ко мне:

— Вы правы, сегодня дают «Риголетто», а не «Кармен». Джеральдина Феррар в последнюю минуту позвонила по телефону и сказала, что она простужена. А это Чарли Чаплин, — представил меня Гест. — Хочу познакомить его с Карузо, может быть, это хоть немного развеселит его. Пойдемте с нами. — Но Гатти-Казацца мрачно покачал головой.

— Где его уборная?

Гатти-Казацца подозвал режиссера.

— Он вас проводит.

Я чувствовал, что сейчас не время беспокоить Карузо, и сказал об этом Гесту.

— Не валяйте дурака, — ответил он кратко.

Мы почти ощупью пробирались к уборной певца.

— Кто-то выключил свет, — сказал сопровождавший нас режиссер. — Подождите минуточку, сейчас я найду выключатель.

— Послушайте, — сказал Гест, — меня там ждут, я должен бежать.

— Но вы же не бросите меня? — испугался я.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке.

И прежде чем я успел что-нибудь сказать, он оставил меня одного в кромешной тьме. Режиссер чиркнул спичкой.

— Здесь, — сказал он и легонько постучал в дверь. Из-за двери послышался гневный голос, что-то прорычавший по-итальянски. Мой спутник в ответ, тоже по-итальянски, сказал какую-то фразу, кончавшуюся словами «Чарли Чаплин». В ответ послышался новый взрыв.

— Послушайте, — зашептал я, — лучше как-нибудь в другой раз.

— Нет, нет, — ответил он, считая, видимо, своим долгом выполнить данное ему поручение. Дверь слегка приоткрылась, и в щелку выглянул костюмер. Мой спутник обиженным тоном во второй раз пояснил, кто я такой.

— О! — воскликнул костюмер и быстро закрыл дверь. Мгновение спустя дверь снова открылась. — Входите, пожалуйста!

Эта маленькая победа, казалось, воодушевила моего спутника. Мы вошли, Карузо сидел перед зеркалом к нам спиной и наклеивал усы.

— Синьор, — весело сказал режиссер, — я счастлив представить вам Карузо кинематографа, мистера Чарли Чаплина.

Карузо кивнул в зеркало, продолжая наклеивать усы.

В конце концов он встал и, затягивая пояс, стал меня разглядывать.

— Вы пользуетесь большим успехом, а? Много денег зарабатываете?

— Да, — улыбнулся я.

— Вы должны быть очень счастливы.

— Да, конечно. — И тут я взглянул на режиссера.

— Ну вот, — сказал он весело, намекая, что нам пора уходить.

Я встал и, улыбнувшись Карузо, сказал:

— Боюсь пропустить арию тореадора.

— То — «Кармен», а сегодня идет «Риголетто», — возразил Карузо, пожимая мою руку.

— О, да, конечно! Ха-ха!

Я уже насладился Нью-Йорком — насколько это было тогда в моих силах — и полагал, что пора уезжать, прежде чем радости Ярмарки тщеславия начнут мне приедаться. К тому же мне не терпелось поскорее начать работу по новому контракту.

Вернувшись в Лос-Анжелос, я поселился на 5-й улице, в отеле «Александрия», самом роскошном во всем городе. Он был построен в стиле рококо; мраморные колонны и хрустальные люстры украшали вестибюль, посреди которого был расстелен легендарный «миллионный ковер» — своеобразная Мекка кинобизнеса, — на котором заключались крупнейшие сделки. «Миллионным» его прозвали еще и потому, что здесь же обычно толпились репортеры, досужие киноболельщики и прочие любители чужой славы и вслух смаковали астрономические цифры чьих-то сделок.

И тем не менее на этом ковре Абрахамсон сумел составить состояние, продавая прокатчикам стандартные картины, которые он снимал задешево: арендовал на время какую-нибудь студию и за гроши нанимал безработных актеров. Называлось это его предприятие «нищие ряды». Покойный Гарри Коон, глава фирмы «Колумбия пикчэрс», тоже начинал свою карьеру в «нищих рядах».

Абрахамсон был реалистом и признавался, что его интересует не столько искусство, сколько деньги. Говорил он с заметным русским акцентом и, ставя картины, бывало, кричал героине:

— Хорошо, теперь вы входите с заднего боку (подразумевая, что актриса входит из глубины сценической площадки), потом подходите к зеркалу и смотрите на себя. «У-у-у! Разве я не красавица!» А теперь покрутитесь здесь метров на семь (подразумевая, что актриса должна импровизировать игру на протяжении семи метров фильма). Обычно его молодые героини обладали роскошным бюстом, щедро показанным в глубоком свободном вырезе. Режиссер приказывал актрисе, стоя прямо перед камерой, наклониться и завязывать шнурок ботинка, либо качать колыбель, либо гладить собаку. Таким путем Абрахамсон заработал два миллиона долларов, после чего благоразумно удалился на покой.

«Миллионный ковер» соблазнил и Сида Граумана уехать из Сан-Франциско и начать строить в Лос-Анжелосе свои «миллионные» театры. Когда впоследствии Лос-Анжелос начал процветать, стал процветать и Сид. У него было чутье на забавную рекламу, и однажды он удивил Лос-Анжелос, пустив по городу два такси, пассажиры которых, обгоняя друг друга, стреляли из пистолетов холостыми патронами. На багажниках машин были укреплены плакаты: «Смотрите „Преступный мир“ в „миллионном“ театре Граумана». Сид был великий выдумщик. Ему пришла в голову фантастическая идея: все голливудские звезды должны были оставить след ноги и ладони на незатвердевшем асфальте тротуара перед его «Китайским театром»; почему-то кинозвезды подчинились. Стало считаться, что это так же почетно, как получить премию «Оскар».

Когда я водворился в отеле «Александрия», портье вручил мне письмо от мисс Мод Фили, знаменитой актрисы, партнерши сэра Генри Ирвинга и Уильяма Джиллета, в котором она приглашала меня на обед, даваемый ею в честь Павловой в отеле «Голливуд» в среду. Конечно, я был очень польщен. Хотя мне не доводилось встречаться с мисс Фили, я повсюду в Лондоне видел ее портреты и, разумеется, восхищался ее красотой.

Во вторник я попросил секретаря позвонить и выяснить, должен ли я быть при черном галстуке или это неофициальный прием?

— А кто говорит? — осведомилась мисс Фили.

— Секретарь мистера Чаплина, по поводу обеда у вас, в среду вечером…

Мисс Фили заметно встревожилась.

— О, совсем неофициальный, — сказала она.

Мисс Фили встретила меня на веранде отеля «Голливуд». Она была так же прелестна, как и всегда. Мы просидели с ней не меньше получаса, болтая о всяких пустяках, и я уже нетерпеливо подумывал, когда же явятся остальные гости.

Наконец, она сказала:

— Может быть, мы пойдем пообедаем?

К моему удивлению оказалось, что мы обедаем с ней вдвоем!

Мисс Фили при всем своем обаянии была, однако, очень сдержанна. Она сидела напротив меня, а я смотрел на нее и гадал, что может означать этот неожиданный tete-a-tete. В голове у меня уже пробегали всякие проказливые и недостойные мысли, но мисс Фили казалась слишком утонченной для таких легкомысленных подозрений. И все-таки я попытался нащупать, чего, собственно, от меня ожидают.